Рустам Ибрагимбеков - Белое солнце пустыни
— Не знаю, — искренне ответил Петруха.
На столе стоял самовар, труба которого выведена была в окно. Возле откупоренной бутылки — «четверти» и цветных пиал стояла деревянная миска с солеными огурцами, лежали полдыни, кусок осетрового балыка и персики.
— Ты что, не слыхал про Верещагина? — удивленно спросил хозяин, внимательно посмотрев на Петруху, и, не дождавшись ответа, вздохнул. — Дожил!.. Было время, в этих краях каждая собака меня знала… Вот так держал! — Усач сжал свой огромный кулак. — А сейчас забыли… — Огорчившись, он налил себе в пиалу из бутылки, взглянул на Петруху и налил во вторую пиалу.
— Садись, пей, коли храбрый, — Верещагин показал на пиалу.
Петруха хлебнул и, выпучив глаза, сразу задохнулся, схватил огурец. Верещагин усмехнулся, затем залпом осушил свою пиалу, даже не поморщившись.
— Это же… спирт, — выровняв дыхание, сказал Петруха.
— Тебя кто прислал? — строго спросил Верещагин.
— Сухов.
— Врешь. Сухов давно убит.
— Как же!.. — хмыкнул Петруха. — Мы с ним Педжент только что освобождали, а вы говорите! — Он снова глотнул чуть-чуть и снова поперхнулся.
Верещагин с симпатией взглянул на парня: он ему все больше нравился… И вдруг — Петруха не понял почему — этот могучий человек загрустил, опечалился… Не мог знать Петруха, что Верещагин в этот момент вспомнил собственного сына, которого у него Бог забрал совсем маленьким…
В ту пору и сбежал с горя и тоски Павел Артемьевич Верещагин подальше от родных мест, пока не очутился, в конце концов, здесь, в этой таможне, на далеком берегу Каспия…
Саид, хотя и был поглощен думами о мести, все же сразу заметил трех всадников, показавшихся из-за бархана. Держа неизвестных в поле своего зрения, он продолжал ехать в прежнем направлении.
— Стой! — крикнул один из всадников. — Стой! Кому говорят!
Другой начал палить. В ту же секунду, как бы «упав» с седла и повиснув на стременах, Саид дважды выстрелил из-под коня по нападавшим.
Двое убитых свалились с коней, третий ускакал, скрылся за кромкой бархана. Саид одним движением снова взлетел в седло, развернулся и поскакал следом. Когда конь вынес его на вершину бархана, он увидел надвигающийся на него отряд Абдуллы. Двое пулеметчиков держали Саида на прицеле, поэтому он опустил карабин.
Отряд Абдуллы насчитывал полсотни всадников и несколько груженых тюками верблюдов. В середине отряда, окруженный нукерами, ехал сам Абдулла.
— Зачем ты убил моих людей, Саид? — спросил Абдулла, попыхивая сигарой. — Неужели мир перевернулся, и дружба наших отцов ничего не значит для их сыновей?.. Я послал людей сказать, чтобы ты не искал Джевдета в Сухом ручье. Его там нет. Он направился к колодцу Уч Кудук… — Абдулла говорил спокойно, легкая усмешка кривила его губы, но глаза смотрели печально. — Дорога легче, когда встретится добрый попутчик. Ты будешь моим гостем. — Он подал незаметный знак.
Четверо нукеров подскакали к Саиду и поехали рядом с ним, с двух сторон.
Отец Абдуллы, Исфандияр, дружил с отцом Саида, Искендером; встречаясь время от времени, мужчины проводили долгие часы, сражаясь в шахматы.
Когда Исфандияр умер, Искендер присутствовал на погребении своего друга и положил тому в могилу его любимые шахматы, вырезанные из кости.
— Теперь они мне ни к чему, — сказал тогда Искендер, опечаленный кончиной друга.
— А там они ему к чему? — недоумевал мулла, отпевающий покойника, и положил в могилу четки.
— Как? — удивился Искендер. — А разве «там» мало хороших шахматистов?.. Пусть с ними играет…
А через несколько дней, сильно тоскуя по своему умершему другу, Искендер достал деревянные старые, с обломанными фигурками, шахматы и, сев за столик, расставил их. Покрутив в кулаке пешки, он разыграл, какого цвета фигурами будет играть, и перевернул доску, поскольку ему достались черные. Он решил играть за себя и за своего умершего друга.
Только он занес руку над белыми фигурами, как перед ним на стуле, прозрачно колеблясь и переливаясь, возник дух или тень самого Исфандияра.
«Я сам пойду, — сказал Исфандияр. — И учти, ходов назад не брать!»
— Конечно, — обрадовался Искендер, хоть плохо, но все же как-то различая черты друга.
Они начали игру, склонившись над доской. «Боюсь я за сына, — пожаловался Исфандияр Искендеру, раздумывая над своим ходом. — Ох, боюсь…»
— А что случилось? — спросил Искендер, косясь на бледный силуэт призрака.
«Влюбился в русскую мой Абдулла… Даже гарем его не интересует, понимаешь?»
— Это плохо, — ответил Искендер, еще не ведая, что его сын Сайд подружится с русским и будет питать к тому самые теплые чувства.
«Несколько дней назад ночевал у нас… Стонал во сне… Называл имя: Сашенька…»
— Красивое имя, — сказал Искендер, но спохватился: — Я хотел сказать, плохо, что русская…
«Откуда ты знаешь? — взвился дух Исфандияра. — У тебя были русские женщины?»
— Нет, — признался Искендер. — Но счастливая любовь вообще бывает редко. — Он помолчал. — Ты знаешь, ты умней меня во всем, кроме шахмат… А как у вас там с этими делами? С любовью? — задал он свой главный вопрос, внимательно посмотрев на колеблющиеся очертания друга, сидящего напротив.
«Тут все по-другому, — односложно ответил Исфандияр. — Но если ты будешь подставлять мне ладью, я больше не приду с тобой играть», — и он щелчком сбил черную ладью с доски.
Сухов возился с мотором баркаса, вспоминая запах двигателя на буксире, где он когда-то помогал Прохору. Запах был тот же.
Позади раздался звук шагов. Сухов оглянулся и увидел маленькие ножки в шальварах, спускающиеся по трапу. Наконец показалась и вся фигура. Это была Гюльчатай.
— Тебе что? — спросил Сухов.
— Я пришел к тебе, господин.
— Гюльчатай! — укоризненно сказал Сухов.
— Ой, прости, господин!.. Я пришел к тебе, товарищ Сухов! — громко подчеркнула она последние два слова.
— Ну и зачем ты пришел?
— Я хочу для тебя работать.
Сухов улыбнулся.
— Ладно, — сказал он. — Держи. — Он подал Гюльчатай разводной ключ. — Будем чинить мотор.
— А что это «мотор»?
— Мотор… — Сухов почесал затылок. — Ну, как бы тебе объяснить? Мотор — это душа и сердце всякого движения машин… Понятно?
— Нет, — сказала Гюльчатай.
— Ладно, вот смотри: у тебя сердце работает — ты ходишь. У меня сердце работает — я хожу!.. У баркаса мотор работает — он тоже ходит… по морю.
Гюльчатай весело рассмеялась.
— Ты что заливаешься?
— Значит, мы будем чинить сердце?
— Точно. Держи вот так. — Сухов, взяв у нее разводной ключ, надел на ось. Сам стал снова разбирать мотор.
— Что это? — дотронулась пальчиком Гюльчатай до одной из частей.
— Клапан, — сказал Сухов.
— А это?
— Свеча.
— Клапан… Свеча… — повторила Гюльчатай. — Видишь, товарищ Сухов, сколько знаю. И еще гвозди, молоток…
Сухов откинулся, посмотрел на нее и вдруг сказал:
— А что? Выдам я тебя за Петруху! Законным браком, а?.. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Точно. Девка ты вроде деловая, он тоже парень не из осины.
— Но я твоя жена, товарищ Сухов, — возразила Гюльчатай. — Ты хочешь продать меня Петрухе?
— Я тебе дам продать! — рассердился Сухов. — Поженитесь и все, — он оглядел Гюльчатай. — Вот только одно… Была бы ты крещеная — тогда легче! Петруха мне говорил, что его родители очень религии привержены. Понимаешь?.. Оторвут ему голову из-за тебя.
— Ой, не надо голову! — испугалась Гюльчатай. — А что такое «крещеная»?
— Да вообще это просто: окунут тебя в церкви несколько раз в воду… слова скажут… и порядок — ты уже крещеная.
— У нас не надо в воду, — сказала Гюльчатай. — У нас только говорят… и тоже порядок, товарищ Сухов!
Он пожал плечами, улыбнулся.
— Ну что тебе сказать?.. У разных народов многое по-разному, но в общем-то это одно.
Гюльчатай задумалась.
— Слушай, ты теперь знаешь — молоток, принеси он на палубе валяется.
Гюльчатай ушла.
Сухов, посмотрев ей вслед, улыбнулся:
— А что?.. Хорошая парочка будет.
Собрав мотор, он вытер ветошью руки, пошлепал по кожуху двигателя.
Гюльчатай не возвращалась.
— Нашла? — крикнул Сухов. — Эй!
Девушка не ответила.
Он поднялся, вышел на палубу. Гюльчатай здесь не было.
— Гюльчатай, — позвал Сухов, — ты где?.. Гюльчатаа-ай!! — закричал он, испугавшись.
— Я здесь, товарищ Сухов! — донеслось из моря. Сухов удивился, спустился с баркаса.
Неподалеку от берега, на мели, он увидел Гюльчатай, которая приседала, окунаясь с головой в воду.
Сухов стоял, ничего не понимая, смотрел на выходящую к нему из воды Гюльчатай — мокрые шальвары и кофточка прилипли к ее телу.
— Ты что? — удивился он.
— Теперь я, товарищ Сухов, «крещеная». Теперь Петрухе не оторвут голову, да?
