Филипп Эрланже - Генрих Третий. Последний из Валуа
Они вступили в Лотарингию, где герцог, зять Екатерины, принял их со всей любезностью.
Однажды вечером в Нанси король Польши поймал на себе восхищенный и нежный взгляд молодой девушки, особое очарование которой придавали белокурые локоны, нежное и доброе выражение лица.
И молодой монарх немного поухаживал за мадемуазель Луизой Лотарингской, дочерью графа Водемон, главы младшей ветви правящего дома. Он видел, в какое смятение привел сердце этого полуребенка, благочестивого и скромного, скованного робостью и хорошим воспитанием. Прощаясь, он просит Луизу молиться за него.
Для Генриха пробил роковой час. С каким удовольствием он бы обменял свой польский трон на любое графство во Франции! Он страдал не столько из-за своей эмиграции, сколько из-за того, что оставил позади ненависть и предательство!
Марго, в глазах которой всегда стоял немой укор, была тут, совсем рядом. Генрих не мог уехать, не объяснившись с ней. И он отправился к сестре; он плакал, напоминал о прекрасных вечерах в Плесси-ле-Тур, умолял Маргариту вернуть ему свою нежность. Сердце маленькой королевы растаяло, и она упала в его объятья, клянясь, что никогда не переставала любить его. Генрих просит сестру отстаивать его права, хранить его наследство. И она обещает, тут же забыв о своем пакте с королем Наваррским.
На следующий день приехал Виллекье; он привез подарок короля – «перстни, кольца, цепи и прочие безделушки». Таким образом, Карл, опасавшийся, что в последнюю минуту брат повернет назад, хотел удовлетворить его страсть к драгоценностям. К тому же это был вежливый способ выставить Генриха за пределы Франции. Молодому монарху оставалось последнее испытание – надо было проститься с Марией. Он клянется принцессе, что будет ежедневно писать ей и думать о ней постоянно. Кроме того, уверял Генрих, они расстаются ненадолго. Как только он укрепится на своем троне, он попросит папу римского аннулировать брак Марии с Конде и наденет на ее головку корону Польши, а может быть, и Франции. Обнадежив друг друга таким образом, влюбленные расстаются, чтобы больше никогда не увидеться.
Королева-мать тоже искала возможность отодвинуть момент прощания. Но и ей пришлось расставаться с любимым сыном. Несмотря на свою силу воли и гордость, когда Генрих скрылся вдали, она потеряла сознание.
По мере того как Генрих приближался к немецким землям, он чувствовал, что атмосфера вокруг него становится все более враждебной. Жители этих мест были истовыми лютеранами, и они не могли не питать отвращения к человеку, имевшему самое непосредственное отношение к кровавой резне.
Однако Генрих спокойно добрался до Гейдельберга, города гуманистов, где королю Польши предложил свое гостеприимство наместник, живший в недавно отстроенном замке неподалеку от Неккара.
Это был суровый пожилой человек, с седой бородой и в черном камзоле. В день прибытия гостей он даже не появился, и Генрих ужинал в одиночестве.
Наместник принял короля на другой день. Он пространно и витиевато выражал свое сожаление по поводу парижской резни, после чего подвел гостя к парадному портрету Колиньи. «Перед Вами, – сурово произнес он, – лучший из всех французов, и с его смертью Франция сильно проиграла в достоинстве и безопасности».
Он вспомнил о так называемом заговоре адмирала, резко осудив бессмысленность этой клеветы. Генрих и его спутники беспокойно переглядывались, уже ощущая себя пленниками гугенотов.
Происшествие это имело самые пагубные последствия для переговоров, которые упорно продолжал Лyдовик де Нассау. Генрих не скрывал отвращения, которое у него вызывала мысль о договоре с еретиками, и брат принца Оранского вынужден был удалиться, так ничего и не добившись.
Фульда, цитадель католицизма, где властвовал молодой аббат Валтасар, покровитель иезуитов, позволила путешественникам немного расслабиться. Здесь они пышно отметили Рождество, и всем присутствующим на празднике бросилась в глаза грусть монарха.
Они снова пустились в путь. Пересекая реки, горы и леса, Генрих, несмотря на холод, упорно трудился. Его советники, главным среди которых был герцог Неверский, ехали в одной карете с ним; они обсуждали состояние дел в королевстве и комментировали «Политику» Аристотеля.
С Вильгельмом IV, ландграфом Гессенским, убежденным и пылким протестантом, у Генриха состоялся горячий спор, во время которого сын Екатерины показал себя таким тонким дипломатом, что ландграф наконец воскликнул: «Я не знаком с братьями вашего высочества, но если они столь же мудры, то королева, ваша мать, должна быть самой счастливой женщиной на земле!»
По Саксонии Генриха сопровождает Жан-Казимир, сын предводителя наемников, которые так опустошили Францию. Предубеждение немцев против Валуа рассеивается по мере того, как они лучше узнают Генриха.
Новые подданные ожидали своего короля на границе между Бранденбургом и польской провинцией Пруссией. Их было пятьсот человек, верхом на лошадях разных мастей; одеты они были тоже по-разному, поскольку многие следовали моде своих стран – большинство было с длинными бородами и в турецких одеяниях, некоторые в венгерских или итальянских нарядах. Оружие их было тоже самым разнообразным; приветственные крики смешивались со звуками фанфар.
Вперед выступил епископ и обратился к королю с длинной речью, изобиловавшей преувеличенными похвалами. Месье де Пибрак ответил ему по-латыни, приветствуя день, когда «республика узнала своего короля, а король – свою республику…» Перед королем прошли все сенаторы, после чего кортеж направился к Кракову. Шел снег, и было очень холодно. Французы, одежда которых совершенно не соответствовала такой погоде, стучали зубами.
В Познани все население города вышло встречать монарха. Был устроен великолепный праздник, и все изощрялись в красноречии. Генрих повеселел. Он даже написал своему брату: «Должен признать, что мне предоставляется возможность воздать хвалу Господу за то, что Он послал мне такое королевство». Его спутники радовались меньше: они находили нравы поляков ужасными, климат холодным, помещения грязными, а постели слишком жесткими.
Так постепенно они добрались до столицы; вдали вырисовывались ее деревянные дома, церкви, дворцы и укрепления. Но Генрих не мог тотчас же вступить в город, поскольку еще не состоялись торжественные похороны Сигизмунда-Августа. И только после этой церемонии толпа смогла приветствовать своего нового властелина. Это произошло 18 февраля 1574 года.
Глава 12
Правление, которое длилось сто двадцать дней
(18 февраля – 23 июня 1574)
Коронация состоялась два дня спустя. Для юного монарха это были два горьких дня – достойное предисловие к разочарованиям, ждавшим его впереди. В эти два дня он повсюду наталкивался на препятствия – как при решении важных государственных вопросов, так и в повседневных мелочах.
Казалось, окружающие задались целью ввергнуть французов в уныние. Так, пока король пребывал в перестроенном на итальянский манер дворце в Вавеле, его свита, расселенная хозяевами в самых разных местах, умирала от холода. Пришлось поселить их всех вместе в подсобных помещениях дворца, и они отыгрывались тем, что растаскивали содержимое погребов.
В области политики дела обстояли не лучше. Новый нунций, Винсент Лaypeo, настраивал католиков против клятвы, которую монарх должен был принести на церемонии коронации, обещая всем своим подданным свободу вероисповедания.
Сенат, состоявший из ста пятидесяти представителей знати и духовенства, входивших также в постоянный совет принца, так долго и обстоятельно обсуждал форму клятвы, что Генрих вышел из себя. К утру коронации обсуждение еще не было закончено. Наконец компромисс был достигнут и решение найдено.
Накануне ночью будущий помазанник Божий, переживавший острый духовный кризис, исповедался перед Мироном и признал себя соучастником покушения Морвера, хотя и отрицал преднамеренность кровавой резни. Документ, в котором врач описывает этот странный разговор, стал известен только в 1623 году. Он кажется в высшей степени подозрительным и не был принят в качестве доказательства на процессе по делу о Варфоломеевской ночи.
В храме Святого Станислава Генрих произнес утвержденный текст клятвы и был произведен обряд помазания. Генрих, с короной на голове, державой и скипетром в руках, сел на трон и в свою очередь принял клятву сенаторов. Так началось правление, которое он однажды оценит как самый печальный эпизод своей жизни. Однако предзнаменования говорили в его пользу: никто в этот день не был убит – случай небывалый в истории коронований польских монархов.
Но чудо продолжалось недолго: 25 февраля вспыхнула ссора между кланом Зборовских и кланом Тензинских, что повлекло за собой смерть знатного дворянина Ваповского, имевшего неосторожность вмешаться.
