Александр Дейч - Гарри из Дюссельдорфа
Рахель приняла его, как всегда, дружелюбно и радостно, но он разглядел в глазах ее ничем нескрываемую тревогу. Рахель поспешно ввела Генриха в кабинет мужа и усадила его в глубокое кожаное кресло, а сама опустилась на узкую оттоманку неподалеку.
— Выслушайте меня, Генрих, внимательно и поймите правильно. Я вижу давно, что над вашей головой скопились тучи, и стараюсь найти громоотвод. Когда вы уехали в Польшу, я написала о вас письмо Генцу..
— Другими словами, — перебил ее Гейне, — вы попросили черта помочь мне войти в рай.
Рахель улыбнулась.
— Может быть, и так, — продолжала она, — но Генц считает себя моим другом, а я все надеюсь, что в этом прислужнике Меттерниха вдруг проснется ярость старого якобинца.
— Вы неисправимая оптимистка, — сказал Гейне.
— Слушайте дальше. Я послала Генцу ваши стихи и просила его покровительствовать вам. Я писала ему, что цветок вашего таланта может засохнуть в безводной пустыне прусского жестокосердия. И вот я получила ответ.
Рахель показала Гейне большой конверт, вынула из него несколько листков бумаги и прочитала отрывок из письма Генца:
— «…Что касается господина Гейне, то вам не приходится рекомендовать его мне как поэта. Я знаю его стихи, сам был поэтом — по крайней мере, в душе, — я полюбил эти стихи и многие знаю наизусть. Но, уважаемая госпожа Фарнгаген фон Энзе, Гейне не только поэт, он — ниспровергатель основ существующего порядка, автор далеко не безопасных статей о Берлине и Польше, он связан с польскими заговорщиками, подъемлющими руку на твердыню «Священного союза». Я согласен с вами, что надо уберечь его талант, но сердце мое содрогается при мысли, что в кармане молодого поэта лежит отравленный кинжал, который он готов вонзить в сердце охранителей порядка. Прошу вас ради своего спокойствия и спокойствия родины отказаться от дружбы и поддержки этого крамольника. Я докладывал о нем князю Меттерниху, и он сказал: «Не будем торопиться, рано или поздно мы удостоим его своим вниманием». Верьте мне, дорогой друг, я не так жесток, как вам покажется, я желаю добра вам и вашему протеже и потому пишу совершенно доверительно, чтобы вы посоветовали молодому человеку одуматься и прежде всего покинуть прусскую столицу, пребывание в коей становится для него с каждым днем небезопаснее. Не ведая этого, он окружен наушниками и шпионами. Каждое его слово, сказанное или едва подуманное, или даже предполагаемое, доходит до слуха властей предержащих. Все это пишу только во имя доброго отношения к Вам, уважаемая госпожа Фарнгаген фон Энзе, уже столько лет пленяющая меня как своей красотой, так и чудесными качествами души».
Рахель опустила письмо на стол и взглянула на Генриха. Он сидел в кресле бледный, откинув голову на высокую спинку. В глазах его горела решимость.
— Тут нет ничего неожиданного, — твердо сказал Гейне, — я все это предполагал раньше. Мои трагедии тоже должны понравиться господину Генцу и привлечь внимание «князя тьмы» Меттерниха. Мой жребий брошен. Я не прекращу борьбы и не испугаюсь угроз. А Берлин я все равно должен оставить. Вы знаете мои мечты — окончить университет. Если не удастся получить кафедру, то уехать в Париж и стать дипломатом. А больше всего мне надо быть поэтом. Через месяц мы простимся с вами, Рахель…
Генрих подошел к письменному столу, взял перо и, достав из кармана свою новую книгу, стал неторопливо выводить на бумаге длинную надпись: «Скоро я уезжаю и прошу вас не выбрасывать мой образ окончательно в мусорный ящик забвения. Ведь я не могу на это ответить репрессалиями, и если бы даже сто раз на дню твердил себе: «Ты должен забыть г-жу фон Фарнгаген!», то из этого все-таки ничего бы не вышло. Не забывайте меня!»
Перо плыло по бумаге. Генрих хотел возможно задушевнее выразить признательность Рахели за ее доброту и благосклонность, особенно в те дни, когда он, больной, раздраженный и желчный, искал утешения в гостеприимном доме Фарнгагенов.
В дороге
Красные черепичные крыши были видны издалека, когда почтовая карета подъезжала к Люнебургу. Маленький городок, тихий, сонный, утопал в тенистых садах. Майское солнце приветливо золотило кроны деревьев и скользило по оконным стеклам домов, вытянувшихся вдоль улиц. Здесь, переселившись из Ольдеслое, жила теперь семья Гейне. Самсон Гейне, больной и удрученный неудачами, уже не пытался хорошо устроиться. Семья жила на те средства, которые отпускал ей ежемесячно Соломон Гейне. Этих денег хватало на очень скромную жизнь в непритязательном Люнебурге.
Сердце Гарри болезненно сжалось, когда он увидел отца и мать. Прекрасные глаза Самсона потускнели, гордое выражение лица исчезло, а его улыбка стала детски беспомощной. Мать поседела, и, когда она торопливо накрывала на стол, чтобы накормить любимого сына, руки ее дрожали и мелкие слезинки стекали по щекам, прорезанным глубокими морщинками. Приветливо встретила Гарри сестра Шарлотта. Еще недавно она была девочкой, и поэт едва узнал столь милые ему черты в красивом и нежном лице девушки. Шарлотте было уже двадцать три года, и она собиралась выйти замуж за молодого купца Людвига Эмбдена. Гарри еще в Берлине узнал об этом из письма жениха Шарлотты. Свадьба должна была состояться месяца через полтора. Подросли и братья Гейне: Густаву исполнилось семнадцать лет, а Максу — пятнадцать. Оба учились в местной школе и увлекались латинскими и греческими классиками. Гарри смотрел на этих краснощеких мальчуганов, одинаково одетых в длинные штаны с бретельками и шерстяные куртки, очень бойких, по-мальчишески задорных, и они казались ему такими чужими и далекими, что и разговаривать с ними было не о чем, разве о латинских существительных с окончаниями на «im» и о разных грамматических правилах.
В первые дни пребывания в Люнебурге Гарри мучили непрестанные головные боли. Резкий солнечный свет слепил глаза, сильная слабость охватывала все тело, он едва держался на ногах. Мать ставила ему горячие компрессы, иногда облегчавшие боли, а отец философствовал на тему, что беспорядочная жизнь в Берлине до добра не доводит. К старости Самсон Гейне стал склонен к поучениям, словно забыл, что за его спиной лежат годы веселой и легкомысленной жизни. Но Гарри с неослабевающей любовью относился к этому гордому и благородному неудачнику. На семейном совете было решено, что Гарри останется в Люнебурге, чтобы укрепить здоровье и подготовиться к продолжению университетских занятий. Мать настаивала, чтобы он, немного отдохнув, съездил в Гамбург повидаться с дядей Соломоном.
— Ведь дядя, — сказала она с легким вздохом, — единственная наша опора, и надо проявлять почтительность к нему.
Мать добавила, что Гарри в Берлине не был достаточно внимательным к дяде и это уязвило старого банкира.
Гарри бродил по Люнебургу и наслаждался одиночеством. Он чувствовал себя как бы в дороге, как путник, не нашедший еще надежного пристанища. Ему надо было преодолеть отвращение к сухой юриспруденции, взяться за учебники и окончить университет. В Берлин возвращаться он опасался, поступать в новый университет ему не хотелось. Он решил назло врагам, изгнавшим его из Геттингена, вернуться в это «ученое гнездо» и получить диплом из рук геттингенских педантов. Он мог хорошо подготовиться к экзаменам. Здесь, в Люнебурге, этой «резиденции скуки», как называл Гарри городок, было много целебно-успокаивающего, заставляющего забыть невзгоды и волнения столичной жизни. Сюда не доходили газеты и журналы, и Гарри не знал, как встретила пресса его последнюю книгу. В семье «Трагедии» не произвели никакого впечатления. Матери они не понравились, Шарлотта едва терпела поэтические опыты любимого брата, Густав и Макс ничего не поняли в стихах Гарри, а отец их совсем не читал.
Изредка приходили письма от друзей. Берлинский приятель Мозер прислал ему книги: «Историю упадка Римской империи» Гиббона и «Дух законов» Монтескье. Мозер сообщал берлинские новости, и от его писем веяло той суетной жизнью, подробности которой постепенно изглаживались из памяти Гарри, вытесняемые унылым однообразием провинциального быта. Написал в Люнебург задушевное письмо и известный писатель Ламот Фуке. Это был ответ на посланную ему поэтом книгу. В комплиментах, обращенных к поэту, звучало много лестного для молодого автора, но Гейне отлично понимал, что между ним и Фуке лежит пропасть, и высказал это в письме к другу и соратнику Карлу Иммерману. Он писал, что у Фуке прекрасное сердце, но голова полна глупостей. Гейне хотел сказать, что Фуке увлекается пустой романтической мечтой об ундинах и других фантастических существах и преподносит это своим читателям.
22 июня 1823 года состоялась свадьба Шарлотты с Людвигом Эмбденом в Цолленшпикере, между Люнебургом и Гамбургом. Соломон Гейне в качестве почетного гостя присутствовал на торжестве. Здесь он встретился с Гарри и, находясь в хорошем расположении духа, дружелюбно беседовал с ним. Как выяснилось, в гамбургской газете появилась хвалебная рецензия на книгу Гейне, а дядя Соломон привык верить печатному слову. Он хвалил племянника за умение попасть в газету, но строго советовал не увлекаться пустыми делами, а скорее кончать университет и браться за адвокатуру. Ободренный этой встречей, Гейне через несколько дней приехал в Гамбург.
