Висенте Ибаньес - Кровь и песок
Привыкнув к тому, что донья Соль говорила о знатных сеньорах с известной простотой, на которую дает право родство, Гальярдо считал унизительным для своего самолюбия обращаться с ними иначе.
Жизнь и привычки матадора изменились. Он все реже заглядывал в кафе на улице Сьерпес, где обычно собирались его почитатели. Это были славные люди, простодушные и восторженные, но они ведь ничего собой не представляли — так, мелкие торговцы, хозяйчики, вышедшие из рабочей среды, скромные служащие и, наконец, просто люди без определенной профессии, жившие на неведомые, загадочные доходы и не имевшие иного занятия, кроме бесконечной болтовни о корридах.
Проходя мимо окон кафе, Гальярдо приветствовал своих верных поклонников, а те в ответ махали руками, зазывая тореро.
«Сейчас вернусь»,— говорил он, а сам шел в клуб, находившийся на той же улице, аристократический клуб с лакеями в коротких штанах, величественными готическими залами и серебряными приборами на столах.
С чувством удовлетворенной гордости проходил сын сеньоры Ангустиас между двумя шеренгами вытянувшихся в струнку лакеев, облаченных в черные фраки; важный, как вельможа, швейцар с серебряной цепью на шее спешил принять у Гальярдо шляпу и трость. До чего же приятно вращаться в изысканном обществе!
Утопая в старинных креслах, молодые люди толковали о лошадях, о женщинах, а то вели перечень своих дуэлей, ибо положение обязывало этих юных представителей Испании проявлять отвагу и чрезвычайную щепетильность в вопросах чести. В одном зале фехтовали, в другом — с полудня и до восхода солнца дулись в карты.
Присутствие Гальярдо в клубе терпели лишь в виде исключения,он считался «приличным» тореро, прекрасно одевался, сорил деньгами и был принят в хорошем обществе.
— Он очень образован,— убежденно заявляли члены клуба, признавая тем самым свое полное невежество.
Доверенный Гальярдо, дон Хосе, человек с приятными манерами и превосходной родней, служил для тореро поручителем в новом кругу друзей. И наконец, обладая хитростью паренька, воспитанного улицей, Гальярдо сумел приобрести расположение золотой молодежи, среди которой он насчитывал десятки родственников.
Он крупно играл — наилучший способ завязать тесные отношения и стать на короткую ногу с завсегдатаями клуба. Он играл и проигрывал с невезением удачливого в любви баловня жизни.
Случалось, он проводил ночи напролет в «комнате грешников», как прозвали игорный зал, но выигрывал редко. Члены клуба охотны хвастались его неудачами в картах:
— Вчера Гальярдо опять здорово пощипали. Тысяч одиннадцать потерял, не меньше.
С радостью ощущая свое превосходство над тореро, они видели в нем надежный оплот клубной игры, а великолепное спокойствие Гальярдо при проигрыше внушало им невольное уважение.
Новая страсть быстро овладела матадором. Охваченный азартом, он забывал иной раз даже о своей важной сеньоре, а ведь она была для него самой привлекательной женщиной в мире. Играть в карты со сливками севильского общества! Быть на равной ноге со знатью, с которой его роднили денежные займы и общие увлечения!..
Как-то вечером с потолка на зеленый стол рухнула освещавшая зал электрическая люстра. Наступила тьма, и среди всеобщего смятения раздался вдруг повелительный голос тореро:
— Спокойствие, сеньоры! Сущие пустяки. Игра продолжается.
Принести свечи!
Игра продолжалась, и партнеры были потрясены хладнокровием и находчивостью Гальярдо еще сильнее, чем его отвагой на арене.
Друзья дона Хосе поинтересовались как-то потерями его подопечного. Право, матадору грозит разорение, он спускает в игорном зале все, что добывает на арене. В ответ дон Хосе лишь презрительно улыбнулся, не преминув похвалиться славой своего матадора.
— В этом году у нас предложений больше, чем у любого тореро. Поверьте, мы устанем убивать быков и класть за них деньги в карман. Не мешает и развлечься. Парень достаточно работает, недаром же он первый матадор в мире!
Спокойствие, с каким Гальярдо проигрывал, приводило в восторг всех окружающих и еще больше увеличивало в глазах дона Хосе славу его кумира. Нельзя равнять матадора с обыкновенными людьми, которые берегут каждый грош. Хуан зарабатывает пропасть денег.
Кроме того, дон Хосе, как собственному успеху, радовался тому, что Гальярдо принят в клуб, куда допускались лишь избранные.
— К Хуану неприменима общая мерка,— с угрожающим видом обрывал дон Хосе тех, кто осмеливался осуждать новые замашки Гальярдо.— Он не якшается со всяким сбродом и не шатается по харчевням, подобно другим матадорам. Что ж тут дурного? Он тореро-аристократ; захотел и добился своего. Вот ему и завидуют.
Вступивший в новую полосу своей жизни Гальярдо был не только вхож в общество сеньоров, но иной раз заглядывал и в клуб Сорока пяти, считавшийся как бы сенатом тавромахии. Матадорам нелегко было туда проникнуть, и это давало именитым любителям корриды возможность свободно изрекать свои суждения.
Весной и летом члены клуба Сорока пяти, удобно расположившись в плетеных креслах на улице перед входом или в вестибюле здания, поджидали известий о корриде. Газетам они не доверяли, а кроме того, им надлежало первыми, еще до выхода газеты, узнавать о результатах боя. На исходе дня со всех концов Полуострова, отовсюду, где только происходили корриды, поступали телеграммы, и, выслушав в благоговейном молчании лаконические телеграфные известия, члены клуба начинали их обсуждать и дополнять своими соображениями. Занятие это наполняло их гордостью и возвышало над простыми смертными,— ведь оставаясь преспокойно на пороге своего клуба и вдыхая свежий воздух, они получали самые точные, беспристрастные сведения о событиях дня на арене в Бильбао, Корунье, Барселоне или Валенсии и узнавали, кто из матадоров получил в награду ухо быка, а кто был освистан, меж тем как прочие жители города в печальном неведении слонялись по улицам, ожидая выхода вечерних газет. Но если телеграмма сообщала о тяжелом ранении известного тореро родом из Севильи, почтенные сенаторы забывали все на свете и, увидев проходящего мимо знакомого, делились с ним секретом. Известие вмиг облетало все кафе на улице Сьерпес, и никто не подвергал его сомнению,— ведь телеграмма была получена в клубе Сорока пяти.
Задиристый импресарио Гальярдо в своем неуемном восторге частенько нарушал важную благопристойность собрания; однако все снисходительно терпели выходки старого друга и добродушно подшучивали над ним. В присутствии дона Хосе благоразумные сеньоры не решались оспаривать достоинства его любимца. Если же разговор об этом «смелом, но недостаточно искусном парне» заходил до появления дона Хосе, все с опаской поглядывали на дверь.
— Пепе идет! — раздавался предостерегающий голос, и разговор обрывался.
Пепе входил, потрясая над головой телеграммой.
— Ну что, получили известия из Сантандера?.. Вот, читайте; Гальярдо, два удара шпагой — два быка. За второго — ухо. Видали? Я же говорю: первый матадор в мире!
Телеграмма на имя Сорока пяти порой гласила нечто совсем иное, но дон Хосе, едва удостоив ее презрительного взгляда, разражался негодующими криками:
— Ложь! Все это из зависти. У меня точные сведения. Они просто бесятся, потому что мой паренек заткнул всех за пояс!
И члены общества с добродушным смехом постукивали себя пальцем по лбу — бедняга, мол, спятил — и подтрунивали над «первым матадором в мире» и его неугомонным доверенным.
Мало-помалу дону Хосе в виде особой милости было разрешено ввести Гальярдо в клуб Сорока пяти. Сперва тореро заглядывал туда на минутку, как бы для того, чтобы повидаться со своим доверенным, а кончал тем, что усаживался подле сеньоров, хотя далеко не все они питали к нему дружеское расположение, успев избрать «своего матадора» из числа соперников Гальярдо.
Убранство клуба имело свое «лицо», как говорил дон Хосе: стены были до половины выложены арабскими изразцами, а наверху вместо картин красовались одни лишь яркие афиши, возвещавшие о прежних корридах, головы быков, прославившихся огромным количеством зарезанных лошадей или поднявших на рога знаменитых тореро, роскошные плащи и шпаги — дар ушедших на покой и «расставшихся с колетой матадоров.
Лакеи во фраках обслуживали господ, одетых по-деревенски и разрешавших себе в жаркие летние дни расстегнуть ворот рубашки. На страстной неделе и в торжественные праздники, когда аристократы-любители съезжались со всей Испании приветствовать общество Сорока пяти, слуги облачались в желто-красные ливреи, короткие панталоны и белые парики. Напоминая в таком наряде лакеев при королевском дворе, они обносили мансанильей богатых сеньоров, из которых кое-кто не стесняясь являлся без галстука.
