Александр Говоров - Последние Каролинги
— Чтеца к государыне, чтеца!
— Когда же разыщут госпожу Лалиевру?
Приживалки боязливо выглядывали из всех дверей.
На Азарику налетела взбудораженная Берта:
— Прячься скорей! Ты слышишь? У нас катастрофа! Эд сделал предложение дочери герцога Трисского!
На бесцветном ее личике змеилось торжество.
Она умчалась, неся какой-то пузырек, а Азарика прислонилась к подоконнику. Небо, безмятежное полуденное небо ей показалось вдруг черным, как бархатные крылья Ванессы!
Щитоносцы грубо схватили ее за локти, повели в палату императрицы. Рикарда полулежала в кресле, голова запрокинута в подушку, на лбу мешочек со льдом.
— Читай! — приказывала она итальянцу.
А тот топтался с раскрытой греческой книгой и молчал.
— А, всезнайка! — покосилась Рикарда на Азарику, когда ее подвели. — Загляни-ка в книгу, которую держит этот недоумок, и скажи по совести, есть ли там что-нибудь еще после слов «надел диадему и воссел на трон».
Азарика машинально наклонилась к книге и нашла греческие глоссы. Чтец трагически глядел на нее.
— Там еще рубрика… — растерянно сказала она.
— Читай же, пища червей! — крикнула Рикарда итальянцу.
Смуглое лицо чтеца стало мертвенно-бледным.
— "После же коронования, — переводил он запинаясь, — новый властитель отверг царицу и женился на молоденькой…" — Предали, меня предали! — простонала Рикарда и, указав щитоносцам на Ринальдо, выразительно провела себя ребром ладони по шее. Итальянец пал к ее ногам. Внезапно и Берта, равнодушная ко всему, припала к руке хозяйки, моля простить его. Рикарда смягчилась и велела дать по сто плетей обоим.
Раскрылись позолоченные двери, и госпожа Лалиевра явилась как ни в чем не бывало в императрицыном капоте лунного цвета, даже в бисерных перчатках. Рикарда отвернулась:
— Не хочу тебя видеть, потаскуха!
Щеки колдуньи от обиды сделались помидорного цвета.
— А ты не потаскуха? При живом муже молодцов привораживать!
Прислужницы, видавшие всякое, и те зажмурились.
— Чернокнижница! — кричала Рикарда. — Церкви предам!
— А вот и не предашь. — Заячья Губа перед ее носом вертела фигу. — Я такое про тебя расскажу — на один костер взойдем!
Никто не смел их успокаивать, и брань разгоралась.
— Подручная сатаны!
— Отравительница!
— Подлая старуха!
— Сама старуха! На что ты нужна Эду? У него от молоденьких отбоя нет. Честным путем возьмет себе корону!
Рикарда взвизгнула и, отбросив подушки, ухватила седые патлы госпожи Лалиевры. Та торопливо сдернула перчатки и впилась ногтями в холеные щеки государыни.
Неизвестно, чем бы кончилось побоище, если б в покой не вступили двумя шеренгами черные вавассоры канцлера с орарями через плечо. Шедший впереди Красавчик Тьерри остановился перед дерущимися и стукнул об пол древком секиры.
— По указу императора и велению канцлера…
Он бережно передал служанкам всхлипывающую Рикарду, а Заячьей Губе на шею накинул аркан.
Не тут-то было. Старуха ловко вывернулась из петли и двинулась на Тьерри, буравя его взглядом, руки растопырив, как совиные крылья. Тьерри, опешив, отступал, пока не допятился до притолоки, и там застыл, выкатив глаза.
— Любого в камень превращу! — посулила ведьма. — Вот так-то!
На глазах у онемевших вавассоров она подошла к окну и, вставив четыре пальца в беззубый рот, свистнула так, что голуби под карнизом заметались в ужасе. Донеслось ржание старухиных лошадей, которые паслись в лесу.
Она двинулась к выходу, но, заметив, что Азарика следует за ней, толкнула ее в руки вавассоров:
— А вот эту можете брать.
10Канцлер Фульк пробежал протокол, составленный им самим.
— Значит, ты, поганая ведьма, отказываешься признать, что со своей гнусной хозяйкой летала к стригам на шабаш? Ты никоим образом не желаешь раскрыть тайны вызова из преисподней духа Пипина. Ты не хочешь откровенно объяснить, что за фонарь был найден в вещах богопротивной Лалиевры.
Фульк многозначительно выждал и, поскольку Азарика молчала, хлопнул в ладоши. Тьерри ввел в палату коренастого человека, прятавшего лицо под капюшоном. Фульк предложил незнакомцу сесть и указал на Азарику:
— Смотри!
— Эта, — наклонил голову коренастый, рассмотрев Азарику.
— Она, она! — вмешался в разговор Тьерри. — И, кроме того, у нее копыта. Прислуга их светлейшества уверяет…
— Посмотрим, — сказал Фульк, и по его знаку Тьерри сорвал с Азарики плащ небесно-голубого цвета.
Предчувствуя, что настает самое ужасное, она стала лепетать какие-то оправдания. Тьерри засунул палец ей за вырез платья, рванул, и ее великолепная шелковая стола распалась на две половины. Злобно он срывал с нее остатки одежды, а она, потеряв голос, лишь пыталась прикрыться ладонями.
Канцлер и человек в капюшоне наклонились через стол, разглядывая ее бледное, худощавое тело.
— Где же копыта-то? — посмеивался Фульк, вставляя стекло под бровь. — Поверни-ка ее. Главное — не найдется ли у ней хвоста.
— То, что она и ее убитый отец колдуны, я могу представить десяток свидетелей, — хихикнул сидящий в капюшоне. Его лягушачий голос был поразительно знаком Азарике.
— А вон у нее что-то выпало, — указал канцлер Красавчику на скомканный платок. — О, вот это улика! Колдовская бабочка! При такой улике правосудию не надо ни свидетелей, ни копыт.
В этот момент дверь приоткрылась, и огромная охотничья собака, сбив с ног часового, ворвалась в палату. Кинулась к Азарике, но, видя ее раздетой и плачущей, метнулась к Тьерри и вцепилась ему в горло. При виде собаки человек в капюшоне вскочил и забегал в панике, крича:
— Эд, Эд, Эд идет!
Фульк крикнул вавассоров, они еле оторвали собаку от Тьерри, а человек в капюшоне, чтобы оправдать свой испуг, кивнул на нее:
— Это же борзая Эда.
— Вот как? — обрадовался канцлер. — Прелестно!
И распорядился ведьму и собаку — в клетку, да чтоб до поры ни шерстинки у них не повредить! Тьерри, вконец озлобленный, пнул Азарику сапогом, выпроваживая.
— Ваше имя, аббат, — сказал Фульк человеку в капюшоне, — сохранилось в бумагах покойного канцлера. Благодарность за мной.
Тот выразил надежду, что теперь-то, после разоблачения всех бесовских ухищрений, бастард лишится графства.
Фульк покачал головой. Это не так-то просто, не так-то просто… Достойной памяти Гугон так бы и поступил: собрал бы все компрометирующие данные — и в лоб! Но мы не такие, не такие.
Гость ушел, надвинув капюшон. Вместо него явился унылый Тьерри, забинтовавший себе укушенное горло. Осмелился напомнить об обещании дать ему бенефиций…
Фульк, не слушая, рылся в свитках, мурлыкал молитвы. Он не диктовал, как Гугон, а сам писал ответы. Роскошные облачения предшественника он раздал церквам, одевался в серую дерюжку и получил во дворце прозвище — мышиный щелкопер.
— Старшую ведьму ты упустил, — сказал он наконец Красавчику. — Ай-ай, как нам это огорчительно! Теперь ты должен загладить свой промах. Есть одно грандиозное дело… Садись-ка поближе… Но помни: на сей раз ни бог, ни дьявол не должны тебе помешать, иначе сгинь, не показывайся нам на глаза!
Азарика очутилась в подземелье, за решеткой, перед которой расхаживал часовой. Одеться ей не дозволили, а в каземате даже в разгар лета камень был ледяной. Она пыталась прикрыться соломой, но часовые над этим только хохотали. Впрочем, к ней бросили Майду, длинная шерсть ее и грела и укрывала.
Началось паломничество любопытных. Дамы ахали, а мужчины просили стражников уколоть пикой ведьму так, чтобы она вытянула ножку и показала, что копыт у нее нет. Монетки падали в карманы часовых, а Майда охрипла, кидаясь на решетку.
Забытье охватывало Азарику. Ей казалось, что она в каменном мешке, в Забывайке. Окликала: «Роберт!» — и ласковая Майда лизала ее в щеку. Все уже было в ее коротенькой жизни: ужас, страх, голод, унижение, но никогда еще не было так худо, потому что ею владело самое жестокое, что может владеть человеком: стыд!
Однажды она услышала голоса: «Достаточно, ваше преосвященство, ненаглядный наш. Посмотрели ведьмочку, и будет!» Разлепила веки и увидела в полутьме слюнявого принца Карла и его хлопотливых мамок. Пришла мысль, что если б он захотел, взял бы ключ…
Вспомнив приемы отца и Заячьей Губы, она привстала и, сквозь прутья уловив неопределенный взгляд принца, стала повторять, сосредоточась на ключе:
— Вызволи меня, вызволи меня… Мой добрый, мой благородный принц, ну что тебе стоит? Вызволи меня, Каролинг!
Потом было опять забытье — сон не сон… Будто она, убранная, как невеста, и вместе с тем голая, как сейчас, бредет по анфиладам дворца, а за ней тащатся шуты и приживалки. И вот двери Эда, слуги с поклоном их отворяют, но там у Эда другая!
Другая ножницами будет ровнять его соломенные пряди. Другая заштопает ему боевой сагум. Другая встретит его у порога, подержит ему стремя, размотает шнуры обуви, накормит, уложит в постель. И он возьмет гребень и станет ласкать ее волосы, чистые, как волна.
