Александр Говоров - Последние Каролинги
— Радуйся! — закричал Эд и сбоку ударил копьем Готфрида.
Но тот успел подставить щит и только попятился от сокрушающего удара. Теперь уж неудержимая сила влекла их друг на друга. При новой сшибке сломались сразу оба копья, и противники схватились за мечи. Темп схватки нарастал, лезвия, как молнии, сверкали под солнцем, кони, храпя, выделывали страшный танец.
— Веселись! — крикнул Эд, улыбаясь звону мечей.
— Веселись! — хрипло ответил ему Кривой Локоть и, изловчившись, ударил Эда по шлему так, что козырек отлетел к галерее.
И все услышали, как императрица закричала чужим, низким голосом:
— Прекратить! Достаточно! Прекратить!
— Нет, теперь уж не прекратить! — пробурчал Кривой Локоть.
Шлем у Эда окрасился кровью, но он отвел рукой подбежавших товарищей. Бой возобновился. Еще не раз мечи лязгали о щиты, а лезвия мелькали с такой быстротой, что даже знатоки не успевали следить за выпадами.
Все вздрогнули, когда меч графа Каталаунского зазвенел о плиты, а сам он повернул и поскакал, держась руками за грудь. Вассалы окружили его, и он свалился им на руки, обагряя седло кровью.
В третий раз протрубил сигнал победы. Товарищи Эда:
Роберт, бывший тутор, Протей — Азарике было радостно увидеть их круглощекие лица — помогли ему сойти с седла, подали воды, полотенце.
Императорские слуги торжественно распахнули палисандровые двери. Боже! Там на мраморной лестнице снова кто-то поджидал с обнаженным мечом! Товарищи Эда роптали, протестовал народ. Одна Азарика нисколечко не волновалась. Она знала: Эд победит всех!
Мечи блеснули сначала неохотно, потом, постепенно увлекаясь, убыстрили ход. Стало видно, что это Генрих Суассонский, воинственно усатый, без шлема и доспехов, в полотняной рубахе. Обманные выпады следовали один за другим, дамы поминутно вскрикивали. Но странно, противники улыбались и даже перебрасывались репликами:
— Как тебе нравится этот сарацинский приемчик?
— А вот этот выпад сверху — слева — через плечо?
Расхохотавшись, они отбросили мечи, обнялись по-дружески. Вздох облегчения вырвался у народа. Стоявшие за воротами громко требовали сообщить, кто куда ранен.
На верхней площадке беломраморного входа встречал победителя новый канцлер Фульк. Роскошная парчовая риза предшественника сидела, как короб, на его тщедушном теле. Он поминутно заглядывал в клочок пергамента, который прятал в рукаве.
— Империя, словно нежная мать… — вещал он, опахиваемый кадилами, — принимает тебя как возлюбленного сына… Поклянись же, что и ты будешь верен ей…
— Мямлит, гундосит! — говорили в толпе. — То ли дело зычный Гугон, которого можно было слушать часами!
У Эда лицо стало серым — все же у него кровоточили царапины. Он пошатывался, стоя перед Фульком, прикрыв веки. Потом отодвинул его и прошел в покои императора, а за ним свита, прячущая улыбки.
А потом был пир, и Рикарда, блестя глазами, как девочка поминутно посылала к дверям пиршественной залы то Берту, то Азарику послушать, о чем говорят герои.
Но разговор там, по мнению Азарики, шел самый неинтересный. Генрих Суассонский, например, сидевший с Эдом в обнимку, хвастался:
— Когда моя сила бывает слабее всего, я могу биться с двадцатью! А если вполсилы, то мог бы победить и тридцать! В полную же силу выдержу и сорок вооруженных до зубов!
— Уах-ха-ха! — отвечали ему пирующие, будто они были в бане и слуги обливали их из ушатов.
В зале же и вправду было как в бане. Звон посуды, пьяный гам, грызня собак из-за костей, выкрики подравшихся — все это неслось под самый конек высоченной палаты, откуда свисали клочья древних знамен, взятых франками в битвах. В конце залы на возвышении, в ореоле курений, как божок, восседал Карл III, а подле него резное кресло канцлера многозначительно пустовало.
— Ничего ты не понимаешь! — сказала Рикарда, выслушав вялый рассказ Азарики. — Вот там-то и есть настоящая жизнь! Ах, если бы я была мужчиной! Или нет, я осталась бы женщиной, только бы присутствовать там, на мужском пиру…
Она снова послала Азарику, и та в дверях залы чуть не наткнулась на выходящего оттуда Эда. Ей бы увернуться, спрятаться в толпе слуг, а ее нелепая мысль приковала: «Как он нашел бы меня в моем новом, моем великолепном платье?» А он, забинтованный, но веселый и стремительный, окруженный друзьями, шагал прямо на нее, протягивая руки:
— Озрик! Ты зачем надел женское платье? Что за глупые шутки? И вообще, куда ты исчез?
«Все пропало!» — подумала она леденея. Но справилась с собой и даже приняла одну из тех кокетливых поз, которые наблюдала у служанок.
— Вы шутите над бедной девушкой… Я не знаю никакого Озрика.
На лицо Эда, словно тень от облака, набежало разочарование. Он пальцами дотронулся до ее подбородка и прошел дальше, разговаривая с друзьями. Только Роберт обернулся и удивленно смотрел на нее.
9Она еле дождалась рассвета, чтобы выскользнуть из приоткрывшейся створы дворцовых ворот. Огонь, сжигавший душу, гнал ее неведомо куда, и она неслась как одержимая в лес, застывший от жары. По островкам мха, по кочкам она кружила, углубляясь в его распаренную глушь, и Майда, радуясь свободе, бежала впереди.
В глазах стоял Эд, могучий, радостный, раскрасневшийся от вина. Он протягивал руки — ей! Пусть он не обратил внимания на ее внешность и наряд, но он говорил: «Озрик, куда же ты исчез?» Значит, он помнит, он думает о ней!
И сквозь искрящийся поток радости всплывали слова, как бледные призраки: Justitio! Veritas! Vendicatio!" — но теперь они падали бессильно, подобно черепкам в ржавую жестянку…
Нет, стой! Надо же во всем этом наконец разобраться. Села на поваленный ствол, стараясь определить, в каком направлении могли остаться башни и шпили Лаона.
Да и уверена ли она, что отца убил именно Эд? Ведь их там было много — и усатый, как таракан, герцог Суассонский, и безбровые близнецы, и даже Тьерри Красавчик, который бесчинствовал в доме Гермольда. Мог ли ее Эд, ее светлоглазый красавец с открытым и смелым лицом, ее победитель захватчиков и освободитель народа, мог ли он быть убийцей невинных? И печально понимала, что да, что ведь видела из хибарки своими глазами, как бастард скакал первым, как ударил отца дротиком…
Когда-то в келье Фортуната она читала в «Истории лангобардов» Павла Диакона: король Альбоин, разбив и убив короля гепидов, из черепа его сделал себе чашу, оковав ее золотом, а дочь короля взял себе в жены. Каково было бедняжке по приказу свирепого мужа где-нибудь на привале пригубливать этот сосуд!
Да и что ему, Эду, в конце концов, Озрик! Занятный мальчишка, полезный Робертинам… Ему даже на императрицу наплевать, так и не нанес ей отдельно визита. Берта шипит тайком, что он увивается вокруг дочери герцога Трисского, этой хваленой Аолы.
Ну и пусть! А она заставит принца Карла на себе жениться, бог с ним, что он дурачок. И однажды явятся к ней с поклоном герцог Эд и его разлюбезная Аола — доброе утро, ваша королевская милость, а мы ваши покорные слуги…
Но думать об этом было совершенно непереносимо! Да и вообще подлая, подлая — предала отца, теперь предаешь Эда.
Между тем Майда вспугнула большую бархатную бабочку, которая, трепетно перебирая крыльями, пересекла падающий сквозь крону луч. Черная, без единого пятнышка, только синеватые жилки на крыльях!
Черная бабочка — это ведь фея Ванесса! Кто попадет в ее царство под седые мхи болот, тот может танцевать с ней одну ночь, а утром убедиться, что проспал целых сто лет. Но это опасно лишь юношам, а девушкам фея помогает в любви, надо только поймать и принести ей в жертву такую вот летунью, без единого пятна.
Она бросилась ловить бабочку, но сделать это было нелегко. Ванесса парила над головой девушки, как бы дразня ее. Мешала и Майда, которая подскакивала без толку, клацая зубами. Наконец бабочка опустилась на лист. Азарика метнулась, но промазала и расцарапала себе голые локти. Пришлось снова долго выжидать, когда Ванесса поцелует верхние листики дрока, и отчаянно кинуться, наконец-то поймав!
Осторожно раскрыла горсть. Что за тайные силы скрыты в тебе, трепетная летунья? Найдет ли она наконец в твоих чарах ту опору, которой нет для нее ни в книгах отца, ни в молитвах Фортуната, ни в хитрых махинациях Заячьей Губы? Азарика поднесла пленницу к самым глазам, чтобы разглядеть в насекомом прелестный профиль и коронку сказочной Ванессы. Но головка размером с булавочную была бессмысленна. И не поймешь, что за бугорки — рот ли, глаза ли?
Ее привел в себя удар колокола на дворцовой звоннице. Полдень! Пора одевать госпожу Лалиевру. Сегодня вечером Рикарда дает в честь нового графа Парижского торжественный прием. Завернула Ванессу в платочек и сунула за вырез лифа.
В покоях императрицы была несусветная толчея:
— Ой, ой! Ой, ой! Льда, скорее льда из подвала!
— Чтеца к государыне, чтеца!
