Франсуаза Шандернагор - Селена, дочь Клеопатры
– И ты веришь, что при этом они смогут держаться на воде? – подшучивал Архелаос, царь Каппадокии.
– А разве это так уж необходимо? – со смехом вопрошал Антоний. – Морское сражение – всегда несколько осад: с моими кораблями у меня будут, если понадобится, самые высокие стены, самые крепкие башни и лучшие катапульты!
Если до этого времени были известны лишь триремы с тремя рядами гребцов и даже квадриремы, то египетские инженеры, всегда находившиеся на пике технологий, изобрели галеры с десятью рядами весел. Корма – двенадцать метров в высоту, тысяча гребцов, пять сотен воинов, – таких кораблей свет еще не видел! Настоящие морские монстры! Единственная проблема, которую Антоний взялся решить, заключалась в том, что армия Востока не располагала достаточным количеством экипажей, чтобы снабдить эти гигантские суда. Требовалось время, хотя бы немного времени, чтобы нанять людей и организовать их… Однако Сосий и Домиций, два сбежавших консула, стали его торопить поскорее высадиться в Бриндизи. Они твердили, что поскольку Сенат заседал не в полном составе, то его решения не имели законной силы, а также что Октавиан не популярен среди народа, так как снова поднял налоги: с богатых дерет три шкуры, а из бедных выжимает последние соки.
Действительно, хозяин Рима не владел богатствами Египта для финансирования своей армии. Но гораздо важнее любых сокровищ было то, что Италия располагала неисчерпаемым запасом римских легионеров. Они были настоящими воинами, и Антоний это понимал. Не то что те ненадежные наемники, которых присылали цари-друзья: они прибывали в штаб в Самосе и устраивали праздник за праздником. Клеопатра вызвала с Крита флейтистов, из Кирены – музыкантов, играющих на лирах, из Киликии – карликов, поднаторевших в кулачных боях, а из Эфиопии – обнаженных танцовщиц. Каждый день Дионису-Осирису, божеству-покровителю царской четы, преподносили в дар быка; еженедельно убивали двух баранов во славу богов войны и супоросную свинью – в честь местной святой покровительницы, этой необычной Артемиды в колье из сосков. Не забывали, конечно, просить благосклонности и у вышестоящих богов – Зевса-Юпитера и Сераписа. Для этих церемоний требовалось большое количество людей, но разве пристало смотреть на расходы, когда ставки слишком высоки? Богам нужно дарить, дабы быть одаренным, и солдаты, зная, насколько силен Аполлон Октавиана, были благодарны Антонию за его щедрость, которая могла склонить чашу весов в другую сторону, в их сторону – в конце концов, в ту сторону, где они окажутся, сами того не зная.
В Самосе Антоний останавливался у каждого алтаря. В последнее время он вдруг стал скрупулезно набожным, формалистом, да к тому же законопослушным: говорил, что пока война не объявлена, не желает становиться ее инициатором, поскольку он римлянин и не призовет людей к оружию против Рима. Бывший консул Домиций Барбаросса[108] пришел в ярость:
– Я тебе гарантирую, что это не прошло бы ни с Цезарем, ни с Помпеем! Для того чтобы высадиться на берег, тебе не нужны никакие плавучие крепости. И тем более повод для атаки, ведь Октавиан выгнал тебя! Именно поэтому ты должен сражаться. Срочно хватай своего шурина. Да встряхнись же!
Они шли вдоль берега, впереди них раб нес один факел. Солнце еще не взошло; только вдалеке, на востоке, за лидийскими горами бледнели звезды. Они возвращались с пира, устроенного их другом Митридатом, царем Коммагены. С позволения радушного хозяина они ушли вместе, как раз перед последним тостом, когда рабы убирали со стола и укротители змей собирали свои вещи. В раздевалке, пока они меняли свои праздничные наряды на обычные тоги, обувь и кольца, они пересеклись с танцовщицами из Кадиса с их кастаньетами: Митридат прекрасно все устроил.
После десерта Домиций передал императору записку с просьбой поговорить с ним с глазу на глаз. «Еще один, кто не любит мою жену!» – подумал Антоний.
На самом деле среди римлян было не так уж много тех, кому Царица – колдунья, пьяница, распутница – приходилась по душе: хитро построенная пропаганда Октавиана сделала свое дело.
– Да ведь ее ублажают рабы, да-да, сладострастные нубийцы, это всем известно!
Так говорили все, по крайней мере в Риме. Особенно матроны. В тот вечер, прежде чем как покинуть салон, он посмотрел на бедняжку: облокотившись на подушки их обеденного ложа, она почти засыпала и была единственной женщиной среди мужчин. Митридат очень выгодно ее расположил: за лучшим столом в центре пиршественного зала «ниже» императора, но «выше» царей, консулов, сенаторов и генералов. И ему не простят этого ее превосходства и, приходилось признать, ее преимущества. Женщина! Сколько раз Тиций, Геминий, Делий и даже Мунаций Планк[109] просили его отправить Царицу в Египет. Да, даже один из «Бесподобных», Планк, сразу же, без колебаний согласился участвовать в пантомиме, сыграв (он, бывший консул!) в «Морском старце» – обнаженный и разукрашенный в синий цвет, с рыбьим хвостом, он приполз к ногам Ариадны-Клеопатры и Нового Диониса… Великие солдаты (или великие шуты) настаивали:
– Выгони свою царицу из штаба. Ради бога!
– Зачем? – удивился Марк Антоний. – Разве не она в течение четырнадцати лет управляет великим государством? Разве не она прислала нам флот, в котором мы так нуждаемся? Почему она заслуживает находиться здесь меньше, чем… например, ты, Марк Тиций? – добавил он, поворачиваясь к племяннику Планка.
Неудобно получилось. Конечно, Тиций – всего лишь молодой сенатор-оппортунист, но он прекрасно проявил себя во время отступления из Парфии, лично неся знамя и поднимая раненых… Унижая человека с такими заслугами, ничего не выиграешь, и Марк Антоний это понимал; он сразу же пожалел о сказанном, но был так измучен, чувствовал такое отвращение к этим историям, к амбициям одних, злопамятности других и их вытянутым физиономиям! И потом, с какой стати они без конца его унижали из-за его уважения к Царице?
Вечером вынесли спор на рассмотрение Совета, и Марк Антоний выступил с открытым письмом к Октавиану – единственным письмом, которое избежит уничтожения и пройдет через века: «Что тебя трогает, Турин?» Он в насмешку называл его Турином, чтобы напомнить всем историю о том, из какого жалкого городка Турии и из какой вонючей трясины вышла семейка Октавиев[110]. А его прадеды? Вольноотпущенный раб и ростовщик, а из прадедов по материнской линии один был африканцем, вывалявшимся в муке! Ни о какой знати и речи быть не могло!
«Ну и чего ты не можешь понять, Турин? Что я целую царицу? Так это продолжается уже девять лет, и она – моя жена! Uxor mea est[111]. А доволен ли ты своей Ливией? Я буду чертовски удивлен, если к тому моменту, как ты прочтешь это письмо, в твоей постели не побывает Терентилла, жена дорогого Мецената, или Тертулла, Русилла, Сальвия Титисения и прочие! Плевал я на то, где и с кем ты трешься!»
Ему стало легче, когда он составил это пошлое письмо солдафона, которое, конечно же, ошарашит Октавиана. Но на следующий день он терзался сомнениями, не ошибся ли, отправив его, так как Клеопатра полагала, что было неподходящее время показывать, будто его задевает подлость.
– Но она задевает меня! Да, она меня достает! Они дискредитируют тебя и отравляют мысли моих друзей; Рим – это не Александрия: представь, что там до сих пор идут выборы в Сенат! И через некоторое время знать, народ и даже бывшие рабы полюбят меня. Но пока…
Пока он должен был прежде всего вытерпеть проповедь Домиция, который считал его слишком медлительным, слишком осторожным. Одним словом, загнанным. И из-за кого? Конечно же, из-за Клеопатры! Плохое влияние Царицы, которая предпочитала – что свойственно всем женщинам – празднования и благовония тяжелой военной работе.
– Застолье за застольем, – продолжал рыжеволосый консул, известный своими республиканскими взглядами. – Твои генералы пьют и слабеют, обжорство отнимает у них силы, а солдаты погрязли в безделье. По программе предстоит ужин у Садала, царя Фракии. Затем ужин у Дейотара, царя Пафлагонии. Ужин у Богуда из Мавретании. У Аминта из Галатии. У Архелаоса из Каппадокии. У Таркондимона из Верхней Киликии… А кто будет в следующем месяце? Полемон из Понта? Ирод из Иудеи?
– Ирод не приедет.
– Почему?
– К нему прицепились арабы из Петры. Но он пришлет мне военный состав. Впрочем, как и арабы…
– Ты управляешь царями; согласен, это приятно: вокруг стола одни короны и тиары! Но если начистоту, неужели ты действительно думаешь, что можешь рассчитывать на эту стайку льстецов? Марк, опомнись, пока не поздно! Отряхни свою тогу, избавься от этих паразитов, и вперед! Куда подевался тот генерал, который перед сложной битвой говорил мне: «Если я не уверен, я атакую!»? Марк, где же он, этот человек? Что ты с ним сделал?
