Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов
Серое небо, как сырое тесто, тяжело липло к лицу.
Хозяйка всхрапывала и бормотала что-то во сне. Как будто молилась. Николь, чутко спящая из-за детей, никак не могла привыкнуть, просыпалась, прислушивалась и не могла заснуть.
Их новой хозяйкой была худая и страшная, как баба Яга, пожилая казашка. Горбатая и одинокая, ничего у нее в жизни не осталось, кроме саманного домика и трех коз. Козы сейчас тоже вздыхали в сенцах за тонкой глиняной стеной.
В домике было холодно. Они втроем спали на полу, на кошме во всей одежде. Катя, засыпая, жаловалась, что ей холодно, но потом спала крепко. Саша ночью кряхтел. Николь щупала их лица, носы были холодными. Сделать ничего нельзя было — глиняная печка почти не держала тепла. Глиняными же, смешанными с соломой и навозом были тонкие стены и потолок. На улице крепко морозило. Они спали, укрывшись тяжелой овчиной, и Николь все время было страшно за детей, особенно за Катю, которая, как большая, лежала с другой стороны от Саши. Николь боялась, что Катя задохнется под этим грязным и вонючим «одеялом».
Она выбралась из-под овчины, проверила детей, поднесла к окошку руку. На часиках, подарке Сан Саныча, было уже половина первого. Повязала платок и вышла на улицу. Под ногами хрустело, было тихо, только собаки побрехивали. Лунный свет давал четкую, узорчатую тень от большого и голого дерева, росшего во дворе.
Опять захотелось курить, но она только нахмурилась. Она больше месяца не курила, с Красноярска, как отправились по этапу. На стылом небе было полно звезд, она глянула на них, но не вспомнила о Сан Саныче. С решительным и трусливым внутренним волнением думала о дровах, которые вечером привезли соседи и не успели еще сложить. Надо было, неслышно отворив калитку, войти в их саманный дворик, взять немного, а потом так же тихо выйти. Николь выглянула на улицу, никого не было, прокралась к соседней калитке и взялась за щеколду.
Щеколда была крепко замотана кожаным ремешком...
76
Белов переехал в Дудинку и принял теплоход «Сергей Киров». Судно было размером с четыре «Полярных», даже страшновато становилось, когда представлял, как маневрирует этой длинной, тяжелогруженой махиной. Он не понимал, почему Макаров доверил теплоход именно ему, было много куда более опытных капитанов, знавших Заполярье лучше капитана Белова. Первую неделю Сан Саныч обходил теплоход, осматривал. Угля не было, четыре больших трюма, современные лебедки. Непривычно много было и просторных жилых помещений, а каюта капитана состояла из двух комнат. В одну он мысленно ставил две детские кроватки и тоскливо закуривал.
Теплоход стоял вымороженный в Дудинском порту в районе лесозавода, внутри рабочей зоны для заключенных. Зона была огромная, окружена высокой колючкой. Внутри были подзоны, также разгороженные колючей проволокой и со своими вахтами. Сан Санычу выписали пропуск, в нем были обозначены подзоны, куда ему запрещалось входить. В одной из них, недалеко от судна, работала бригада усиленного режима. На их вахте дежурили автоматчики с овчарками.
Все работы на «Сергее Кирове» выполняла бригада заключенных. Долбили лед, чистили снег, ремонтировали, подваривали корпус — люди были разных специальностей. Бригадир приводил их утром, когда пятнадцать, когда двадцать человек, и уводил вечером в лагерь.
До Белова работами распоряжался старший помощник Виталий Козаченко. Они были ровесники, одного роста, оба заканчивали Красноярский техникум, Козаченко двумя годами позже. Они знали друг друга, как и почти все знали друг друга в пароходстве, но коротко знакомы не были.
Виталий оказался толковым и спокойным парнем. Не лез без надобности в работу бригадира, только подписывал его наряды, в которых заключенные каждый день убирали горы снега и льда, носили их носилками, которых у них не было, и делали еще много всякой работы, которую нельзя было проверить.
Сан Саныч целые дни проводил на «Кирове», изучал, читал литературу или расспрашивал Козаченко об особенностях маневрирования, о поведении судна в разных условиях. Жил он в общежитии, запросил из Игарки ссыльных Померанцева и Климова и с их приездом хотел снять отдельное жилье. Все как-то обустраивалось, только от Николь по-прежнему ничего не было. После Нового года пришло письмо от Зинаиды Марковны, она писала, что Николь увезли, но куда — выяснить не удалось, и писем от нее нет.
Генерал сдержал свое генеральское слово.
Сан Саныч писал Але Суховой в Ермаково, та тоже ничего не знала. Померанцев два раза на дню проверял почтовый ящик в Игарке... Белов не понимал: куда ее могли отправить, что она не может написать? И что с детьми? Он просыпался в холодном поту и уже не засыпал, а иногда не засыпал и с вечера.
Стояла полярная ночь, утро не отличалось от вечера. Уличные фонари, где они были, горели круглыми сутками. Морозы заваливали за пятьдесят, такие дни актировались, и бригада не приходила на работу. Так вышло и в этот день, в караванке не было никого, кроме Козаченко. Он что-то сосредоточенно писал, смутился, увидев вошедшего Белова.
— Здравствуйте, Александр Александрович! — вежливый от природы Виталий все не мог привыкнуть называть своего капитана Сан Санычем. Он убрал тетрадку. — Чайку поставить?
— Давай! И перестань называть меня на вы... Пиши, чего застеснялся?
— Я... ничего. Это дневник... — Виталий поставил чайник, заглянул в металлическую банку с остатками сахара.
— Я раньше тоже вел... — Сан Саныч присел к печке, отогревая руки. — Когда суда гнали из Архангельска, каждый день записывал... Спал по три часа, а дневник вел — казалось, саму историю пишу!
Сан Саныч стал закладывать в печку обрезки досок.
— А я еще... — Козаченко замялся, потом улыбнулся. — Я в художественной форме тоже пробую... Пока не очень получается, но некоторым нравится. Советуют в газету послать.
— О чем пишешь?
— О буднях речников, о нашей работе. Показывал одному писателю в Красноярске, говорит, слишком подробно и надо писать про людей. Мне кажется, я про людей и пишу, а подробности... — Он в сомнении пожал плечами. — Вот тут я описываю, как мы оборот делали во время шторма, так там в подробностях
