Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев, т.2
Увязая мечтой в давно минувшем, Чернышев глубоко вздыхает, пристращивает кнутом ленивую лошаденку, озирается по сторонам: справа и слева мелкий лес, кругом таинственная сутемень, но небо, стремительно вздымаясь ввысь, понемногу бледнеет, проясняется.
Все стало на виду: лес исчез, тянется лысая пологая гора, и сквозь рассвет откуда-то слышится резкий и бодрый, уже не таящийся голос рыжеусого:
— Маячная гора! Горой едем… Теперь, почитай, дома мы… Вот вздымемся на лысину — и Оренбург как на ладошке будет.
У Чернышева расползлась по губам приятная улыбка, он снял шапку и со всем усердием перекрестился. Он по плану припоминал, что Бердская слобода, этот вертеп разбойников, осталась далеко правее.
5
Но вдруг, как с неба гром, раскатился где-то впереди пушечный выстрел, за ним другой, третий.
Все пришло в неописуемое смятение.
Конный отряд, уже переваливший Маячную гору и внезапно осыпанный пушечной картечью, сразу остановился. Подлетевший к конным чернышевцам все тот же рыжеусый казак-пугачевец с появившейся на пике развевавшейся белой повязкой что есть силы заорал:
— Довольно вам, ребятушки, царице-немке служить!.. За мной!.. Айда к государю императору! — И все шесть сотен чернышевской конницы с гиканьем помчались за пятью лихими пугачевцами.
— Стреляй, стреляй изменников! — вопили всполошившиеся офицеры. Затрещали ружейные выстрелы, но пули летели безвредно.
Чернышев с ужасом видел, как из-за лысой Маячной горы темной тучей по белому снегу вымахнули пугачевские всадники. Стреляя из ружей и поигрывая пиками, они помчались на артиллерию и на растерявшихся пехотинцев. Чернышев смертельно оробел, не знал, на что ему решиться, хотел бежать к сбившимся в кучу офицерам, но душевные силы оставили его, он как бы впал в столбняк, весь обмер и затаился на возу.
К Пугачеву, державшемуся со свитой в некотором отдалении, подскакал с белой на пике повязкой рыжеусый казак Тимофей Чернов, тот самый сорви-голова, который недавно докладывал батюшке, как он, казак Чернов, чуть ли не один взял Сорочинскую крепость, и над которым батюшка весело подшучивал.
— Вот, ваше величество! — гаркнул он, молодцевато вскидывая голову. — Приказ твоей милости сполнен, дело сделано, неприятельский отряд заманули мы не надо лучше.
— Спасибо, Тимоха, благодарствую, — кивнул ему Пугачев и обернулся к свите: — А ну, атаманы, вперед!
Но впереди почти все уже было кончено: пугачевцы сидели на лафетах чернышевских пушек, четверо сопротивлявшихся артиллеристов валялись порубленными, поколотыми. Канониры, бомбардиры и куча обозных мужиков, стоя на коленях, просили о пощаде.
Семьсот старых и молодых, перезябших на морозе солдат, дрожа от волнения и не видя возле себя офицеров, впали под напором многочисленной вражеской конницы в робость.
— Кто за государя императора, бросай ружья! — скомандовал подскакавший к ним с илецкими казаками полковник Творогов.
Солдаты, недолго думая, будто по уговору, покорно сложили тесаки, ружья, патронные сумки, опустились на колени, завопили:
— Не чините нам смерти! Мы согласны служить вашему величеству…
Все покорились наскакавшим пугачевцам. Лишь офицеры, стоя плечо в плечо, яростно защищались.
— Падем в честном бою, но не сдадимся разбойникам! — в исступлении выкрикивали они, отстреливаясь из ружей, из пистолетов, с отчаяньем рубились шашками.
Казаки напирали со всех сторон.
— Бей их! Не нашего стада скотина… Бей! — визгливо орали казаки и падали, сраженные офицерскими пулями.
Но пули расстреляны, силы в плечах иссякли, еще момент — и все они, офицеры, будут растерзаны.
— Не трог их, детушки. Бери живьем, — приказал подъехавший ближе Пугачев.
Он был в простой казацкой одежде и ничем не отличался от рядового казака. Офицеры не обратили на него внимания, они ругали вязавших их казаков, плевали им в лицо, вгрызались в руки.
— Изменники подлые! Клятвопреступники! — выкрикивали охрипшими голосами наиболее мужественные из них. — Вот ужо будет вам… дураки!.. Царя себе выдумали… Беглый казачишка Емелька вас за нос водит… Где он? Покажите-ка нам хоть рожу-то его богомерзкую…
— А вот в Берду придешь, там увидишь! — прокричал с коня засверкавший гневными глазами Пугачев. — А эти ваши бабьи сказки-то слыхали мы, про Емельку-то… Своими ложными манифестами царица Екатерина только простой народ с толку сбивает. Да только простой-то народ поумней вас, дураков.
Двухтысячная пугачевская конница и весь захваченный отряд с крупным обозом провианта, которым Чернышев собирался порадовать осажденных оренбуржцев, на виду у проснувшейся крепости неспешно двигались по сыртам в Бердскую слободу.
На крепостном валу, как всегда в тревожные часы, стояли жители. Был тут со своими знакомцами именитый Рычков, духовенство, многие начальствующие лица, была и любопытная Золотариха с курским купчиком Полуехтовым.
На белом, покрытом снегом, высоком валу пестрели серенькой грязцой солдаты, казаки, толпы простолюдинов. Все, решительно все с неимоверной тоской в глазах провожали взглядами огромный обоз с продовольствием, ползущий вдали в сытую, пьяную Берду.
— Прощай, хлебец-батюшка, прощай, мясцо… Э-эхма-а-а-а!.. — вздыхали голодные люди, и по их иссохшим щекам невольно катились слезы.
Губернатор Иван Андреевич Рейнсдорп, окруженный свитой, укутанный в теплую шубу — воротник кибиткой, — тоже присутствовал здесь, на валу, чуть-чуть в сторонке от народа. Время от времени он прикладывал подзорную трубу к глазу, постанывал и морщился, как от зубной боли.
В центре города башенные часы над зданием гауптвахты пробили восемь утра.
Рядом с губернатором стоит гонец Чернышева, капитан Ружевский. Каким-то чудом ему удалось благополучно и вовремя добраться до Оренбурга. С пятью казаками он подъехал к воротам крепости четыре часа тому назад, когда было еще совсем темно.
Ружевский мчался к Рейнсдорпу, чтоб доложить убедительную просьбу полковника Чернышева выслать ему навстречу скорую помощь. Когда Ружевский, разбудив губернатора, сообщил ему о разгроме пугачевцами генерала Кара, озадаченный губернатор изумленно воскликнул:
— Какого генерала Кара? Где он, откуда?
— Неужели вам, ваше высокопревосходительство, ничего не известно про Кара?
— Голюбчик!.. Откуда ж мне знать? Весь крепость окружен… Люди этого каторжника Пугашов день и ночь кругом крепости чинят разъезды. Кар… Кар! О мой Бог!.. Но надо действовать, действовать… Эй, одеваться! — Он бросил колпак, сбросил стеганый шлафрок с кистями, сказал: — Пардон, — и остался в одном исподнем.
Было уже шесть часов утра, когда они вышли на улицу. И в этот миг, раз за разом, ударили вдалеке три пушечных выстрела. Губернатор затаенным шепотом выдохнул: «О! Ви слюшаете?»
Сели в сани, поехали в крепость, чутко прислушиваясь к морозной тишине. Но выстрелов больше не повторялось. Рейнсдорп обреченно произнес:
— Ясно… Все ясно! Чернышев либо сыграл ретираду, либо попался в плен.
— А третьей возможности вы, ваше высокопревосходительство, не допускаете?
— Шо? Штоб победа была на стороне полковник Чернышев? Нико-гда! Я не могу победить эта шволочь, даже я!
Тем временем в Бердскую слободу уныло шагали тридцать два арестованных офицера.
— А где же Чернышев? Где полковник Чернышев? — озираясь, спрашивали они друг друга.
— Я видел Петра Матвеевича в Чернореченской, пред самым маршем, — густым басом сказал тучный майор Семенов. — Он отдавал какие-то приказания капитану Ружевскому и неизвестно куда исчез…
— Но ведь не мог же он отправить в марш нас одних… Не сидит же он в Чернореченской, — сказал такой же тучный, задыхающийся на ходу капитан Калмыков.
— А вдруг да он не дай Бог убит, — предположил молодой подпоручик Аверкиев. — Шальная пуля либо картечь…
В Берде пугачевцы тоже всполошились, опрашивали офицеров, опрашивали солдат:
— Где ваш начальник? Где полковник Чернышев?
Офицеры как в рот воды набрали, отворачивались, глядели в землю. Спрошенные солдаты только руками разводили:
— Знать не знаем. Мы люди мелкие…
Рыжеусый Тимоха Чернов, так ловко одурачивший полковника Чернышева, из себя выходил от злости, он внимательно всматривался в лицо каждого солдата, выкрикивал:
— Ну и хитер, ну и хитер ваш змей полковник! Как сквозь землю… Да уж не черт ли его с кашей съел?..
Дежурный Давилин пытливо осматривал всех обозных мужиков, коим велено смирно сидеть на козлах. Осмотрены тридцать семь извозчиков, еще осталось больше половины. Подошел к тридцать восьмому, сидевшему в рваном армяке, в овчинной с ушами шапчонке. Ой, что-то лицо не мужичье, барское, бритое лицо, тонкий нос горбинкой… Э-ге-ге!
