Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев, т.2
Вскоре ввалилась к Чернышеву шумная толпа: чернышевские солдаты притащили пятерых пугачевцев.
— Вот, ваше высокоблагородие, — едва переводя дыхание, прохрипел старый капрал. — Пошли мы, уж не погневайтесь, в шинок, конечно, в корчму. А эти молодчики там водку хлещут. Ну, мы не знаем, кто такие, может, местного гарнизону, а шинкарь и шепчет мне: «Хватай, это изменники, от самозванца утекли…»
— Кто вы такие, молодцы? — перебил капрала Чернышев, потряхивая седеющей головою.
— Дозвольте! — выдвинулся из толпы бравый безбородый, в рыжих усах, казак. — Нас, казаков-бунтовщиков, четверо, а пятый — это солдат, он не наш…
— Я, ваше высокоблагородие, рядовой крепостного гарнизона Крылов. — И толстогубый, с водянистыми глазами, солдат шагнул вперед. — При сшибке я к злодеям в полон попал, а третьего дня от воров бежал, теперь здеся-ка скрываюсь…
— Дозвольте! — перебил его рыжеусый и заиграл глазами. — Каемся, мы, четверо казаков, у батюшки служили по глупости. А вот уж третий день, как тоже утекли… Батюшка-т не батюшка, а первый лиходей оказался, вор!.. Ему бы людей вешать… Вот, ваше высокоблагородие, хошь верь — хошь нет… Хошь жилы из нас тяните… Обидел меня батюшка, вот как обидел… Принародно по зубам дал… А я ли ему не служил по глупости… — Казак зафыркал носом и плаксиво скосоротился, прикрываясь широкой ладонью.
— А нас не мордовал батюшка, что ли? — подали голос остальные трое пугачевцев. — Он только своих яицких жалует, а мы, слава Богу, илецкие… Как добро делить, он все себе да себе, а нам фига с маслом…
— Не в том дело! — выкрикнул рыжеусый, тараща на Чернышева заплаканные глаза. — Дозвольте! А зазорно стало нам в изменниках великой государыне ходить. Ведь мы не слепые щенята, ведь мы понимаем, васкородие, долго ли, коротко ли, самозванцу царю крышка… — И рыжеусый, а с ним и остальные повалились пред Чернышевым на колени. — Ваше высокоблагородие! Помилуйте нас, охлопочите нам прощение, примите к себе на службу хошь в самые последние обозные…
— Изменники! — поднялся широкоплечий Чернышев и сердито затопал на них. — Как вам, чертовы дети, могу верить, раз вы присяге изменили?! Повесить вас мало…
— Нас, ваше высокоблагородие, и Пугач грозил повесить… Уж схваченные были, да угодники святые пособили утечь от виселицы-то! Господи, батюшка! Так где же нам оправдаться-то? — стал в отчаянии заламывать руки рыжеусый казак. — Помилуйте, не дайте душе загинуть! Ведь мы молодые, вся жизня впереди… А уж мы вам службу сослужим. Васкородие, миленькие…
— Какую вы, мерзавцы, можете сослужить мне службу?
— А вот какую. — И рыжеусый пугачевец поднялся с колен. — Ежели вы пробудете здесь в Чернореченской до утра, так несдобровать вам: Пугач непременно атакует вас, и вам, васкородие, со своей командой супротив злодея устоять будет не можно… У него силищи много, уж мы-то, васкородие, знаем доподлинно…
— Вот видите, господин полковник, — вмешался молчавший атаман Углецкий, — стало быть, я дело вам советовал… Надо немедля выступать вам.
— А выступать надо тихо-смирно, чтоб без барабанов, без огней, — говорил раскрасневшийся, возбужденный рыжеусый. — А уж мы возьмем на себя проводить вас скрытой дорогой, чтобы злодею не чутко было… Нам ведь самим опять попасться к нему — слаще дьяволу в лапы!
— Как бежал я вчерась из злодейского лагеря, там пьянка зачиналась, — сказал солдат Крылов, отстраняя рыжеусого. — Они всю ночь нынче будут гулеванить, винище лопать. А я дорогу в Оренбург знаю во как, защуря пройду, восемнадцать-то верст еще до свету промахнем, вашескородие…
Чернышев задумался и уже более милостиво поглядел на беглых пугачевцев.
Во время разговоров один по одному собрались к полковнику все тридцать два офицера. Им тоже казалось, что беглецы дают резонные советы. Тем более что советы эти полностью совпадали с предостереженьем атамана Углецкого. А уж Углецкий свой человек, ему вся вера.
— Как удобнее нам выступать? — обратился Чернышев к офицерам. — В каком порядке?
Те пожимали плечами, переглядывались друг с другом.
— А вот как удобнее, — опять заговорил рыжеусый беглец-пугачевец. — Дозвольте! Вперед, конечно, конницу пустить, следом артиллерию, а тут — пехота да обоз. А порох-то наготове держать, да ружья-то чтобы заряженные были, не как у гренадерской роты, коя и в плен-то попала из-за дурости своей… На них злодеи налетели, а у гренадеров-дураков ни пороху, ни ружей…
— Истинно так, — подтвердил атаман Углецкий.
Чернышеву понравилось поведение рыжеусого казака, он сказал:
— Ежели, ребята, благополучно дело сделаете, в Оренбурге награжу вас — по двадцать пять рублей каждого!
Казаки и солдат Крылов низко поклонились Чернышеву и сказали:
— Не в награждении дело, ваше высокоблагородие. Конечно — спасибо… деньги великие… А само главно — похлопочи за нас, бедных…
Чернышев приказал капитану Ружевскому:
— Возьмите, Осип Федорыч, человек пять-шесть казаков, да выбирайте самых смышленых, и скачите к Рейнсдорпу, скажите ему, что я сейчас отправляюсь в марш и прошу от него сикурса. Будьте осторожны, враг зорок и хитер.
Было еще темно, выступили тихо. Редкий-редкий порошил снежок. Впереди без шума, без закура трубок двигалась конница: пятьсот ставропольских калмыков да сотня крепостных казаков. За конницей — пятнадцать орудий с полным снаряжением. Далее — семьсот гарнизонных солдат и огромный обоз. Вступили в темный лес. Дорога виляла среди зарослей, была узка и неудобна: отряд растянулся на большое расстояние. В голове ехали беглые казаки-пугачевцы и солдат Крылов — указывали дорогу.
Рыжеусый пугачевец нет-нет и повернет коня назад и проедет вдоль отряда, зорко наблюдая, в порядке ли движется обоз. «Тихо, тихо», — грозит он нагайкой. А подъехав к сбившимся в кучу офицерам, он негромко говорит:
— Еще часок, и на Маячной горе будем. А как гору перевалим, тут тебе и Оренбург, версты с четыре останется.
Сам Чернышев, скрытно от всех нарядившись мужиком, в рваном, измызганном армяке, в овчинной с ушами старой шапке, сидит на обозной подвозе, правит лошаденкой, помахивает кнутом. В темноте его никто не замечает и никто не знает, где он, полковник Чернышев. Да его теперь сам сатана в очках не сыщет. Его лошадь идет то шагом, то ленивой рысью: трух-трух-трух, сани клонит вправо-влево, на Чернышева накатывается дрема, но он упорно борется с ней.
Впереди, за две подводы от него, завалился воз, набежали соседи, стали подымать. Тотчас появился рыжеусый пугачевец, спрыгнул с коня, тоже впрягся в дело, внатуг нажимает плечом, кряхтит, а сам вполголоса предупреждает возчиков: «Тихо, тихо, мужики, не шумите громко-то».
Воз поднят, все двинулись вперед. Мимо Чернышева проехал все тот же душа-парень, рыжеусый. Чернышеву хотелось крикнуть молодцу: спасибо, мол, за старанье! Не двадцать пять, а сто рублей награды примешь.
Он стал думать о том, что его ожидает впереди. Как будто все ясно и как будто все в густом тумане: для человека не только завтрашний день, но и предстоящий час, даже ближайшее мгновенье скрыто непроницаемой, как могильный мрак, завесой. Впрочем… вот он, полковник Чернышев, скоро вступит в Оренбург с огромным запасом продовольствия, изголодавшиеся жители осажденной крепости будут благословлять его имя, а губернатор Рейнсдорп, получив новую воинскую силу, придет в радость. А там — грозная, под командой Чернышева, вылазка из крепости, бродяга Пугачев схвачен и закован, его злодейская толпа разогнана, полковник Чернышев за боевой опыт и отвагу произведен в генералы. Генерал Чернышев!..
И может статься — государыня императрица, просматривая списки награжденных, споткнется на его фамилии своим светлым взором. «Чернышев, Петр Матвеевич… а-а-а, да ведь это кто!..» — мысленно воскликнет великая монархиня…
Тут думы Чернышева стремительно несутся в прошлое. Высокий, статный седеющий красавец, физические качества которого не замаскировать никакими рваными мужичьими тулупами, вспомнил о днях своей юности, о счастливой поре своей придворной жизни в звании камер-лакея великого князя Петра Федоровича. Да, поистине чудесная, неповторимая пора, похожая на волшебную сказку Шехерезады!
Их было при дворе три брата: рослые, красивые, услужливые; они были любимы великим князем, но особой благосклонностью юной супруги великого князя — Екатерины Алексеевны — пользовался их старший двоюродный брат — Андрей Чернышев. Однако привольная жизнь баловней судьбы продолжалась недолго: подозрительная императрица Елизавета положила быстрый и суровый предел альковным шашням Андрея Чернышева и Екатерины: все три брата были удалены из дворца и после двухлетнего ареста в Рыбачьей слободе под Петербургом направлены на военную службу в отдаленные местности.
