Кейт Аткинсон - Боги среди людей
— И тем не менее, дорогой, в честь твоего возвращения мы забили откормленную курочку, — заметила Урсула.
— Не такую уж откормленную, — вставила Иззи.
— Кто даже не попробовал, пусть лучше помолчит. — Это, конечно, было замечание Сильви.
Иззи отодвинула тарелку, но Сильви не унималась:
— Доедай. Эта курица лишилась жизни ради тебя.
Урсула насмешливо хихикнула; Тедди ей подмигнул. Но веселиться не приходилось: ведь с ними не было Хью.
Когда объявили войну, Иззи уже жила по другую сторону Атлантики, но к тому времени, когда Тедди прибыл в Ливерпульскую гавань, тетушка вернулась, объявив «патриотизм» более важным принципом, нежели безопасность.
— Патриотизм, — уничижительно сказала Сильви, — рифмуется со словом «идиотизм». Ты вернулась домой потому, что твой брак развалился.
Как говорила Сильви, муж Иззи, известный драматург, крутил в Голливуде шашни «направо, налево и по центру». При слове «шашни» Тедди бросил взгляд через видавший виды обеденный стол на Урсулу, но та уставилась в стоявшую перед ней тарелку с жертвенной птицей.
У Сильви теперь был целый выводок несушек; она развернула в деревне успешную бартерную торговлю яйцами. Куры, которые переставали нестись, заканчивали свои дни на обеденном столе Лисьей Поляны.
— Эн-эм-эс, — сказала Урсула и, заметив непонимающий взгляд Сильви, пояснила: — Недостаток моральных сил. Колебания. Когда даже у лучших военных начинают сдавать нервы. Таких называют «цыплятами» и «трусами».
— В окопах я видела много подобного, — отметила Иззи.
— Ты не была в окопах, — отрезала Сильви.
Ее (как и всех) раздражало, когда Иззи заговаривала о своем участии в минувшей войне. Только Хью на удивление снисходительно относился, по его собственному выражению, к «войне Иззи». Как-то раз он столкнулся с сестрой во время кровавой битвы на Сомме, в перевязочном пункте близ линии огня. При виде родной сестры он растерялся. Иззи куда уместнее смотрелась в Хэмпстеде, где, расфуфыренная, заигрывала с каким-нибудь безответным собеседником. Если Иззи, как думал Хью, и впрямь была по молодости лет «нескромной», вступила в скандальную связь с пожилым женатым мужчиной и родила внебрачного ребенка, то грязь окопов успела выбить эти подробности у него из головы. В конце-то концов, перед ним возникла совсем другая Иззи: грязный фартук поверх незнакомой формы, на щеке кровь, а в руке — эмалированное ведро с чем-то кошмарным. Завидев Хью, она ахнула:
«О, ты жив, как здорово! Целовать не буду, я вся в крови».
В ее глазах стояли слезы, и в этот момент Хью простил сестру за все ее грядущие, покуда не совершенные ошибки.
«Что ты здесь делаешь?» — спросил он ее с нежностью и тревогой.
«Да я тут в Корпусе медсестер, — небрежно сказала она. — Просто на подхвате, как бы так».
— В окопах были мужчины, — настаивала Сильви, — а не светские дамочки-волонтерши.
— Корпус медсестер скорой помощи — это не светские дамочки, — спокойно возразила Иззи. — Мы утопали в грязи. А обзывать мужчину трусом — это непростительно, — добавила она вполголоса.
— Что правда, то правда, — согласилась Урсула, — а вот цыпленочком — еще куда ни шло.
Тедди засмеялся, обрадовавшись шутке. Он боялся, что, взвешенный на весах войны, окажется очень легким.{59}
— Ага, испугалась! Сама ты цыпленок! — сказал он, указывая на нетронутую тарелку Иззи, и они с сестрой согнулись пополам от смеха.
— Как дети! — сварливо пробормотала Сильви.
Ну-ну, подумал Тедди. Ведь это им двоим вскоре предстояло встать и уйти — защищать Сильви, ее цыплят, Лисью Поляну, последние остатки свободы.
Когда Тедди был в Канаде, сестра писала ему совсем короткие письма («Закон о государственной тайне и все такое»), но между строк Тедди прочитал, что Иззи приходится несладко. Он был еще необстрелянным, а сестра уже хлебнула лиха.
Война, без преувеличения, была кровавой. В уютной и теплой плюшевой безопасности канадских кинотеатров он хрустел попкорном и с ужасом смотрел сводки новостей о стремительном наступлении на Британию. И на Роттердам. И на Варшаву. Франция все-таки сдалась. Тедди так и представлял себе поля подсолнухов, вмятых в грязь тяжелыми танками. (Но нет, подсолнухи не вмяли, подсолнухи никуда не делись.)
— Да, ты много пропустил, — сказала Сильви так, будто он всего лишь опоздал в театр.
Теперь мать, конечно, была в полном курсе боевых действий и держалась на удивление воинственно, что, предположил Тедди, оказалось несложно в относительном спокойствии Лисьей Поляны.
— Ее испортила пропаганда, — сказала Урсула, словно Сильви рядом не было.
— А тебя — нет? — спросил Тедди.
— Я предпочитаю факты.
— Ты у нас прямо как Грэдграйнд.{60}
— Это вряд ли.
— А что говорят факты? — вклинилась Иззи, и Урсула, чья подруга работала в министерстве ВВС, не стала говорить, что шансов на выживание в первом же боевом вылете у Тедди будет крайне мало, а на то, чтобы дослужить до конца свой первый срок, — и вовсе почти нисколько. Вместо этого она оптимистично сказала:
— Что это справедливая война.
— Тогда хорошо, — сказала Иззи, — а то в несправедливой воевать неохота. Ты будешь на стороне ангелов, дорогой.
— Выходит, ангелы — британцы? — спросил Тедди.
— Несомненно.
— Очень тяжело было? — спросил он Урсулу в то утро, встретив ее с поезда.
Сестра побледнела и осунулась, как будто долго не выходила на воздух. Или побывала в бою. Интересно, встречается ли она еще с тем «мужчиной из Адмиралтейства»?
— Давай хотя бы сейчас не будем о войне. Ну да, было тяжело.
Первым делом они сходили на могилу Хью. Из церкви доносились высокие голоса прихожан, которые явились к воскресной заутрене и усердно вытягивали «Благослови, душе моя, Господа».
Надгробие Хью с избитой на первый взгляд надписью «Любящему отцу и мужу» все еще резало взгляд своей новизной. В прошлый свой приезд Тедди видел отца живым человеком из плоти и крови, а теперь эта плоть разлагалась под землей у его ног. «Избегай мрачных мыслей», — наставляла Урсула; совет, который сослужил ему добрую службу в последующие три года. А если вдуматься, то и до конца жизни. Тедди думал про себя, насколько добрым был его отец — лучшим из всех в семье. Как смириться с этой утратой?
— «Любящему отцу и мужу» — это печально, а вовсе не избито, — сказала Берти уже в девяносто девятом году, почти шестьдесят лет спустя после смерти отца Тедди.
Теперь его собственная жизнь тоже казалась ему историей. Берти спросила деда, какой подарок он хочет получить к своему восьмидесятипятилетию, и он ответил, что мечтает отправиться в небольшую экспедицию по «памятным местам». Тогда она взяла напрокат машину, и они отправились из «Фэннинг-Корта» в «вояж», как называла то путешествие Берти; Тедди называл его «прощальным туром». Он был уверен, что после миллениума долго не протянет, и рассматривал эту поездку как своеобразное подведение итогов его жизни, итогов тысячелетия. Узнай он, что ему отпущено еще более десятка лет, удивлению его не было бы границ. Путешествие получилось и странным, и приятным, исполненным чувств («Мы испытали весь спектр эмоций», — сказала впоследствии Берти), причем подлинных, а не просто ностальгических, которые, на вкус Тедди, стоили бы очень дешево.
С годами надгробие Хью поросло мягким лишайником, и надпись читалась с трудом. Сильви была похоронена в другом месте на том же кладбище, как и Нэнси, и ее родители. Тедди не имел представления, где лежат Уинни и Герти, но Милли тоже покоилась здесь, наконец-то обретя дом после целой жизни неприкаянных скитаний. Все эти люди, думал Тедди, связаны с Берти тонкой красной нитью, хотя она с ними никогда не встречалась. Памела и Урсула, как и Беа, выбрали кремацию. Тедди подождал, когда расцветут колокольчики, чтобы развеять над ними прах Урсулы. Имя мертвым — легион.
— Избегай мрачных мыслей, — посоветовал он Берти.
— А ты бы какую надпись хотел на своем надгробии? — спросила она, пропустив мимо ушей дедовское наставление.
Тедди представились бесконечные белые поля военных кладбищ. Имя, звание, номер. Ему вспомнились строчки из Китса: «Здесь покоится тот, чье имя было начертано на воде» — эпитафия, которую Урсула всегда считала слишком трагичной. Потом он подумал о Хью. Тот вообще однажды заявил: «Можете просто выкинуть мой прах с мусором, я не обижусь». Затем на ум пришло мемориальное кладбище на лугу Раннимид и высеченные на камне имена погибших, у которых вовсе не было могил.
Что-то изменилось. Но что? Ну конечно же: непослушного развесистого конского каштана, отбрасывавшего тень на могилы, больше не было; на его месте высадили небольшие цветущие вишневые деревья. Старая каменная стена, прежде скрытая орешником, теперь оголилась; ее почистили и обновили.
