Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги
И вот в это царство водки, плова и некомпетентности стали проникать настоящие зоотехники, настоящие бухгалтера, настоящие врачи и настоящие инженера - ведь не зря Крымская республика первой в огромном Советском Союзе была награждена орденом за успехи в хозяйственном развитии! Так кому это понравится, когда какой-то враг советской власти, из великой милости Вождя не расстрелянный, а переселенный в этот великолепный край, ужасается распоряжениями Главного инженера строительства или чуть не падает в обморок от безграмотного диагноза, поставленного Главным врачом больницы. Вокруг же люди, а они, как известно, только и ищут повода почесать языки насчет начальства... И татарских специалистов стали отвергать, не принимали на работу и отправляли назад на грязный скотный двор. В те первые месяцы режим спецпоселения был не очень строгим, и большинство крымчан сумели переехать в другие районы Бухарской и прилежащей Самаркандской областей, где развивалось садоводство. Некоторые сочли за благо уйти в немногочисленные хлопководческие хозяйства района. В каракулеводческом совхозе оставались только самые беспомощные.
Бабушка стала работать уборщицей на ферме. Этот труд был для нее непосильным, но без тех грошей, которые платил совхоз, пришлось бы голодать. Через некоторое время ей удалось найти работу уборщицы в конторе хлопкового завода. Здесь платили те же гроши, но труд был намного легче. Диянчик рвал по садам фрукты, собирал на полях колоски пшеницы и ячменя. Из собранных зерен бабушка дробила крупу у соседей на ручной мельнице, и это было большим подспорьем для маленькой семьи. К тому времени они поселились в маленькой пристройке к глинобитной кибитке у многодетной узбекской семьи. Майра-хан работала счетоводом в сельсовете, муж ее пропал без вести на войне, и на руках молодой женщины остались дочь десяти лет и трое мальчишек от четырех до восьми годков. Несмотря на пособия на детей, выдаваемые сельсоветом, семья только что не голодала. Бабушка в поисках посильной работы зашла как-то в сельсовет, и узнав о ее лишениях в сарае на нарах сердобольная Майра-хан приютила старушку и мальчика в пустующей комнатенке. Это была слепленная из глины тонкостенная хибара - "кибитка" по-здешнему. В оконце, величиной с полгазетного листа, было вмазано стекло, деревянная дверь запиралась изнутри на щеколду. Майра-хан дала своим жильцам старую циновку и пару старых джутовых мешков - это стало постелью для бабушки и внука. В азиатскую жару спать можно было даже просто на камышовой циновке, брошенной на земляной пол. Но что ожидало их в предстоящие месяцы?
Другие их родственники, жители деревни, к тому времени перебрались в хлопководческие хозяйства, и бабушка надеялась, что они там не голодают. Себя же она считала устроившейся при существующих обстоятельствах прилично. К осени может что-то и изменится к лучшему...
Мальчик целыми днями бродил один по пыльным дорогам поселка. Детство - удивительная пора. Даже в страшном поезде, который вез людей прочь от родных дворов, от взлелеянного своими руками хозяйства, от всегда тщательно оберегаемого домашнего скарба, от всего нажитого в труде - даже в этой поездке дети находили удовольствие. Потрясение взрослых, их ужас перед предстоящей неизвестностью, конечно, омрачали настроение детей. Однако, неприятное быстро забывалось, как только в вагоне случалось что-то интересное или вблизи полотна железной дороги появлялось нечто необычное - высокая башня элеватора, аист на болоте, верблюды, казахские юрты... Здесь, в старинном азиатском селении, все было интересно для любознательного мальчишки. Здешний темный глиняной замок будоражил его фантазию. Верблюды, с неподражаемо гордым видом несущие между горбами мешки с зерном или с шерстью, старики в белых чалмах, трясущиеся на бегущих мелкими шажками осликах, девочки, со многими маленькими косичками на голове - все вызывало жгучее любопытство.
Особенно привлекало его удивительное строение - огромный, метров пятьдесят в диаметре купол, возведенный из плоских небольших обожженных кирпичей над маленьким озерцом, единственным источником питьевой воды в селении. Озерцо питали подземные источники, вода в нем всегда была холодной и чистой. В озерце плавали большие рыбы, которых никто не смел ловить - их почитали как священных. Считалось, что тот, кто нарушит запрет и использует священную рыбу в пищу, умрет в страшных мучениях. Об этом рассказал Дияну на ломанном русском языке одноногий инвалид, всегда находящийся под куполом в качестве смотрителя. Конечно, никто не мог помыслить нанести вред водному источнику, но в последние годы в селении то и дело появлялись чужеземцы, которые обычно не знали, как и где доставать воду, иногда даже могли напачкать или повредить по незнанию - для этого и поставили здесь сторожа. Диян верил рассказу смотрителя и с некоторым трепетом наблюдал, как плавают в прозрачной глуби озера сильные верткие рыбы. В охраняющем священных рыб рассказе не было неправды - это были маринки. Хорошо известно, что икра и покрывающая брюшину пленка маринок очень ядовиты, и если тушки рыб перед употреблением в пищу тщательно не вычистить, то очень даже вероятна смерть в страшных мучениях.
Диянчик порой заходил на поселковый базар. Там на прилавках стояли плетенные плоские корзины с ароматными лепешками, торговцы зазывали гуляющих по базару купить маслица, молока, творога. В мясной ряд или в ряды, где торговали хлопковым и кунжутным маслом или зерном, мальчика не тянуло. А заставить себя не ходить в бесполезных мечтах там, где пахло свежим хлебом и маслом, бедный ребенок никак не мог. И только после того, как однажды его грубо прогнали, заподозрив в попытке украсть что-то с прилавка, оскорбленный мальчик твердо решил отказаться от своей слабости.
Со временем он от многого отказался. Его все меньше стала интересовать экзотика этой земли, вдруг он осознал ее чуждость, даже враждебность. Казалось бы, ему повезло - он не голодал, он только недоедал. Бабушка, эта пожилая женщина, оказалась достаточно сильной, чтобы уже и тогда, когда крымские татары целыми семьями умирали от голода и болезней, обеспечить себя и внука хотя бы один раз в день сваренной на воде кашей из какой-нибудь крупы. Но мальчика стала беспокоить недетская мысль бессмысленности, бесчеловечности происходящего. Однажды Диян остановился перед домиком из саманного кирпича с плоской крышей, - привычных ему нормальных домов здесь практически и не было, - и долго смотрел на жизнь небольшой семьи. Две белокурые девочки резвились во дворе под защищавшим от солнца навесом, временами во двор выходила их мама, и то развешивала белье, то выносила какие-то вещи в сарай. Молодой мужчина, видимо, отец детишек, выходил на крыльцо и, подозвав дочерей, давал им что-то, что те радостно смеясь заталкивали себе в рот. Потом женщина принесла белую скатерть и накрыла им стол под навесом, и девочки стали приносить настоящую посуду и расставлять ее на столе. Тарелки, чашки с блюдцами, ложки и вилки - это было как во сне. Затем семья села за стол и стала ужинать - за покрытым скатертью столом, с посудой, со столовыми приборами... Когда на Диянчика, зачаровано глядящего на воспоминание о прошлой жизни, обратили внимание, он поспешно ушел.
В тот вечер он спросил у бабушки:
- Бабу, а нас когда отвезут назад домой?
Старая женщина помолчала и потом жестко ответила:
- Никогда.
Диян мог бы задать ей множество вопросов по этому поводу, но он понял, что у бабушки не будет успокаивающего ответа. И он только спросил:
- А за что у нас отняли нашу хорошую жизнь?
Вопрос вопросов. "За что!" - не вопрос, а крик. Вселенский крик.
Бабушка не ответила ничего, и впервые у нее появилось желание наорать на внука. Усилием воли она сдержалась, и чтобы внук не видел ее злого лица, поспешила выйти из хибары.
А мальчик заболел. Однажды, вернувшись под вечер домой, бабушка увидела, что внук лежит на мешковине так, будто бы он и не вставал с нее весь день. Так оно и было. Мальчик лежал с открытыми глазами, односложно отвечал на вопросы, молча сходил к кустам пописать.
- Деточка моя, Диянчик, у тебя не понос?
- Нет.
- А животик болит?
- Нет, нигде не болит, - ребенок опять улегся на мешки и широко раскрытыми большими глазами глядел в потолок.
Казалось бы, ребенок ни на что не жалуется, спокоен, но сердце старой женщины чувствовало беду. Она заглянула в жестяную коробку, служащую им кастрюлей, - каша из джугары была нетронута. Не говоря ни слова, она принесла из очага хозяйки угли, раздула их под собранными вчера Диянчиком сухими веточками и слегка разогрела кашу.
- Ну, поднимайся, помощник мой. Вай, Аллахым, как мой внучек своей бабушке помогает! Что бы я без твоей помощи делала? Смотри-ка, сколько топлива для очага собрал мой молодчина! Давай, вставай. Поедим сейчас с тобой.
