Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги
- На Урал, вас, бабка, отвезут. А может и подалее - в Сибирь.
Услышавший слова солдата Диян громко заплакал:
- Мне нужно в Москву! Меня мама и папа ждут! Не хочу в Сибирь!
Солдат злобно рассмеялся:
- Ишь ты, в Москву захотел! Ну, быстрей шагайте!
Раздалась команда, и жителей села, собравшихся на площади перед бывшей мечетью, повели за околицу. Солдаты были злы, они норовили поддеть сапогом замедлявшую шаг женщину или вдруг выскочившего в сторону ребенка.
Как только человек становиться исполнителем державной воли он теряет человеческий облик
Люди, стоявшие близко к бабушке Анифе с внучеком, слышали громкий горячечный шепот мальчика: “Мне надо в Москву... Меня мама с папой ждут... Не хочу в Сибирь, мне надо в Москву... Меня мама с папой ждут в Москве...”.
.
...Когда вели народ к машинам, пятнадцатилетний Хайри, сбросив с плеч мешок с вещами, рванул в сторону лесистого оврага. Солдат вскинул автомат и короткой очередью наповал уложил парнишку в десяти шагах от идущих сельчан. Несчастная мать Хайри бросилась к сыну, и вслед за ней ринулась толпа соседок и родственниц. Офицер подбежал к склонившимся над умирающим мальчиком женщинам и стал разгонять их ударами сапога. Подоспели и солдаты. Офицер выхватил у одного из них автомат и дал несколько очередей в воздух. Часть женщин отпрянула, но мать и еще несколько других, наверное, из близких родственниц, суетились вокруг умирающего. Офицер приказал солдатам взять женщин на прицел и объявил, что считает до трех. Все кроме матери убежали с плачем. Мать не плакала. Она положила голову захлебывающегося кровью сына себе на колени и обрушила проклятия на вооруженных мужчин, перемежая татарскую речь с русской. Бледный от возбуждения офицер велел солдатам оторвать женщину от умирающего, но хватка матери была железной. Толпа односельчан стала медленно приближаться. Тогда офицер схватил автомат и выпустил очередь в женщину и в агонизирующего парнишку.
- Добейте сволочей! - крикнул он солдатам, а сам стал стрелять поверх голов сельчан. После двух - трех очередей те как будто очнулись от наваждения и отхлынули назад. Еще несколько угрожающих очередей из автоматов, и под ругань озверевших советских воинов старики, женщины и дети в страшном молчании поплелись к машинам, готовым везти их в чуждые азиатские края. На окраине родной деревни остались изрешеченные трупы сына и матери. Двое малолетних сирот на руках у родственниц убитой, прикрывающих им глаза и рот ладонями, ошеломленные и не до конца понимающие случившегося, тоже отправились в страшную ссылку, чтобы, став взрослыми, думать ежечасно о мести.
Но на кого направить свою месть?..
...Через двенадцать суток эшелон с измучившимися в пути людьми прибыл на небольшую станцию в Бухарской области Узбекистана. Отсюда путь был в колхозы и совхозы, большинство из которых были хлопководческими, но были и разводящие каракулевых овец. Диян с бабушкой и с другими родственниками попал в большое село - центр каракулеводства области. Поселили их в сараях на общих нарах и велели уже на следующий день выходить на работу - чистить загоны для овец, грузить сено, выполнять всякие подсобные дела. Первые две недели ежедневно бесплатно давали плохо испеченный хлеб из кукурузной муки - такой хлеб ели все работники совхоза. Но у местных жителей, при всей убогости их бытия, были скудные огороды и какая-то живность. Татары же должны были существовать на малую хлебную пайку. Только в конце месяца работающим выдали деньги, на которые можно было купить немного крупы и подкармливаться отваром на воде. Даже солили этот отвар очень скупо - стакан соли стоил почти половину месячной заработной платы.
Некоторым удалось расселиться из сараев в глиняные пристройки местных жителей, в основном узбеков или казахов, отношение которых к переселенцам-единоверцам было доброе и жалостливое. Большая часть жителей поселка тоже были несколько лет назад переселена в эти сухие предгорья из других районов Узбекистана и Казахстана, и все они знали, почем фунт лиха. Было в поселке немало семей русских и евреев из числа бежавших от войны, но все они были работниками руководящей сферы.
Уже в конце июня из уст в уста передавались горестные вести о смерти детей и стариков в семьях крымчан. Умирали от болезней и "от климата" - так говорили в народе. В стремлении хоть чем-то наполнить желудки ели какие-то незнакомые плоды, семена, корешки и в результате мучались поносами. Позже началась массовая гибель людей от голодного истощения...
Нынешний поселок каракулеводов вырос на месте старинного поселения, которым владел когда-то род богатых и самолюбивых беков, со строптивостью которых вынуждены были мириться и эмиры бухарские. С давних времен лучшие сорта среднеазиатского каракуля давали отары овец, пасшиеся здесь, в полупустынных предгорьях Гиссарского хребта. Племя, владевшее этой территорией, нынче записали как узбеков, но по быту и обычаям оно было ближе к племенам туркменов, чем к сартам и кипчакам Ферганской долины. Феодальные порядки тут были более крутые, и страх перед вооруженным воином, служившим беку, был существенным фактором, определившим менталитет населения. Былых феодалов теперь не было, но нынешнее начальство - районное и совхозное руководство и коммунистические бонзы - были более жестоки, чем прежние беки, которые все же верили в Аллаха и боялись высшей кары. Коммунистическо-советская власть в этом окруженном пустыней удаленном районе замещала и бога, и царя. Резиденция прежних беков - слепленное из странных черных кирпичей здание, ограда-стена высотой с двухэтажный дом с тремя круглыми башнями по углам - использовалась нынче как гараж и автомастерская. Районные и совхозные власти помещались в двух длинных, стоящих друг против друга одноэтажных зданиях, всегда тщательно выбеленных и обсаженных трудно растущими в этом регионе деревьями.
Среди крымских татар, злою судьбой заброшенных на эту окраину цивилизованного мира, были образованные люди, - учителя, агрономы, бухгалтера. Немного очнувшись после пережитого шока, эти люди осознали, что труд чернорабочего на животноводческой ферме для них невыносим даже по соображениям морального порядка. Прихватив с собой свидетельства и дипломы, они зачастили в зеркально расположенные белые здания. Некоторые из них имели при себе также билеты членов коммунистической партии. Власти благосклонно отнеслись к первым пришедшим к ним специалистам - война отодвинулась далеко на Запад, и эвакуированные в эту глушь русские и евреи начинали мало помалу уезжать в свои края. Оставались только ловкачи, которые впервые здесь увидев живую корову объявили себя зоотехниками, потерявшими в пожаре войны дипломы, или те, кто слово "инженер" писали с двумя ошибками, но рекомендовались инженерами-механиками или инженерами-строителями, тоже, естественно, потерявшими документы об образовании во время вражеских бомбежек. Объединяло всех этих смелых людей только знание хотя бы разговорного русского языка, а всяческая документация и отчетность в этой окраине узбекской земли велась на русском языке, потому эти неучи и оказались востребованными. Как и везде в Советском Союзе первым коммунистическим секретарем района, как и председателем органа советской власти, были представители местной нации. Вторыми же людьми, а, по сути, - первыми, были посланники Центра - чаще всего русские, евреи, армяне. Вторые (которые, по сути, первые) должны были контролировать первых и сообщать в Центр о настроениях первых, об их следовании по начертанному Центром пути или о возможных отклонениях от этого пути. О доходах, которыми первые делились со вторыми, они в Центр не сообщали. В общем, все процветали. Не в накладе оказывались и те, кто приносил первым доходы, которыми те делились со вторыми. Здесь, на этаж ниже, был полнейший интернационал, здесь человек ценился только за умение извлекать доходы, и не важно, был ли он русским, евреем или азиатским аборигеном, имел ли он должное образование или полагал, что козел - это муж овцы. До дела им не было дела, они интересовались только возможностью что-то утаить, что-то продать налево, принизить сортность, скрыть количество. И только многовековой, передаваемый от поколения к поколению опыт народных мастеров, низовых низкооплачиваемых работников, позволял как-то сохранять поголовье каракулевых овцематок и выделывать качественные шкурки... В школах редко можно было встретить директора, который знал бы таблицу умножения. Главных бухгалтеров учреждений нельзя было застать на месте, ибо они с утра отправлялись есть плов и пить водку с другими главными бухгалтерами. И слава Богу! - не мешали простым счетоводам, хорошо знающим таблицу умножения, что-то считать и писать на бланках, отпечатанных на русском языке.
И вот в это царство водки, плова и некомпетентности стали проникать настоящие зоотехники, настоящие бухгалтера, настоящие врачи и настоящие инженера - ведь не зря Крымская республика первой в огромном Советском Союзе была награждена орденом за успехи в хозяйственном развитии! Так кому это понравится, когда какой-то враг советской власти, из великой милости Вождя не расстрелянный, а переселенный в этот великолепный край, ужасается распоряжениями Главного инженера строительства или чуть не падает в обморок от безграмотного диагноза, поставленного Главным врачом больницы. Вокруг же люди, а они, как известно, только и ищут повода почесать языки насчет начальства... И татарских специалистов стали отвергать, не принимали на работу и отправляли назад на грязный скотный двор. В те первые месяцы режим спецпоселения был не очень строгим, и большинство крымчан сумели переехать в другие районы Бухарской и прилежащей Самаркандской областей, где развивалось садоводство. Некоторые сочли за благо уйти в немногочисленные хлопководческие хозяйства района. В каракулеводческом совхозе оставались только самые беспомощные.
