Владимир Ситников - Горячее сердце. Повести

— Это вы, Верочка? Ну, как? — спросил он и склонил красивую голову, словно ожидая похвалы.

— Юлий Вениаминович, — глухо сказала она, — Юлий Вениаминович, я... Нет, давайте выйдем...

Кольцо почитательниц обиженно распалось. Они вышли на балкон.

— Как вы только могли сказать такое? — прошептала Вера.

— Неужели я в чем-то оказался неправ? — уминая указательным пальцем табак в трубке, спросил он ласково.

Вера старалась быть спокойной, но не сдержалась.

— То, что вы говорили с трибуны, я бы могла простить любому, кроме вас. Ведь вы были таким умным человеком, — сказала она и отвернулась, закусив губу.

Веселая краска слиняла с лица Фортунатова, уступив место опаловой бледности.

— Почему вы так неуважительно говорите со мной? — тихо спросил он и начал ожесточенно сосать незажженную трубку.

Вера вытерла рукой непрошенно замигавший глаз.

— Разве вы не понимаете, что все это: ваши остроты в адрес большевиков, ваши насмешки, — та же клевета о подкупе Вильгельмом? Да и об этом вы не погнушались сказать.

Фортунатов облизал пересохшие губы; так и не закурив, сунул трубку в карман белого чесучового пиджака.

— Это мое убеждение, и я бы вас попросил его уважать, — неуверенно сказал он.

— Очень жаль, что это не заблуждение, а убеждение.

— Да, это мое убеждение, — тверже повторил он и похлопал себя по карманам, ища трубку.

Вера толкнула перекосившуюся дверь и медленно спустилась вниз, наваливаясь рукой на перила.

Не оборачиваясь на звук его шагов, пошла по Московской.

«Куда угодно, только не домой... Только не встречаться с Фортунатовым...»

Идя по желтым известковым плитам тротуара, нащупала в кармане письмо, с завистью подумала: «Они там все вместе». Пошла к Грязеву.

— Что с тобой? — встревоженно спросил Виктор.

— Поцапалась с одним человеком... Если можешь, сыграй на своей мандолине, — проговорила она.

Виктор насупил кустистые брови, внимательно посмотрел на Веру. Хотел что-то спросить, но раздумал...

Склонясь над мандолиной, спросил с усмешкой:

— «Вечерний звон» пойдет?

— Пойдет, — ответила она, смотря в окно затуманенным взглядом.

Вера слушала, думая о том, что все это, наверное, случилось еще гораздо раньше, гораздо раньше было покончено с поклонением Фортунатову.

Виктор играл и играл. Теперь уже не грустный «Вечерний звон», а широкая песня «Среди долины ровные» билась в комнатенке...

Вера выпрямилась.

— Спасибо, Виктор.

Грязев оборвал игру.

— Успокоилась?

— Да, да, Виктор, — сказала словами Толмачева: — Мы еще поживем, мы еще порастем!

— Смотри, вся зелень в зелени, — скаламбурил Виктор.

Загородный сад кишел солдатами. Они дымили махоркой, сидя прямо на траве, спорили в тенистых аллейных тупичках. 106-й полк ждал митинга.

Покусывая похожий на ламповый ершик стебелек тимофеевки, Вера слушала Виктора. Он, косолапо обходя сияющие глазурью размоины, рассказывал о том, как Михаил Попов выставил на днях из его квартиры типа, который пришел «записываться в «большевики», так как «узнал, что они будут громить продовольственную управу».

Это напоминало о самом неприятном — об обстановке у себя дома. Теперь Любовь Семеновну слухи о большевиках бросали в дрожь. Она куталась в толстый оренбургский платок и выразительно покашливала. Вера отходила к окну, рисовала на стекле завитушки. Разговор оттягивался...

Куда приятнее было слышать о том, что в организацию записалось более сорока человек, что все члены бюро работают, не жалея себя. Андрей Кучкин ездит по заречным заводам, Ольга Гребенева выступает на митингах перед отправляющимися на фронт солдатами, Михаил Попов создал ячейку среди железнодорожников Вятки, а Алексей Трубинский — на фабрике Булычева. Знакомая Виктора солдатка Клаша Белобородова торгует большевистской литературой. Рота Степана Барышникова хоть сегодня готова выступить с оружием в руках за большевиков. Все это заставляло забыть о домашних горестях.

С руками, стиснутыми в замок за спиной, сутуло просеменил Алеев, за ним показался Калашников. Он кинул на Веру злой бирючий взгляд из-под мрачных бровей.

— Ого, меньшевички бросили сюда весь цвет, — выскочив прямо на Виктора и Веру из аллеи, крикнул Кучкин.

Виктор поправил на плечах тужурку.

— Тяжело тебе придется.

Кучкин весело подмигнул.

— Ничего, солдаты — свой народ. Как в мастерских дела, Вера Васильевна?

— Организуем ячейку. Люди чудесные. Особенно Лалетин.

— Хорошо! — похвалил Андрей.

На балконе ресторана уже металась плоская длинноволосая фигура Алеева. Он бросал в зеленую толпу солдат обрызганные желчью слова о том, что «большевики получили за границей деньги на пропаганду в России пораженческих идей».

Вера морщилась. Было все то же самое...

Оглушив ее, рядом рявкнул грудастый поручик:

— Бить их н-надо!

Она приложила ладони к ушам. Спросила насмешливо поручика:

— Что с вами?

Тот тряхнул гривастой головой:

— Большевиков шугаем, барышня!

Вера усмехнулась.

— Нам же говорят, что нас пугают, — сказала Кучкину.

Андрей свел к переносице разлетистые брови.

— Одни офицеры стараются.

Грудастый поручик недоуменно покосился на Веру: неужели большевичка?

Протолкался Степан Барышников в сдвинутой на затылок фуражке. В горячих глазах — нетерпение.

— Ну как, будешь выступать?

Кучкин, оправив гимнастерку, кивнул утвердительно.

— Помогайте! — и, двигая плечами, начал ловко пробиваться к дверям на балкон. Степан, поддерживая саблю, — за ним.

Когда горбоносый штабс-капитан, председательствовавший на митинге, объявил, пряча в монгольских усах ухмылку, что будет выступать большевик Кучкин, на выбитую сотнями тяжелых каблуков площадку опустилась тишина. Что она сулила?..

Вера схватилась за кривой ствол прижавшегося к стене живучего куста сирени, волнуясь за Андрея. У Виктора глаза смотрели настороженно.

Кучкин пригладил волосы, крутнул рукой, как бы завинчивая невидимую гайку, и, рванувшись вперед, горячо крикнул:

— Товарищи! Вы слышали здесь офицеров, которые признавались в своих чувствах к вам. Они уверяли, что борются за ваши интересы, заботятся о вашем благе. Но так ли это? Не расходятся ли их слова с делом? Давайте подумаем!.. Чем вас, товарищи солдаты, кормят? Свежим мясом или тухлой рыбой?

— Селединой тухлой, — крикнул стоявший впереди Веры круглобородый солдат с детскими голубыми глазами.

— Молодец, правильно начал, — одобрила Вера.

Виктор кивнул головой.

Голос Андрея, сначала с сипотцой, словно простуженный, вдруг взвился:

— А спросите офицеров, что они едят в своей столовой? У них всегда масло, сыр. Разве это равенство?

— Какое! Гусь свинье не товарищ, — раздалось снизу.

Штабс-капитан, топорща монгольские усы, крикнул:

— Ближе к делу!

Снизу многоголосо рявкнули солдаты:

— Пр-равильно, Кучкин!

Грудастый поручик, косясь на Веру, трубно выкрикнул:

— Демагогия! Лишить слова!

Но в толпе вспыхнул интерес к словам напористого солдата. «Свой говорит!»

— Вы слышали, — продолжал он, — как тут некоторые ругали большевиков. За что они нас ненавидят? За то, что мы, товарищи солдаты, за немедленный мир, за то, что мы за немедленную конфискацию всех помещичьих земель, за то, что мы хотим передать в руки народа фабрики и заводы. Война разорила крестьян. В деревне наши отцы, матери, жены и дети льют слезы, а на них наживаются купцы и заводчики...

— Крой, язви в самую печень! — гаркнул сосед Веры.

Она приблизилась к нему.

— Очень правильно этот товарищ говорит.

Солдат хитровато ухмыльнулся:

— А то как же? Очень даже верно.

— Значит, нравится вам большевистская линия?

Солдат потеребил круглую бороду, приметливо посмотрел на Веру.

— Мужицкая это линия.

«Себе на уме солдат, но будет нашим, — подумала о нем Вера. — Надо с ним познакомиться».

— Вам вбивали здесь в мозги, — все напористее говорил Кучкин, — что войну надо вести до победного конца. Не нужна она нам с вами! Мир нужен нам. Долой войну!

Последние слова толпа повторила гудящим эхом, сыпнули ливнем аплодисменты.

По крутой лестнице, скрипя перилами, скатились вниз офицеры, рассыпались в толпе. С разных сторон взметнулось с угрозой и возмущением:

— Долой его! Немецкий шпион! Оратор с Вшивой горки!

Грудастый поручик, побагровев, свистел в два пальца.

— Тише, ваше благородие. Не мешай говорить, — словно уговаривая, сказал спокойно круглобородый. — Как дите!

Поручик зло насупился.

Толпа зашумела. Офицеры, обжегшись, примолкли.

Председатель потеснил Кучкина квадратным плечом.

— Поступило предложение ограничить время оратора. Кто за? — и поспешно вскинул руку,