Маргарет Джордж - Ошибка Марии Стюарт
– Чего-то не хватает? – услышала она голос Босуэлла. – Вы так смотрите на меня, как будто по мне ползает какое-то насекомое.
– Там был жук, но он улетел, – ответила Мария, смущенная сверх всякой меры. – Он сидел на вашем… на вашем…
Все засмеялись, и Мария залилась краской.
– Так вот почему твой взгляд был прикован к его… к чему? – ехидно произнес Дарнли.
– Ни к чему, – отрезала Мария.
– Ладно, ладно, – поспешно вмешался сэр Джон. – Чем мы займемся сегодня? Может быть, попробуем поохотиться в Эттрикском лесу? Будем надеяться, браконьеры не побывали там раньше нас. Вчерашнее происшествие крайне огорчило меня.
– Боюсь, я вынужден проститься с вами, – сказал Босуэлл. – Передышка была приятной, но меня зовет долг, на этот раз принявший вид Эллиота. Они еще далеко не разбиты, и остается мало времени, – он встал и сделал последний глоток эля. – К октябрю я собираюсь отдать их на вашу милость.
– Может быть, тогда поохотимся вместе? – обратился Дарнли к Марии. – То есть, если ты думаешь, что сможешь усидеть в седле после прошлой ночи.
– Ее Величество – превосходная наездница, и вчерашняя прогулка даже не стала для нее серьезным испытанием, – заметил Босуэлл.
– Я имел в виду после наших скачек в постели вчера ночью, – сказал Дарнли, едва ли не лопаясь от гордости.
Мария ахнула от чудовищного оскорбления. Не только от мерзкого хвастовства Дарнли, но – и это осознание еще сильнее потрясло ее – от стыда, что Босуэлл узнал о том, что она отдалась Дарнли в этом доме, когда их разделяло лишь несколько комнат. Она ненавидела его за это знание.
– Пожалуй, ты снова беременна! – воскликнул Дарнли. – И, добрые люди, – он похотливо подмигнул Босуэллу и сэру Джону, – разве не полагается обхаживать кобылу, когда она жеребится? Мы будем скакать, скакать, скакать!
Он визгливо засмеялся и сам начал прыгать вокруг, расплескивая содержимое своей кружки.
– Ты пьян! – крикнула Мария, как будто это было для нее новостью. – Значит, мне говорили правду и твое пьянство стало еще хуже – твое поганое, непристойное пьянство! Сейчас лишь девять утра, а сколько ты уже выпил? – она толкнула кружку, которая покатилась по камням на траву. – Ты, пьяная скотина! Ты больше никогда не прикоснешься ко мне!
Она влепила ему такую оплеуху, что Дарнли завертелся вокруг своей оси. У него заплелись ноги, и он рухнул как подкошенный.
Слуги, стоявшие у крыльца, застыли в нерешительности, готовые выполнить приказ.
Внезапно Мария почувствовала на плечах сильные руки и услышала властный голос возле своего уха. Босуэлл наклонился так близко, что его губы почти касались ее щеки:
– Успокойтесь. Оставьте его лежать здесь. Не надо унижаться.
Он отпустил ее и отступил.
– Сэр Джон, мне пора ехать. – он презрительно посмотрел на Дарнли, валявшегося на земле. – Ваше Величество, могу ли я предложить свежий сидр или молоко для ваших будущих завтраков? Доброго вам дня.
Он повернулся и направился в дом, чтобы собрать вещи перед своим отъездом.
Когда он ушел, Мария спрятала лицо в ладонях и горько расплакалась. Она чувствовала себя более несчастной, чем могла представить. Потом она вытерла слезы и приказала себе больше не плакать.
Трясущийся и хныкающий Дарнли продолжал лежать на том же самом месте.
«Мне тоже нужно уехать отсюда, – подумала она. – Я заберу маленького принца, отвезу его в Стирлинг и отдам на попечение Эрскинов».
Оказавшись в своих покоях, она взяла спящего малыша из колыбели-качалки, украшенной красивой резьбой, которую ей подарил хозяин дома. Он была изготовлена из темного дерева и обита бархатными подушечками изнутри. Двухмесячный ребенок, чье лицо стало уже округлым, а щечки налились румянцем, пошевелился и открыл ясные голубые глаза.
Волна неистовой любви и гордости захлестнула Марию, когда она смотрела на него. Значит, она не зря вынесла все, что ей пришлось испытать ради того, чтобы этот ребенок появился на свет? Слушая его дыхание и держа на руках маленькое теплое тело, она не сомневалась в ответе.
– Оденьте его для поездки, – велела она леди Ререс. – И упакуйте его вещи, – она повернулась к сэру Джону, который сопровождал ее. – Его нужно доставить в замок Стирлинг, где он будет в безопасности, как и я в детстве. Это обычная процедура для наследника престола. И время уже почти пришло – какое значение имеют несколько недель? Соберите ваших людей и подготовьте в течение часа для меня эскорт.
– Ваше Величество, не делайте это в спешке или в гневе…
Они услышали, как Дарнли ввалился в прихожую и стал подниматься к ним по лестнице.
– И заприте его! – крикнула она.
Сэр Джон выглядел как человек, испытывающий нешуточные страдания.
– Ваше Величество, мне не дозволено прикасаться к нему. Он король, разве вы забыли?
– Да, жена, разве ты забыла? – донесся от двери невнятный голос Дарнли.
Мария крепче прижала к себе ребенка.
– Я не забыла, что даровала тебе королевский титул. Но ты не был помазан, коронован или признан парламентом. И никогда не будешь! – она повысила голос и позвала стражу: – Как единственный помазанный монарх этого королевства, приказываю вам задержать здесь графа Росса и герцога Олбанского. Он должен оставаться в своих покоях, пока не оправится от недавнего припадка. Если он начнет буйствовать, свяжите его.
Стражники посмотрели на сэра Джона, на Дарнли, потом на Марию, затем неохотно двинулись вперед и схватили Дарнли за руки. Тот попытался стряхнуть их, но не смог.
– Я собираюсь препроводить маленького принца в Стирлинг, где он будет расти в безопасности. Когда придешь в себя, можешь последовать за нами, – сказала она Дарнли и повернулась к стражникам. – Уведите его.
– Ты ответишь за это! – прорычал Дарнли. – Ты присоединишься к своему возлюбленному Риччио, и от тебя ничего не останется для похорон! Ты больше не нужна, после того как родила принца! Не нужна, не нужна, твоя жизнь ничего не стоит…
Голос Дарнли стих в отдалении, когда стражники уволокли его.
– Жалкие позорные угрозы труса, – бросила Мария, изображая равнодушие, которого не чувствовала.
– Прошу вас, будьте бдительны, – встревоженно сказал сэр Джон. – Трус может оказаться самым опасным врагом.
Прежде чем передать няне ребенка, Мария еще раз обняла его.
– Трус опасен лишь в том случае, если у него есть сообщники, – ответила она. – Теперь, когда он предал всех, никто больше не будет интриговать с ним, – она вздохнула и нервно разгладила верхнюю юбку. – А если меня убьют до того, как он получит титул полноправного монарха и соправителя, он будет не мужем королевы, а обычным вдовцом. – Она хрипло рассмеялась. – Тогда ему придется носить белую вуаль!
Она услышала стук копыт во дворе, выглянула из окна и увидела Босуэлла верхом на гнедой лошади. Его рыжеватые волосы блеснули на солнце, когда он развернул лошадь и посмотрел на нее.
– Всего хорошего! – крикнул он. – Увидимся в Джедбурге![8]
Он смотрел на нее так, как если бы знал обо всем, что только что произошло в доме.
– Храни вас Бог! – крикнула она в ответ, чувствуя, как ее сила уходит вместе с ним. Мария помахала ему; он отсалютовал ей и отвернулся.
«Я использовала тебя, – внезапно поняла она. – Но я не делала этого ни для кого, кроме моей матери, ребенка и теперь уже бывшего мужа.
А теперь он воспользовался этим».
* * *– Я отдаю вам свое сердце, – сказала Мария лорду и леди Эрскин и вручила им сверток, где лежал ребенок, который был гарантией независимости для Шотландии. Когда ее руки опустели, она испытала почти такую же сильную боль, как при его рождении.
«Бедным женщинам не приходится расставаться со своими малышами, – подумала она. – И Джону Ноксу не пришлось отдавать своих сыновей на содержание в другую семью».
– Мы будем охранять его, как собственного ребенка, – пообещал Эрскин. Он кивнул камергерам, облаченным в официальные наряды: дородная матрона вышла вперед и взяла ребенка. Джеймс заворковал и протянул ручку к ее лицу. – Она заменит леди Ререс примерно через два дня, – сказал Эрскин.
«Нет, нет, я этого не вынесу!» – безмолвно вскричала Мария. Вслед за этим пришла другая мысль: «Теперь ты знаешь, что чувствовала твоя мать».
– Полно, вы знаете, что все равно не разлучитесь с ним, – сказал Эрскин. – Вы можете приезжать сюда и проводить с ним столько времени, сколько пожелаете. Вы выберете ему наставников и будете советоваться с ними о его учебе.
«Но я не буду здесь, чтобы видеть, как он сражается со своими заданиями и учится новым играм. Мне покажут все это лишь после того, как он станет умелым и смышленым. Меня не будет рядом, чтобы утешить его, когда чьи-то слова обидят его, или отвечать на его неожиданные вопросы обо всем на свете…»
– Тюремщик Сократа сказал: «Старайся легко относиться к тому, чего нельзя изменить», – произнес Эрскин.