Исай Калашников - Последнее отступление
В конце семнадцатого и в первые месяцы восемнадцатого года анархисты в Верхнеудинском уезде чувствовали себя привольно. На первых порах мужики безропотно отсыпали из своих закромов и сусеков зерно, вынимали из-за божиц завернутые в тряпицы деньги, отсчитывали рубли на «алтарь защиты равенства и братства». Но скоро увидели, что «защитники свободы» сами съедают продукты, пропивают деньги, и, завидев черное знамя, стали вешать на амбары замки, прятать деньги. Получать продовольствие, фураж, деньги становилось все труднее. Однако с порожними подводами анархисты пока не возвращались. Это случилось впервые. Приехали не только с пустыми руками, но с синяками и без оружия — мужики отобрали.
— Вот до чего дожили. — Савка смачно выругался. — Любка, дай попить, во рту сухота.
Любка покорно пошла к кадке с водой. Федька встал.
— Уходишь? — спросил Савка. — Заходи. На мне все раны моментально зарастут.
Улица была пустынной. С неба смотрела толстомордая луна, закутанная в пелену грязно-серых облаков. Федька ругал себя за то, что связался с Любкой. «Тьфу, патаскуха. И Савку черти приперли не вовремя, развалился на кровати, фон-барон с побитой мордой. Не могли ему мужики череп сломать».
Федька направился на постоялый двор.
— А я все же хочу на приисках счастья попытать, — сказал он Артемке. — Поедешь со мной?
— С тобой опасно ездить, — улыбнулся Артемка, — сызнова к анархистам пристанешь…
— Да нет, я серьезно говорю. Или хочешь всю жизнь носить на вокзале вещи богатым барышням?
— Зачем всю жизнь? Найду постоянную работу.
— Гляди, прогадаешь.
Артемка промолчал. Федька собрался уходить.
— Федька, я совсем забыл, — остановил его Елисей. — Вечером видел Федота Андроныча. Он говорит: «Увидишь Савостьянова парня, пусть зайдет ко мне». Живет купец за Удой. Ты, кажись, знаешь где?
— Ладно, завтра забегу. Ты, Артемка, может, передумаешь? — спросил он на прощанье. Артемка отрицательно мотнул головой.
К Федоту Андронычу Федька пошел рано утром. Купец сидел за столом, перед ним стояла небольшая деревянная, окованная железом шкатулка. Из нее выглядывали пачки денег. Торопливо захлопнув шкатулку, купец строго глянул на Федьку.
— Ты где баклуши бьешь?
— А кому какое дело, где бью, — дерзко ответил Федька.
— Батька велел, чтобы быстренько вертался домой. Отрекется от тебя, усыновит Ваську, и получишь вместо наследства фигу с маком. Ко всему прочему, он твою спину чембуром под тигра разукрасит.
— Руки у него короткие… А наследство мне не нужно. Знал бы, что за этим звал, не пошел бы. Когда домой?
— Завтра утречком, с божьей помощью. Образумься, Федор. Не по-христиански делаешь…
«Тебе ладно рассуждать, — думал Федька, возвращаясь от Федота Андроныча, — с мешком-то денег и я бы так болтал. А к чему такому недотепе деньги? В шкатулке небось золота одного на несколько тысяч…»
Тысячи! С этим можно бы всю жизнь переиначить. На первых порах лавчонку открыть где-нибудь в захолустной деревушке, а там, глядишь…
Засунув руки глубоко в карманы, Федька целый день ходил по городу и в уме у него вертелось одно: «Тысячи! Тысячи!» К вечеру он незаметно для себя оказался у Любкиной квартиры. Посмотрел на завешанные кисеей окна, постучал в дверь.
— Иди, проветришься, — сказал он Любке, когда вошел в комнату. — А мы с Гвоздем одно дело обсудим.
— Никуда я не пойду!
— Катись, раз тебе сказали! — прикрикнул Гвоздь.
Любка ушла. Федька оглянулся, сел рядом с Гвоздем и тихо стал шептать на ухо. Гвоздь слушал, кивал головой. А когда Федька кончил, радостно крикнул:
— Вот это я понимаю! Все будет шито-крыто, это тебе говорит Савка Гвоздь, бывший вор-налетчик, теперь убежденный…
— Тише ты, дурак! — грубо оборвал его Федька.
* * *Перед утром через спящий город прошли двое. Один был в шинели, второй — в белом полушубке. Лица у обоих были закутаны так, что виднелись одни глаза. По льду переправились через Уду и, чтобы не будоражить собак, задами миновали заудинские улицы. За городом они выбрались на тракт и направились к черневшему невдалеке лесу. Остановились у оврага, перерезавшего дорогу. Летом по оврагу, видимо, бежала вода, на его берегах стояли густые кусты ивняка. За кустами, стараясь не сбить с ветвей легкого инея, они выкопали в сугробе яму и залегли.
На востоке разгоралась заря, бледнели звезды в небе. Начинался суровый зимний рассвет. Тот, что был в шинели, скоро начал ворочаться, высовывать голову из снежного укрытия.
— Торчим тут, а он в теплой постели потягивается.
— Должен выехать, — возразил другой, — слышь?
Где-то в лесу послышался скрип снега. Скрип приближался. Из-за сосен вынырнула лошадь, запряженная в сани. Они насторожились, прильнули к сугробу, их глаза неотступно следили за санями. В санях сидел человек, укутанный в косматую доху.
— Нет, не он, — прошептал тот, что был в белом полушубке, и облегченно вздохнул, а когда сани пронеслись мимо, со скрытой издевкой спросил:
— Чего трясешься, вор-налетчик?
— За-м-мерз…
На дороге показалась пара рослых лошадей. Они легко везли маленькую резную кошевку. Бойко, весело заливались шаркунцы.
— Он! — Тот, что в полушубке, толкнул соседа в бок, нащупал пристегнутый к поясу нож и, едва кошевка поравнялась с кустами, одним махом выпрыгнул на дорогу.
Человек, услышав сзади шум, не оборачиваясь, стегнул лошадей. Они рванули и что было духу понесли кошевку наезженной дорогой. Но тот, что в белом полушубке, успел повиснуть на задке кошевки…
Лошади бежали быстро. Кошевку кидало из стороны в сторону. Полозья взвихривали снег. Человек в белом полушубке встал ногами на концы нахлесток, протянул руку из-за плеча хозяина кошевки, сгреб вожжи, прохрипел:
— Тпр-ру!
Хозяин кошевки выпустил вожжи, хотел обернуться, но не успел. Тускло блеснул нож и вонзился ему в бок. Хозяин охнул, ткнулся головой в передок, а нож снова взлетел и опустился над ним…
Лошади бежали, всхрапывая. Все также весело звенели шаркунцы, вихрился снег под полозьями. Грабитель остановил кошевку. С лихорадочной поспешностью, трясущимися руками выкинул из-под сиденья сено, схватил деревянную шкатулку, окованную железом, выбросил в снег. Прицепив вожжи, чтобы не попали под полозья, шагом пустил лошадей по дороге. Огляделся. Крови на снегу не было, а на клочья сена никто не обратит внимания. Схватив шкатулку, быстро побежал к лесу. Спрятал ее в сугроб под толстой сосной с обломленной вершиной, прошептал: «Налево — овраг и дорога, рядом — две березы, у одной ствол раздвоен…» И только тут он заметил, что держит в руках нож. С отвращением отбросил его далеко от себя, осмотрел одежду — нет ли пятен крови? Вышел на дорогу. Навстречу ему размашисто шагал тот, что был в шинели.
— Ну что?
— Ничего. Решил я купца. Не хотел, а решил, слишком он силен оказался, вроде пороза.
— А деньги?
— Деньги? Денег… нету. Зря мы все начали.
— Врешь, курощуп.
— Поди ты к черту, рыло неумытое.
8Следствие по делу скупщика зерна Кирпичникова затянулось. Елисей Антипыч томился без дела, жаловался Артему, что на корм лошадям спустит все деньжонки, вырученные за пшеницу. Артемка уговорил его ездить на станцию возить пассажиров. Антипыч долго не соглашался, не верил, что из этой затеи будет толк. Но делать было нечего, и он поехал. Заработок, к удивлению Елисея Антипыча, был хорошим, и он попросил Артемку ездить на второй лошади. Прибыли удвоились. Жадноватый Антипыч даже после того как Совет разрешил ему выезд из города, не спешил возвращаться к своей Харитинье. Старик после работы, да и на работе частенько покупал для «сугрева» шкалик. Выпив, пускался в рассуждения:
— Добро жить в городе, ето самое. Денежки в кармане всегда похрустывают. Выдам своих девок замуж и переберусь сюда.
Как-то поезд запаздывал. Артемка с Елисеем уже около полутора часов сидели на телегах, ожидая его прибытия. Правда, больше сидел Артемка, Елисей же частенько отлучался и с каждым разом становился все разговорчивее…
— Ты, Артемка, — говорил старик, — голова парень. Я бы не додумался, как можно деньги, ето самое, в городе заработать. Зря ты от шкалика отказываешься. Я же тебе за свои деньги куплю.
Елисей Антипыч слез с телеги, но тут наконец дежурный по станции ударил в колокол.
Развевая по ветру белую гриву дыма, пыхтя и отдуваясь, к станции подкатил паровоз с длинным хвостом зеленых вагонов. На перрон высыпала пестрая людская толпа. Закинув за плечи вещевые мешки и винтовки без штыков, шли демобилизованные солдаты из запасных, рядом с ними важно шагали дамы в котиковых шубах и мужчины с подкрашенными усами. Эти бежали из центральных губерний России от Советов, от большевиков.
Артемка пробирался сквозь толпу, громко спрашивал:
