Алексей Югов - Шатровы
И царица доходит до того, что прямо требует от мужа, чтобы он точно указал, куда именно и когда Распутин должен направлять свои молитвы. Восемнадцатого сентября тысяча девятьсот шестнадцатого года она пишет мужу в Ставку: «…Я всецело уповаю на милость Божию, только скажи мне заранее,когда предполагается наступление, чтобы Он мог особо помолиться — это имеет огромное значение…»
У царя — верховного главнокомандующего были особо секретные маршруты: он вместе с Алексеевым выезжал туда, где намечалось очердное большое наступление. Расписание этих секретных маршрутов генерал Воейков привез из Ставки царице. И опять-таки от Распутина она и не думает их скрывать: «Он (приближенный флигель-адъютант) привез мне твои секретные маршруты (от Воейкова), и я никому ни слова об этом не скажу, только нашему Другу, чтобы Он тебя всюду охранял».
А когда однажды царь посмел обойти старца, не сообщить заранее, где и куда, то в ответ последовал от «старой женушки» (так иной раз подписывалась императрица) суровый нагоняй императору и верховному главнокомандующему русских армий:
«Он жалеет, и думаю, что это наступление начали, не спросясь Его: Он бы посоветовал подождать…»
Он, Его — неизменно и всегда — с большой буквы; так же заставила она писать и самого царя. И только в двух случаях эти личные местоимения пишутся с большой буквы: когда они относятся к господу богу или к Распутину.
В своем неистовом хлыстовском наитии царица верует, что и самая погода на фронте зависит от Распутина. Было так, что туманы помешали развернуть наступление. И что же? Царица сообщает супругу в Ставку: «Он (Распутин) сделал выговор, что ему этого не сказали тотчас же, говорит, что туманы больше не будут мешать». Ее наперсница фрейлина Вырубова шлет ему телеграмму в Покровское, в Сибирь, от имени императрицы; и об этом, из письма жены, должен непременно знать император-главнокомандующий: «Она (Анна Вырубова) телеграфирует нашему Другу о погоде, и я надеюсь, что Бог пошлет солнечные дни на нашем фронте». Солнечные дни нужны для перехода в наступление.
Проходит двадцать дней, и Распутин из сибирского сельца переезжает в столицу: все ж таки из Сибири далеконько делать хорошую погоду на германском фронте, а Царское Село — поближе! И царица спешит обрадовать мужа: «Наконец дивная погода! Это наш Друг привез ее нам. Он сегодня приехал в город, и я жажду увидеть Его до нашего отъезда».
Вот тебе и «первой эктинии не смог выучить»!
Император — в Ставке, на фронте, а его царственная супруга не только не скрывает от него свои свидания с Распутиным, но неукоснительно сообщает ему о них. Встречи происходят у Вырубовой, «в маленьком домике». Часами остается царица наедине с этим темным изувером, одержимым сатанинской, хлыстовской похотью.
В своих письмах к супругу она заботливо отмечает встречи, во время которых Друг был особенно ласков: «Вчера вечером, перед тем, как идти в лазарет, я постаралась повидать нашего Друга в маленьком домике. Он был в прекрасном настроении, такой ласковый и благожелательный… Мне было отрадно видеть Его и потом перейти к нашим раненым прямо от него».
А это был уже период, когда озлобленно-непристойнейшие рассказы о «царице-матушке с Григорием» наполняли окопы, и госпитали, и великосветские гостиные, и хвосты у пекарен и продовольственных лавок!
То-то бы обрадовались раненые, узнав, от кого сейчас государыня пожаловала прямо к ним!
Но сама-то она уверена, что если иному раненому становится легче от того, что она посидела у его койки, то это, дескать, заведомо потому, что она — императрица и медсестра — в это время думала о Распутине. Она так и пишет об этом мужу: «Я нахожу совершенно естественным, что больные чувствуют себя спокойнее и лучше в моем присутствии, потому что я всегда думаю о нашем Друге…»
Не образумливают ее даже чудовищно оскорбительные для нее как супруги, матери и царицы анонимные письма, которые она стала получать во множестве. Она признается в том мужу. И о том, что грязнейшие сплетни о ее отношениях со старцем уж захлестывают и Царское Село, она тоже знает. Казалось бы, как не ужаснуться, как не вспомнить, что «жены цезаря не смеет касаться и подозрение», — так нет же! И она считает возможным сообщать мужу следующее: «Мне бы хотелось повидаться с нашим Другом, но я никогда не приглашаю Его к нам в твое отсутствие, так как люди очень злоязычны. Они уверяют, будто Он получил назначение в Федоровский собор, что связано с обязанностью зажигать все лампадки во всех комнатах дворца! Понятно, что это значит, но это так идиотски-глупо, что разумный человек может лишь расхохотаться. Так отношусь к этому и я…»
Восторженно спешит она сообщить своему супругу в его императорскую Ставку о многолюдных приемах Распутина на Гороховой, шестьдесят четыре; и Распутин, оказывается «прекрасен»:
«Говорят, у него побывала куча народа, и Он был прекрасен».
Царь — супруг и верховный главнокомандующий услаждался в это время кинофильмами с участием Макса Линдера.
Все учащаются встречи.
Иной раз — она, а наичаще Распутин желает их. И воля его — закон:
«Аню видела только мельком. Наш Друг приходил туда, так как Он захотел меня повидать».
«Он был с нами в ее доме с десяти до одиннадцати с половиной».
«Видела Друга. Он кланяется тебе…»
«Гр. просил меня повидаться с ним завтра в маленьком домике, чтобы поговорить о старике». «Старик» — это не кто иной, как Штюрмер, восьмидесятидвухлетний, расслабленный, почти уж слабоумный и заштатный сановник, ярый германолюб, коего Распутину Симанович велел через царицу назначить председателем совета министров.
Она словно бы уверена, что ее венценосному супругу радостно читать об этих ее свиданиях «в маленьком домике»: не пропускает ни одного.
«Вечером я увижу нашего Друга».
«Дай, Боже, сил мне быть тебе помощницей и найти верные слова для передачи всего и для того, чтобы убедить тебя в том, что желательно для нашего Друга и для Бога..!»
Здесь «Бог» уже на втором месте после «Друга».
«Вчера вечером виделась с нашим дорогим Другом в маленьком домике».
«Наш Друг выразил желание видеть меня сегодня вечером в маленьком домике».
«Сегодня иду вечером повидаться с нашим Другом в маленьком домике».
И все кресчендо, кресчендо рвется из ее порабощенной души обоготворяющий Распутина вопль:
«…Будь властелином, слушайся своей стойкой женушки и нашего Друга, доверься н а м!»
Как страшно, как знаменательно звучит это «нам»!
И опять, и опять:
«Вечером я повидаю нашего Друга».
Заклинает супруга императора все о том же, о том же:
«Только верь больше и крепче в нашего Друга (а не в Трепова)».
И вот уже как бы полное, абсолютное слияние себя с Распутиным: «я» и «Он» — одно.
«Слушайся меня, то есть нашего Друга, и верь нам во всем».
Кто же он был, этот поистине феномен последнего царствования? Ведь сказал же о нем один из послов великой европейской державы: «В России нет Синода, в России нет царя, нет правительства и Думы! В России только есть великий Распутин, являющийся неофициальным патриархом церкви и царем великой Империи».
… - Обкапает за чаем свой палец вареньем… рядом — княжна, дочь одного из великих князей, собачкой глядит ему в глаза… Повернется к ней: «Княгинюшка, унижься: оближи!..»
— И что же?
— С радостью повинуются. Другие прозелитки с завистью смотрят: возлюбил!.. В баню… — Но здесь Кошанский вовремя остановился, взглянул на Раису. — Словом, проповедь его такая: смиритесь, согрешайте, ибо, сознавая себя греховным, тем самым уничтожаете в себе гордыню…
Увлекшись рассказом своим о Распутине, Анатолий Витальевич почти и не заметил, что рядом с Раисой примостилась и его собственная дщерь, только-то вернувшаяся с катания на лодке. Но она тотчас же и напомнила о себе. Испустив нарочито томный, озорной вздох и как бы с протяжною изнегою в голосе, Кира прервала в этом месте рассказ своего родителя:
— Хоте-е-ла бы я познакомиться с этим обаятельным старцем!
Хотя и привыкший ко всем и всяческим экстравагантностям дочери, Кошанский на этот раз был смущен:
— Ки-и-ра!
Другие поспешили своими новыми вопросами замять ее выходку:
— Сколько же ему лет, этому старцу?
— Точно не помню, но когда он появился впервые при дворе, было ему что-то около тридцати.
— Хорош старец!
Тут вступил со своими пояснениями отец Василий:
— Видите ли, в чем дело, господа: это звание — старец — отнюдь не от возраста преклонного дается, хотя, конечно, в большинстве таковых случаев совпадает. Старчество издревле существует в скитах и при монастырях нашей православной церкви, — вспомните хотя бы старца Зосиму у Достоевского, в «Братьях Карамазовых»… Однако и некоторые секты, вплоть до изуверских, также имеют обычай «старчества»: это есть как бы духовный путь некий и учительство духовное…
