Колин Маккалоу - Травяной венок. Том 2
– Прочти это, – отрывисто сказал Луций Цезарь. – Только что пришло от Гая Мария.
Вежливость обычно требует, чтобы человек, получивший письмо, прочитал его тем, с кем он позже разделит все его последствия; сознавая это, Сулла криво усмехнулся и усердно принялся разбирать сообщение Мария.
«Как главнокомандующий на северном театре военных действий, я считаю, что пришло время проинформировать тебя, Луций Цезарь, о моих планах. Я пишу это в календы секстилия[20] в лагере вблизи Реаты.
Я намереваюсь вторгнуться в земли марсов. Моя армия наконец достигла наилучшего состояния, и я абсолютно уверен, что она проявит себя столь же великолепно, как и все мои армии раньше, для блага Рима и своего главнокомандующего».
«Ого! – подумал Сулла, чувствуя, что мурашки пробегают у него по коже. – Я никогда не слышал, чтобы старик говорил о себе в таких выражениях! «Для блага Рима и своего главнокомандующего.» Какой комар зудит сейчас у него в голове? Почему он отождествляет себя лично с Римом? Моя армия! Не армия Рима, а моя армия! Я бы и не заметил – мы все так говорим, – если бы не эта ссылка на себя, как на главнокомандующего. Это сообщение войдет в анналы этой войны. И в нем Гай Марий ставит себя на одну доску с Римом!»
Сулла быстро поднял голову и взглянул на Луция Цезаря, но если его главнокомандующий и отметил эту фразу, то притворился, что не заметил ничего. «А такой изощренной хитростью, – решил Сулла, – Луций Цезарь никогда не обладал.» И он продолжил чтение письма Мария.
«Я думаю, ты согласишься со мной, Луций Юлий, что нам нужна победа – полная и решительная победа – на моем театре войны. Рим назвал нашу войну против италиков Марсийской. Следовательно, мы должны победить марсов на поле боя и по возможности разбить их так, чтобы они не смогли подняться вновь.
Теперь я могу это сделать, мой дорогой Луций Юлий, но для того, чтобы справиться с такой задачей, я нуждаюсь в услугах моего старого друга и соратника, Луция Корнелия Суллы. И еще в двух дополнительных легионах. Я прекрасно понимаю, что ты болезненно воспримешь потерю Луция Корнелия, не говоря уже о двух легионах. Если бы я не считал это совершенно необходимым, я не стал бы просить тебя о таком одолжении. И, уверяю тебя, этот перевод будет сделан не навсегда. Считай это займом, а не подарком. Мне нужно только два месяца.
Если ты найдешь возможным удовлетворить мою просьбу, Рим будет чувствовать себя много лучше благодаря твоей доброте по отношению ко мне. Если ты такой возможности не усматриваешь, я буду вынужден остаться в Реате и придумать что-нибудь еще.»
Сулла поднял голову и посмотрел на Луция Цезаря с недоумением.
– Ну и что? – спросил он, осторожно положив письмо на стол командующего.
– Конечно же, отправляйся к нему, Луций Корнелий, – безразлично произнес Луций Цезарь. – Я управлюсь с Эзернией и без тебя. Гай Марий прав. Нам нужна решительная победа на поле боя над марсами. Этот южный театр военных действий – просто бойня. Почти невозможно удерживать самнитов и их союзников или собрать их в достаточном количестве в одном месте, чтобы одержать решающую победу над ними всеми. Все, что я могу сделать здесь, – это демонстрировать силу и упорство римлян. Здесь, на юге, нет даже возможности для решительной битвы. А на севере это должно произойти.
И снова по телу Суллы пробежали мурашки. Один из двух главнокомандующих мыслит о себе, как о Риме, а другой находится в постоянном унынии, не будучи способным увидеть хотя бы маленький просвет ни на востоке, ни на западе, ни на юге. И вот теперь он счастлив, усмотрев маленькую искорку надежды на севере! «Как мы можем добиться успеха в Кампании с таким человеком, как Луций Цезарь во главе? – спросил себя Сулла. – Боги, почему мне всегда мешает возраст? Я же лучше Луция Цезаря! Я, может быть, даже лучше, чем Гай Марий! С тех пор как я вступил в сенат, я провожу свою жизнь, служа меньшим Людям. Даже Гай Марий меньший человек, потому что он не патриций, в отличие от патриция Корнелия. Метелл Хрюшка, Гай Марий, Катул Цезарь, Тит Дидий, а теперь этот, страдающий хронической депрессией отпрыск древнего рода! А кто шагает от одной удачи к другой, добывает Травяной венок и в конце концов получает в управление целую провинцию в зрелом возрасте тридцати лет? Квинт Серторий. Сабинское ничтожество. Двоюродный брат Мария!»
– Луций Цезарь, мы победим! – сказал Сулла очень серьезно. – Говорю тебе, я слышу шелест крыльев победы в воздухе вокруг нас! Мы сотрем италиков в порошок. Побить нас в одной или двух битвах италики могут, но победить нас в войне – никогда! Этого не может никто! Рим это Рим, мощный и вечный. Я верю в Рим!
– О, я тоже, Луций Корнелий, я тоже! – ответил Луций Цезарь брюзгливо. – А теперь уходи! Будь полезным для Гая Мария, поскольку, клянусь, для меня ты не слишком полезен!
Сулла встал и, уже подойдя к наружным дверям дома, где расположился командующий, вдруг повернул назад. Письмо произвело на него такое впечатление, что физическое состояние Луция Цезаря не смогло отвлечь его внимание от Гая Мария. Но теперь новый страх охватил его. Командующий был изжелта-бледным, апатичным, дрожал и потел.
– Луций Юлий, здоров ли ты? – спросил Сулла.
– Да, да!
– Ты болен, ты же знаешь, – Сулла снова сел.
– Я достаточно здоров, Луций Корнелий.
– Позови врача!
– В этой деревне? Это будет какая-нибудь грязная старуха, которая пропишет мне отвар из свиного навоза и припарки из толченых пауков.
– Я буду проезжать мимо Рима. Я пришлю тебе сицилийца.
– Тогда пришли его в Эзернию, Луций Корнелий, потому что именно там он найдет меня, – на бровях Луция Цезаря блестели капельки пота. – Ты свободен.
– Что ж, пеняй сам на себя. – Сулла, пожав плечами, поднялся. – У тебя лихорадка.
«Так и есть, – рассуждал он, выходя из дома на улицу и на этот раз не оглядываясь. – Луций Цезарь пойдет к теснине Мельфы, будучи не в состоянии организовать даже танцы на празднике урожая. Он пойдет, чтобы попасть в засаду, а потом зализывать раны в Теане Сидицине, куда он отступит во второй раз, оставив мертвыми на дне этого предательского ущелья слишком много драгоценных людей. Ну почему они всегда такие безмозглые, такие тупые?»
На улице он встретил Поросенка, выглядевшего столь же мрачно.
– У вас там больной, – сказал Сулла, кивком указывая на дом.
– Не растравляй мою рану! – воскликнул Метелл Пий. – И в лучшие времена ему невозможно было поднять настроение, а тут приступ лихорадки – я просто в отчаяньи! Что делал ты, чтобы он ободрился и не обращал на тебя внимания?
– Убеди его забыть об Эзернии и сосредоточиться на вытеснении самнитов из Западной Кампании.
– Да, конечно, это можно было бы объяснить нашему главнокомандующему в его теперешнем состоянии, – сказал Поросенок, находя в себе силы улыбнуться.
Заикание Поросенка всегда приводило в восторг Суллу, который не преминул похвалить его.
– У тебя в последнее время с заиканием все в порядке.
– Ну за-за-зачем ты это сказал, Луций Корнелий? Оно в по-по-по-порядке, только когда я о нем не думаю, б-б-б-будь ты проклят!
– В самом деле? Это интересно. Ты ведь не заикался до какого времени? До Араузиона, не так ли?
– Да. Это спа-па-па – спазмы в заднице! – Метелл Пий набрал воздуха и постарался изгнать мысль о своем речевом недостатке из своего сознания. – При в-в-ваших теперешних неприязненных отношениях, полагаю, он не сказал тебе, ч-ч-что он собирается сделать, когда вернется в Рим?
– Нет. И что же он собирается сделать?
– Предоставить гражданство всем италикам, которые и пальцем о палец для этого не ударили, не выступив против нас.
– Ты шутишь!
– Я не шучу, Луций Корнелий! В его компании я забыл, что такое шутка. Это правда, клянусь тебе, это правда. Как только дела здесь пойдут на убыль – а это всегда так бывает к концу осени – он снимет доспехи командующего и наденет свою т-т-тогу с пурпурной каймой. Его последним актом в качестве консула, по его словам, будет признание римского гражданства для каждого италика, который не вышел на войну против нас.
– Но это же измена! Ты хочешь сказать, что он и другие недоумки в командовании потеряли тысячи людей ради тех, у кого даже не хватило мужества при этом присутствовать? – Суллу трясло. – Ты хочешь сказать, что он ведет шесть легионов в теснину Мельфы, зная, что каждая понесенная жертва бессмысленна? Зная это, он собирается открыть заднюю дверь Рима любому последнему италику на полуострове? Знаешь, что произойдет в результате? Они все получат гражданство, начиная с Силона и Мутила и кончая последним вольноотпущенником, которые числятся среди клиентов Силона и Мутила! О, он не смеет!
– Нечего кричать на меня, Луций Корнелий! Я один из тех, кто будет бороться против предоставления гражданства до конца.
– Ты даже не будешь иметь возможности бороться, Квинт Цецилий. Ты будешь на поле боя, а не в сенате. Только Скавр может сражаться там, но он слишком стар, – сжав губы, Сулла невидящим взглядом смотрел на оживленную улицу. – Это Филипп и остальные комедианты будут голосовать. И все они скажут «да». И комиция тоже.
