Иван Кратт - Великий океан
Провиант везли на Камчатку, на Алеутские острова, доставляли тягости Российско- американской компании до самого Иркутска. По восемь тысяч коней волокли груз для одного судна. Скорбут и другие болезни не покидали поселка, гнилая рыба да кислое тесто бурдюк служили пищей почти круглый год. Купцы продавали и другие припасы, но цены были доступны не всем. Тридцать рублей пуд коровьего масла, десять пшеничная мука.
Ветры и сырость истощали поселян и казаков, кладбище было многолюднее порта. И все же по тропам, горам и тунгусским урочищам брели люди из-за Волги и Дона, из Санкт- Петербурга, Москвы и Калуги. Гулящие люди, монахи, беглые крестьяне, каторжники, ремесленники, разорившиеся купцы. Дальность земель укрывала прошлое, богатую жизнь сулили мечты.
«Амур» стоял уже третьи сутки у входа в устье Охоты. Ветра не было, пора муссонов еще не начиналась. Сильное течение и мелкая вода мешали кораблю продвинуться ближе к берегу.
Над низкой косой, голой и каменистой, кричали чайки. Тяжелые птицы турпаны копались в водорослях. Бледное солнце висело над морем, медленно тянулась волна.
Деревянные строения города казались пустыми и брошенными, серела маковка церкви с тусклым железным крестом. Отблескивало грязью болото посередине поселка. Во время приливов лужа превращалась в озерцо. Лишь у косого амбара виднелись фигуры людей. Они появлялись из-за домика коменданта, пропадали за скрипучей дверью жилья. Здесь было питейное заведение, третье на городок. Порой оттуда доносились крики, а потом все стихало, и снова Охотск засыпал. Ворочался только алебардщик, стоявший у полосатой будки адмиралтейства, караульный солдат морской роты.
На рейде, кроме «Амура», кораблей не было. Казенный пакетбот с неделю назад ушел к берегам Камчатки, повез годичную почту, малый груз провианта. Возле дальнего мыса догнивал остов судна, разбившегося на барах, торчали шпангоуты.
Баранов снова спустился в каюту. Узкая каморка прибрана по-походному, на столе, под иллюминаторомпачки бумаг, обломки сургучных печатей, несколько серебряных медалей с квадратным ухом. Посередине медали на лицевой стороне выбит орел, а сзади редкие широкие буквы: «Союзные России». Поощрение Санкт-Петербурга.
Правитель отодвинул перо, лежавшее поверх бумаги, сел к столу. Неяркий свет падал сквозь круглое оконце на лысую голову, пухлые кисти рук. Годы и заботы иссушили сердце, сгорбили спину, но одолеть не могли.
Все дни во время длительного перехода из Ново Архангельска Баранов писал письма, распоряжения на острова, обдумывал посылку судна для описи побережья Берингова моря, составлял список товаров, подводил счетные книги. Бурные ночи проводил у штурвала вместе с Петровичем, как в далекие дни начинаний. По утрам в штилевую погоду стоял на мостике, всматривался в зеленую воду. Всюду нужен хозяйский глаз.
Стадо котов, тюленей встречал как находку, сам заносил в корабельный журнал и отдельно в карманную книжку координаты, направления стад. Богатства моря богатства колоний. Он был их собирателем.
Кит палит! часто звал его наверх Петрович, указывая на далекую водяную струю.
Шкипер от возбуждения шевелил острым носом, грыз палец, невольно поворачивал румпель. В юности был китобоем, а старые навыки не утрачиваются. Но Баранов ни разу не разрешил спустить шлюпку,нельзя было терять драгоценные дни.
Думы о Ситхе не покидали, расстояние увеличивало их неотступность. Беспокоил Лещинский, оставленный за правителя, Кусков, корабли. Тревожило поведение неожиданно притихших колошей и слухи о новой войне. Туманные предписания главного правления, полученные через архимандрита, лежали всегда на столе. Он готовил ответ. «Подумайте, милостивые государи, откуда мы получили открытие, что англичане неприятели наши и с нашею державою в войне, и где то воспрещение, чтоб не подходить им к российским занятиям, вы еще того не доставили, и в секретных мне данных повелеваниях не сказано...» писал он, возмущенный.
Интриги дворов мешали освоению, народы не хотели войны. Здесь, на краю империи, он видел дальше других, и у него в памяти было всегда изречение из книги, подаренной Тай-Фу; «Дружба не есть ли цепь, которая для достижения известной цели должна состоять из определенного числа звеньев? Если одна часть цепи крепка, а другие слабы, то последние скоро разрушатся. Так и цепь дружбы может быть невыгодною только для слабой ее части...» Он не хотел быть представителем слабых.
...В каюте он долго не высидел. Комендант, наверное, уже проснулся и еще не успел напиться. Нужно было застать его трезвым хоть на один час.
Правитель сложил бумаги, застегнул кафтан, в котором приехал сюда. Парадный сюртук и орден остались лежать в сундуке под койкой. Не для чего было пока надевать. Молча сел в шлюпку, молча кивнул Петровичу, сам взялся за румпель. По мелководью добрались до берега в полчаса.
Комендант все еще спал, когда Баранов поднялся по двум ступенькам крыльца, осевшего в галечную осыпь. Зеленый ставень с отверстием в форме сердца был плотно закрыт железным болтом. У порожнего бочонка возилась собака, слизывала застывшие подтеки рома. Немного дальше, у второго, открытого окна, зевал канцелярский служитель, бесцеремонно разглядывал посетителя. Жидкая борода писца была в чернильных пятнах, стоячий суконный воротник лоснился по краям, словно комканый.
Наглядевшись, служитель что-то сказал в глубину комнаты, вытер о рукав перо, подул на него, затем важно принялся выводить строчки. Он был государственным служащим, олицетворением могущества канцелярии державы. Он был занят делами.
На стук Баранова он не отозвался и даже больше не глянул в окно. Дверь открыла босая алеутка, выносившая в лохани муку. Не сторонясь, женщина прошлепала мимо, потом задержалась, откинула жесткую прядь волос, строго поглядела широко расставленными глазами.
Спит всё. Пирога есть будет. Сердися много... Сиди,сказала она укоризненно.
Правитель надвинул картуз, спокойно распахнул дверь. Женщина постояла, подумала, затем торопливо ушла. Она предупредила и за последствия не хотела отвечать.
В сенях было темно, Баранов ощупью нашарил клямку, открыл первую попавшуюся дверь. Очутился он как раз в спальне начальника всех здешних мест. безраздельного хозяина края. Комендант, действительно, еще не просыпался. В горнице пахло спиртным, табачным дымом и еще чем-то пряным, приятным и крепким. От закрытого ставня стоял полумрак, у иконы в углу теплилась огромная лампада тонкого розового стекла.
На постели лежал длинный, костлявый человек. Из-под съехавшего ночного колпака торчал влажный от духоты клок волос. Пухлые бакенбарды примяты к щекам, на носу и бритом подбородке проступила испарина. Видно было, что начальник города спал давно. Рядом с кроватью валялись военный, без погонов, мундир, трубка с обгоревшим черенком, витая палка из китового уса. Глиняная кружка и заморской работы хрустальный бокал, накрытый крупной промасленной ассигнацией, стояли на погребце. Отставной подполковник Мухин-Андрейко с ним не расставался. Один из четырех почтальонов адмиралтейства или матрос морской роты носили погребец вслед за начальником.
Правитель несколько минут стоял, приглядываясь, затем снял картуз, пригладил остатки волос, медленно подошел к кровати.
Сударь,сказал он ровно и тихо.Изволь вставать. День уже. И я жду.
Распахнув изнутри ставень, он не торопясь придвинул к кровати скамейку, сел и, положив подбородок на скрещенные поверх набалдашника пальцы, принялся наблюдать за лежавшим.
Разбуженный так необычно, комендант уставился на Баранова и от удивления молчал. Затем скинул ногами одеяло, хотел вскочить, накричать, но, встретив ясный взгляд правителя, неожиданно сел, потянул к себе мундир.
Э... э... Что сие? Кто впустил?
Он вдруг покраснел, швырнул одеяние, высокий, в одном белье, шагнул к двери, ударил по ней изо всей силы пяткой. За стеной послышались шаги.
Баранов продолжал невозмутимо сидеть. Он даже не изменил позы. Внезапно остыл и Мухин. Круто повернувшись, он подбежал к постели, напялил на себя одеяло, снова сел и неожиданно засмеялся.
Люблю... Кто ты таков, старичок?
Баранов.
Подполковник перестал смеяться, щипнул бакенбарды. Потом нахмурился и, отвернувшись, молча стал одеваться. Слышанное много раз имя, неурочное появление человека, о котором ходили легенды, озадачили даже его, привыкшего ко всему. Все эти дни, пока стоял корабль на рейде, комендант был пьян и не знал о приходе судна.
Натянув мундир, Мухин-Андрейко взял трубку, подошел к двери, открыл ее.
Огня!крикнул ой в сени.
Человек в сером кафтане до пят сразу же появился с зажженной свечой. Привычки коменданта были давно изучены. Пыхнув дымом, подполковник достал из погребца флягу, плеснул в кружку темной густой жидкости, выпил. Затем из другой бутылки налил полный бокал, протянул гостю.
