Борис Васильев - Александр Невский

— Князь Александр во дворе!

Раздались чёткие, будто кованые, шаги, рука отстранила обрадованного отрока, и в палату, пригнувшись, вошёл Невский.

— Чего в темноте сидите? Не поймёшь, кому и поклон отдать.

Разобрались с поклонами. Забегала челядь, появился свет.

— Где жить повелишь, батюшка?

Невский выглядел усталым. Осунулось лицо, занавесились насупленными бровями карие глаза, непривычная ранняя морщина появилась на крутом переносье.

— Да ты, никак, хвораешь, сын?

— Бог миловал.

Александр отвечал кратко, катая желваки на обтянутых скулах: только борода вздрагивала. Ярослав растерялся, побежал кому-то что-то указывать…

— Стало быть, отъехал ты из Господина Великого Новгорода, — сказал Ярун.

— Умен ты, дядька Ярун, — невесело усмехнулся Невский. — Куда это отец направился?

— Разволновал ты его. А он своих волнений показывать не любит.

— Семейное у нас, — вздохнул Александр. — Я тоже не люблю. Особо если жалеть начинают.

— Я новгородцев жалею.

Князь промолчал, и Ярун понял, что не следует травить незажившие раны. Стал расспрашивать о Сбыславе, о Гавриле Олексиче, с горькой озабоченностью рассказал, как вытребовали Чогдара к самому Батыю.

— Сам Бурундай приезжал?

— Он, Ярославич.

— Мне говорили, что Бурундай лично убил великого князя Юрия.

— Того не может быть. Во-первых, тёмникам запрещено вступать в бой без крайней необходимости, а во-вторых, рыцарских поединков они не признают.

— Почему?

— Полководцам нельзя рисковать. Они за всю битву в ответе.

Вернулся Ярослав, сам позвал в трапезную. Пока сын ел, рассказывал ему о своих делах. О том, что решил объявить запись добровольцев-язычников, о роли Церкви, которую следует всемерно поддерживать.

— Думал об этом, — сказал Невский. — Только лебезить не надо: на шею сядут и ноги свесят. А помогать нужно. И не просто добрым словом, но и силой, коли понадобится.

— Да кто ж против служителей Господа осмелится…

— В Новгороде уже осмелились. Три дня вече гудело, орало, дралось и последними словами поносило владыку Спиридона. Чуть до дреколья дело не дошло, я уж своих дружинников в охрану выдвинул.

— Это в благодарность-то за Невскую победу!… — всплеснул руками великий князь.

— Чернь благодарности не знает, батюшка. На меня и владыку умелые люди её натравили. Как собаки. кинулись, а бояре — за спиной.

— А встречали, помнится, славой, хвалой да радостными слезами, — вздохнул Ярун.

— Кому — славная победа, а кому и дырка в калите. — Александр залпом выпил кубок, отёр бородку. — Добрая половина новгородских купцов с западными странами торгует, а шведы, с немцами столковавшись, морские пути перекрыли. Вот боярство и заворчало. Сперва тихо, шепотком, а потом и в полный голос. Мол, никакие победы барыша не стоят. Ну и вздули цены на все, что могли. И на меня закивали: вот, новгородцы, кто виноват, что вы животы подтянули. Прости, батюшка, но честь мне дороже новгородского княжения.

Ярослав нахмурился. Князь Александр наполнил кубок, молча отхлёбывал по глотку.

— К чарке потянуло? — с неодобрением отметил Ярун.

— Не ворчи, дядька. Сунули меня мордой в холодные помои.

— А про орден забыл? — вдруг резко спросил великий князь. — Собой любуешься, свою обиду лелеешь? Ливонские разъезды по Псковской да Полоцкой земле, как по своей, разъезжают. А с твоим отъездом и в Новгородской окажутся!

— Умыться грязью и промолчать советуешь, батюшка?

— Во имя Руси я татарской грязью умыться готов, а ты новгородской брезгуешь? Время смирения, сын, смирения и расчёта, а не ссор меж собой. Пора собирать камни, Александр Ярославич Невский, а не разбрасывать их!

Наступило молчание. Даже в глаза друг другу смотреть избегали.

— На все нужно время, князь Ярослав, — осторожно сказал Ярун. — В молодые годы и малая обида ершом в горло идёт. Себя самого вспомни.

— Где семья? — отрывисто спросил Ярослав.

— Велел Олексичу в Переславль отвезти вместе с отроками моими.

— И что делать думаешь?

— Зайцев гонять, — усмехнулся Александр. — Сбыслав обещал монгольской стрельбе меня обучить.

Ярослав хотел было что-то спросить, но вовремя опомнился. Только судорожно глотнул.

— Дозволь удалиться, батюшка, — сказал Александр, вставая. — Трое суток в седле.

— Добрых снов.

Невский, поклонившись, пошёл к выходу. У дверей вдруг остановился, резко развернувшись:

— А Новгород я немцам не отдам, отец. Не отдам!… И вышел.

— А ведь не отдаст, — улыбнулся Ярун, когда за Александром закрылась дверь.

— Обиделся он, видишь ли, — вновь заворчал князь Ярослав. — Нашёл время для обид.

— Будто ты с обидами не нянчился. Липицу вспомни.

— Ты мне не указывай, что вспоминать! — с юношеским гневом вдруг заорал Ярослав. — Не топчи мозоли мои душевные.

Ярун помолчал, ожидая, когда у князя пройдёт внезапная вспышка раздражения. А когда грозно сдвинутые брови вновь вернулись на свои места, спросил:

— За псковские земли опасаешься?

— Почивать не надумал? Тогда посиди, не до сна мне что-то, Ярун. — Князь помолчал. — За Псков боюсь. Псков — ключ к Новгороду.

— Ордену Псков не взять.

— А смутить псковитян можно. Псков исстари на варяжской торговле сидит. И земли занять могут. А вышибать всегда трудно, сам знаешь. Не смирился мой сын ещё, не смирился. Больно лихо понесло его после первой победы.

— Александр разумен, князь Ярослав. Успокоится, и все у него на места встанет.

— Время не наверстать. — Ярослав помолчал, сказал с горечью: — И Чогдара нет. А татары — есть.

Упоминание о Чогдаре полоснуло Яруна по сердцу. Да и великого князя, видимо, тоже, потому что беседа увяла в собственных размышлениях собеседников. Так молча и разошлись.

Александр уезжал в Переяславль-Залесский, всего-то два дня погостив у отца. Князь Ярослав велел Яруну сопровождать сына и быть при нем безотлучно. А при прощании сказал с глазу на глаз:

— Александр самолюбив, ещё по-детски болячки расчёсывает. Ты помни об этом, Ярун, и нажимай с осторожностью насчёт ордена. И сведения, сведения из Новгорода чтоб шли поначалу к тебе. Отбирай, с чем князя знакомить, а с чем — обождать, пока успокоится. Все ты понял, так что в добрый путь. С Богом!…

И крепко обнял Яруна.

А на следующий день приехал Чогдар. Когда доложили, Ярослав не выдержал и сам вышел навстречу.

— Не чаял, признаться, живого увидеть. И без стражи отпустили?

— Стражу я сам отпустил. Как только въехали мы в твою землю, великий князь.

— Стращали?

— Не без того. Отпустили с повелением служить князю Александру Невскому так, как служил бы самому Бату.

Это сравнение насторожило великого князя. Он уже оценил и ум, и осторожность Чогдара, прекрасно понял, что тот сказал сейчас именно то, что хотел сказать, но на что намекал при этом, Ярослав понять не мог. Однако от расспросов удержался.

Разговор продолжился за трапезой, причём начал его Чогдар:

— Сам Бату-хан соизволил принять. На беседе присутствовал Субедей-багатур, его главный советник, которого он называет учителем. Это меня и спасло, великий князь.

— Ну, и слава Богу. — Ярослав поднял кубок, пригубил, поставил на место. Подумал, спросил в упор: — Что ты должен передать мне в обмен на собственную жизнь?

— В обмен на собственную жизнь я должен защищать твоего сына и всеми мерами помогать ему в его борьбе с орденом.

— Батый стал беспокоиться о судьбе Руси? — усмехнулся Ярослав.

— Бату-хан беспокоится только о своей судьбе, великий князь. Но война Александра Невского с крестоносцами на севере помогает ему в его войне на юге, — невозмутимо пояснил Чогдар. — Цели Бату-хана и твои, великий князь, сейчас совпадают. И надо сделать все, чтобы они совпадали всегда.

— Ну и что хе я должен сделать? — хмуро спросил князь.

— Бату одобрил твоё предложение о записи добровольцев. Он отзовёт переписчиков и заменит их баскаками.

— Что такое баскаки?

— Военные чиновники. Будут забирать у тебя добровольцев и отправлять их в войска для обучения. — Чогдар помолчал. — Заодно им поручено следить за тобой, великий князь.

— Следить?

— Следить. Под видом сбора дани. Ярослав горько усмехнулся:

— Уже обкладывают. Значит, скоро и на рогатины погонят.

— Не так скоро, великий князь. Бату-хан хочет добить половцев, которых Котян увёл за Карпатские горы. Западный поход уже объявлен.

Если кровавый рейд Батыя на северо-восточные княжества Руси был всего лишь глубоким обходным манёвром земли Половецкой, то предстоящий прорыв в центральноевропейские государства предполагал фронтальный удар, то есть совершенно иную тактику и стратегию. На Руси татаро-монголы всячески избегали затяжных боев, сберегая собственные силы и время, не разоряли сдавшиеся на милость города и нигде не оставляли гарнизонов, поскольку не считали эти земли своим тылом. Достаточно сказать, что из всех двухсот девяти укреплённых городов было разрушено только четырнадцать, а население многочисленных деревень, как правило, разбегалось по лесам, в которые татары забредать не решались. За-лесская Украина, как тогда называли Северо-Восточную Русь, не являлась целью, а была всего лишь средством разрешения стратегической задачи.