Виктор Поротников - Куликовская битва
Огневит назначил Янину в оруженосцы, но совершенно не принуждал ее чистить свои доспехи и точить оружие. Янина занималась приготовлением пищи, так как питаться с простыми ратниками у общего котла спесивый Огневит Степанович не желал.
Узнав о решении общекняжеского совета оставить Дон за спиной и встретить татарскую орду лоб в лоб, боярин Огневит весь вечер брюзжал и возмущался. За ужином кусок не лез ему в горло, поэтому в шатре боярском уплетали кашу за обе щеки с ломтями ржаного хлеба только Янина и Ранко, боярский стремянной.
— Ох, лбы дубовые! — злился Огневит на князей. — Все наше воинство хотят в безвыходное положение поставить. У Мамая небось раза в три больше и конницы, и пехоты. А ну как не совладаем с силой татарской, куда бежать?
— Зачем бежать? — заметил Ранко. — Стоять надо насмерть!
— Ступай, коня напои, — Огневит махнул на юношу рукой. — Вояка нашелся! У тебя это второй поход, а у меня, слава богу, восьмой. Как татары бьются в открытом поле, я знаю не понаслышке!
Ранко насупился и вышел из шатра. Янина перестала жевать и прислушалась, вскинув голову.
— Что это за стук? — проговорила она, взглянув на Огневита. — Деревья никак рубят? Зачем?
— Ратники мосты через Дон наводят, — ворчливо ответил Огневит, расчесывая костяным гребнем свою рыжую бородку и усы. — Ночью полки на тот берег переходить начнут. В самую пасть дракона толкают православное воинство князья наши непутевые!
Янина промолчала, хотя брюзжание Огневита ей изрядно надоело. Прихватив котелок, она отправилась к реке.
В этом месте Дон был не слишком широк, поскольку русло реки пролегало на твердом известняковом ложе. Правый берег, где стояло русское войско, был низкий, а вот на левобережье Дона тут и там виднелись высокие выступы известняка. Противоположный берег был крут и высок.
Мосты сооружались сразу в шести местах, там, где крутизна левого берега позволяла преодолеть подъем не только пешцам, но и коннице и повозкам обоза.
Вечернее солнце светило русичам как раз в глаза, обливая горячим глянцем бугристые утесы южного берега, густо поросшие деревьями и кустарником. Река стремительно несла свои воды мучнистого оттенка, образуя небольшие пенные водовороты.
Стояло начало сентября. Солнце грело еще по-летнему, в прикосновении его лучей была какая-то убаюкивающая ласка.
Янина, помыв котелок, села на пригорке над рекой, вдыхая полной грудью теплый запах трав и листвы деревьев, слушая журчание сильной реки, скользящей неведомо куда меж скалистых берегов. Время от времени Янина поглядывала туда, где на мелководье ратники споро и деловито возводили мосты под перестук топоров и плотницких секир. Мосты вырастали над мутной речной гладью прямо на глазах.
Коломенский пеший полк перебрался на южный берег Дона самым первым, в числе ратников которого находились и Янина с братом.
Перевалив через вершину берегового увала, русичи увидели просторное поле, покрытое густой травой, волнообразные неровности которого освещала боковым золотистым светом вечерняя заря. Вдалеке, по краям этой необитаемой равнины, убаюканной сгущающимися сумерками, темнели дубравы и березовые рощи.
Войсковые священники затянули праздничное песнопение под открытым небом среди выстроившихся на поле полков. Еще переправлялись через реку обозы и замыкающие конные отряды, а вечерняя служба уже шла своим чередом.
Тропарь подхватывали тысячи голосов, где-то опережая стройный хор священников, где-то немного отставая. По всему обширному полю, над плотными шеренгами воинов, стоящих с непокрытыми головами, над этими многими тысячами людей струились торжественные волны звучаний, нарушив вековую тишину здешних позолоченных закатом береговых круч и погруженных в вечернюю тень долин.
После молебна полки стали устраиваться на ночлег: конники отдельно от пешцев, обозные отдельно от ратников. Шатры остались на северном берегу Дона, поэтому ратники и воеводы укладывались спать вповалку на примятой траве, заворачиваясь в плащи и кладя под бок щиты и оружие.
Янина ушла к обозным и забралась в первую попавшуюся повозку, удобно устроившись на мешках с зерном и горохом. Она долго не могла уснуть.
Густой мрак опустившейся ночи был полон звуков, состоящих из негромких голосов, возгласов и смеха, сюда же примешивались чьи-то шаги, спотыкающиеся о лежащих в беспорядке воинов, иногда звякала брошенная на щит чья-то кольчуга или бряцало перекладываемое с места на место оружие.
В голове у Янины все перемешалось. Ради Ропши она надела мужское платье, в рядах русского воинства забралась в такую даль от родного дома, позволяла тискать себя трусоватому боярину Огневиту, дабы тот уговорил воеводу коломенского полка закрыть глаза на ее присутствие в войске. Янина обошла на марше многие русские полки, но нигде она так и не отыскала своего возлюбленного. Янине так хотелось быть рядом с Ропшей в момент решающего противостояния русичей с татарами. А что, если Ропши уже нет в живых? Ведь он находится в передовом дозорном отряде, который, по слухам, уже имел стычки с татарами!
Течение мыслей Янины прервала возня двух обозных мужиков, устроившихся на ночлег под повозкой.
— Видал, какие два здоровенных богатыря стояли подле князя Дмитрия Ивановича во время молебна? — хрипло проговорил один.
— Ну, — отозвался другой.
— Это посланцы святого старца Сергия Радонежского, — опять заговорил первый, — иноки из его лесной обители. Братья Пересвет и Ослябя.
— Ничего себе иноки! — выразил удивление другой. — У обоих плечи в косую сажень, а ручищи шире лопаты!
— Инок-ратоборец в битве сильнее тысячи воинов, так говорят, — вновь подал голос первый. — Ибо Господь его заранее выкупает из мертвых и делает на несколько часов бессмертным.
— Да ну?!
— Истинный крест! Даже пронзенный копьем насквозь инок-воин умирает не сразу, а лишь свершив великие подвиги ратные.
— С такими витязями нам никакой Мамай не страшен.
Глава седьмая Туманный рассвет
К исходу ночи заметно похолодало, трава отсырела от росы, из оврагов и низин выползли валы промозглого тумана. Вскоре все вокруг заволокло плотной белесой мутью.
Ратники, просыпаясь, зябко поеживались, покашливали, где-то звучали недовольные ворчливые голоса: мол, легли спать на сухой траве, а проснулись будто в сыром болоте.
Утренний свет все прибывал, но туман был по-прежнему плотен. Воздух сделался настолько влажным, что с кустов и деревьев зачастила холодная капель.
Натужно и хрипло гудели по всему полю боевые трубы, повелевая воинам седлать коней, облачаться в брони и кольчуги, строиться в боевой порядок. Воеводы громко подбадривали ратников, торопили их становиться в строй. Какое-то время всюду царила сумятица, так как полки перемешались и далеко не сразу воины разобрались, где стоят стяги большого центрального полка, куда велено двигаться ратникам, образующим полки правой и левой руки.
Так прошел час и другой.
С юго-запада задул ветер резкими порывами, так что туман стал рваться большими клочьями. Однако белесая мгла не рассеивалась, она слоилась и перемешивалась, цепляясь за кусты; на миг проступали в ее разрывах ряды пешцев и плотные колонны всадников и опять пропадали, будто проваливались в призрачное небытие. В разных местах снова и снова терзали утреннюю тишину призывные звуки труб. Топот тысяч ног и гул тысяч копыт растекались по равнине, укрытой туманом, как облаком.
Владимир Андреевич был объят раздражением от того, что дружинники его опаздывали к месту сбора, хотя сигналы трубой в серпуховской дружине начали подавать раньше всех.
Видя раздражение князя, злился на нерасторопность своих дружинников и гридничий Бакота.
— Ты-то, Нелюб, почто вдруг заплутал среди полков чужих? — набросился Бакота на десятника, который отыскал стяг своей дружины в числе самых последних. — Ты в темноте никогда не плутаешь, словно носом чуешь верное направление, а в тумане вдруг заблудился! Не узнаю я тебя, друже.
Нелюб угрюмо отмалчивался, ибо возразить ему было нечего. Сморил его крепкий сон под самое утро. Хоть и растолкал его кто-то из своих воев, когда загудели трубы, но спросонья Нелюб был как бы сам не свой. В доспехи облачался дольше всех, коня своего кое-как разыскал в табуне, потом и вовсе заплутал среди строящихся на поле колонн в молочном туманном мареве.
Серпуховская дружина, построившись колонной по четыре всадника в ряд, во главе с князем и знаменосцем двинулась не на равнину, где строилось для битвы все русское войско, но углубилась в лесистую низину, где среди болот протекала маленькая речка Смолка. Недалеко от устья Смолки, впадающей в Дон, лежала деревенька Куликово.
