Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 1
Она бросила взгляд на девочек, что дремали на полке и велела: «Эй, кто там! Боярышень Марью и Прасковью вытирайте, одевайте, да несите в их горницы — иначе тут и заснут. А ты, Федосья, — повернулась Марфа к старшей дочери, что лежала навзничь, закрыв глаза, — смывай притирание свое, обливайся, да забирай Лизавету — она тоже носом клюет уже».
— А в снег, матушка? — хитро спросила Лиза.
— Ох, баловница! — Марфа быстро поднялась и махнула рукой: «Дверь-то отворите!» Зады женской мыльни выходили на часть двора, огороженную высоким, в два человеческих роста, крепким забором.
— Снег! — Лиза молнией пронеслась по мыльне, и, не успела Марфа опомниться, прыгнула в сугроб. «Матушка, хорошо-то как!» — блаженно проговорила девочка.
Марфа не выдержала — и сама окунулась рядом с дочерью. Царица Марья Федоровна вдруг подтолкнула Федосью: «Пошли, боярышня, побарахтаемся».
Феодосия осторожно ступила на снег и тут же, взвизгнув, повалилась вперед — Марья Федоровна чуть подтолкнула ее пониже спины. Марфа расхохоталась и поцеловала дочь в смуглую, холодную щеку.
Уже у себя в горницах, помолившись, отложив Псалтырь, Марфа подошла с зажженной свечой к окну. Отсюда, из-под крыши усадьбы, стоявшей на холме, была видна простиравшаяся на все стороны темная, спокойная равнина.
Марфа поводила свечой туда-сюда и вгляделась — где-то там, вдалеке, вспыхнул факел.
Она подняла свечу вверх, и стояла так — пока факел, помигав, не исчез в бескрайних снегах, за черной полосой леса.
Ирина Федоровна Годунова перекрестилась и поднялась с колен. «Пошли, Господи, победу оружию нашему, — тихо сказала она, — и здравия с благополучием мужу моему и брату. Да оградит их Господь от всякого зла.
Она стянула домашний, голубого шелка опашень, и, сняв кику, распустив косы, стала расчесывать светлые, волнистые волосы, что падали почти до колен. Белая кошка, лежавшая на постели, лениво жмурилась на свечу.
Ирина зевнула и проговорила: «Как там государыня-то? У Марфы Федоровны весело, наверное, семья-то большая, жалко меня государь не отпустил, сказал, что опасно это — нельзя обеим царицам из Москвы выезжать. Ну, ежели не с чадом буду в следующем году — может, напрошусь к Воронцовым, все лучше, чем тут сидеть».
Она еще раз зевнула, перекрестив рот, и сняла кошку с кровати. Та мягко спрыгнула на пол и вдруг, подняв хвост, выгнув спину, зашипела.
— Мышку чуешь? — рассмеялась Ирина. «Тут их много, за стенами живут. Ну, иди, поймай себе чего».
Кошка вцепилась когтями в ковер, прижав уши к голове, оскалив длинные, острые клыки. «Ну чего ты? — ласково сказала Ирина, и, наклонившись, чтобы погладить кошку, замерла — в низкую, расписанную дверь постучали.
— Кто там? — сглотнув, перекрестившись, спросила Ирина.
— Открой, — раздался голос свекра, — из Новгорода гонец приехал.
— Господи спаси и сохрани, — испуганно сказала Годунова, и подняла засов.
Иван Васильевич, наклонив голову, шагнул через порог. Он был в домашней, просторной, бархатной ферязи, аккуратно расчесанная борода обрамляла суровое, неулыбчивое лицо.
— С царевичем что? — голубые, большие глаза Ирины вдруг заморгали. «Али с Борисом Федоровичем?». Она, не думая, не понимая, что делает, потянула к себе лежавший на сундуке опашень.
— С царевичем все хорошо, — спокойно сказал государь. «Тако же и с братом твоим». Большая, горячая, жесткая рука государя взяла у Ирины опашень, и бросила его на пол.
— Нет, нет, — умоляюще забормотала Ирина. «Нет, государь, сие грех великий..»
— В инокини захотела? — Иван Васильевич одним движением разорвал льняную рубашку Ирины и положил руки на ее высокую, большую грудь.
Она вдруг вспомнила, как пришла к жене умирающего царевича Ивана. За стенами дворца стояла холодная, промозглая, ноябрьская ночь, в палатах пахло кровью и страхом, свечи бросали тени на перевязанную уже промокшими тряпками голову царевича. Он дергался, руки, и ноги его тряслись, изо рта текла слюна, глаза закатились так далеко, что была видна только тонкая, мутная полоска. Рот свела судорога, из ушей капала какая-то белесая, тягучая жидкость.
Царь стоял у ложа сына, опираясь на посох, бесстрастно наблюдая за лекарем, что менял повязку. Висок был разворочен, из раны торчали кости, и, замерев, Ирина уловила легкое движение губ царевича. «Убейте», — послышалось ей.
Она выбежала из палат, рыдая, и открыла дверь горницы, где лежала Елена. Та корчилась на ложе, пытаясь удержать между ногами окровавленную сорочку. На полу стоял прикрытый холстом таз. «Больно, — прорыдала Елена, — больно как!»
Это мальчик был, мальчик! — закричала она, искривив рот, показывая на тазик, — возьми, да и посмотри, знай, что ждет тебя!»
— А ну тихо, — властно сказал Иван Васильевич, встав на пороге. «Вон отсюда, — обернулся он к Ирине, что подняв холст, с ужасом вглядывалась в синеватое, с вершок, изломанное тельце, что плавало в черной, пахнущей смертью крови. «Вон, я сказал! — крикнул Иван Васильевич, и Годунова выбежала, не оглядываясь, услышав только, как скрежещет замок в двери.
— Он Елену силой взял, как она непраздна была, — равнодушно подумала Ирина, опустив голову, смотря на то, как свекор гладит ее грудь. «А как царевич Иван к ней в палаты зашел, и увидел их на ложе — он сына своего убил. Как тот умер — на следующий день Елену постригли, она и на ногах-то стоять еще не могла, ее двое держали в церкви. Инокиня Леонида она теперь».
— Ляг, — велел ей Иван Васильевич, раздеваясь. Ирина, сбросив разорванную рубашку, легла на спину. Почувствовав его тяжесть, девушка отвернула голову, и опустила веки, но сильные пальцы свекра схватили ее за подбородок. «На меня смотри», — велел он. В желто-зеленых глазах отразился смех.
— Да уж получше твоего мужа буду, — расхохотался Иван Васильевич, почувствовав, как прерывисто дышит девушка. «Ты и не пробовала такого, ну дак попробуешь теперь — вдоволь. Буду к тебе приходить, пока не понесешь — каждый день. Ноги шире раздвинь!»
Ирина повиновалась, и, застонав, раскинув руки, вцепившись в шелковые подушки, услышала голос свекра: «Будет у Федьки наследник, будет!»
Белая кошка, было, попыталась устроиться на трясущейся кровати, но, недовольно мяукнув, спрыгнула на пол, исчезнув в кромешной тьме зимней ночи.
Марья Федоровна, улыбнувшись, посадила себе на колени двойняшек и откинулась на спинку саней. Зимняя дорога была накатанной, тройка шла резво, охрана, что сопровождала государыню, ехала сзади.
— Хорошо-то как, — мечтательно сказала девушка, прижимая к себе детей. «И пахнут-то как сладко, — она поцеловала Парашу в румяную от мороза щечку.
— А вот свое дитя принесете, — улыбнулась Марфа, что сидела напротив, — к груди его приложите, дак и поймете — лучше этого нет ничего.
Марья Федоровна перекрестилась и сказала: «На то воля божья».
— Есть тут у нас место одно, — медленно проговорила боярыня Воронцова, — в старые времена там пустынник жил, отче святый. Скит его и по сей день стоит, это в самой глубине леса, есть там озеро дальнее. На сем озере — остров, на нем отшельник тот и спасался во славу господа нашего Иисуса. Говорят, молитва в том скиту Господу угодна, и коя женщина там помолится — то понесет.
— Ой, сходить бы, Марфа Федоровна — страстно сказала государыня. «Уж я и у Троицы молилась, и в монастыре Саввино-Сторожевском, и милостыню раздавала, а все одно — она погрустнела и погладила по голове мирно дремавшую Марью.
— Да не знаю, матушка, — Марфа задумалась, — дорога туда лесная, на санях не проедешь, даже и конь не пройдет, пешком надо. Тут у нас места глухие, конечно, опасаться некого, а все равно — куда ж вам ногами-то ходить, царице московской?
— Я пройду, — горячо сказала Марья Федоровна, — пройду, боярыня. Вы только покажите мне, где это!
— Покажу, конечно, — ласково ответила женщина, глядя на залитый солнцем, снежный простор вокруг них. «Сейчас детей отвезем на реку, пущай их с горок катаются, охрану с ними оставим, а сами пойдем».
— Спасибо вам, — девушка вдруг высунула руку из меховой полости и пожала маленькие, теплые пальцы Воронцовой.
— Вон, Марья Федоровна, видите — Марфа показала на виднеющийся вдали, заснеженный остров, — там и скит стоит. Лед тут крепкий, зима суровая была, вы идите, а я тут постою, подожду вас.
— А не замерзнете? — спросила девушка, отряхивая снег с подола драгоценной, отороченной горностаем шубы.
— У меня кровь горячая, — улыбнулась Воронцова. «Идите, идите, государыня, за меня не беспокойтесь».
Она посмотрела на тонкую, стройную фигуру девушки, и вдруг вспомнила белый песок, что набился в ее шелковые туфли, и ласковые руки Пети. «Надо будет, как Петька вернется, съездить сюда, — вдруг подумала Марфа, — вспомнить былое». Она усмехнулась про себя и прислушалась — в лесу ухал филин.
