Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский
В течение всей этой эпопеи я ощущал смешанные чувства и испытывал соблазн задействовать наше посольство, с которым продолжал находиться на связи, время от времени пересылая туда обещанные отчеты. Один раз мне даже пришла в ответ короткая благодарственная бумага, извещавшая о том, что мои сведения были использованы для составления какого-то ежегодного компендиума, в связи с чем мне полагалось скромное вознаграждение, приложенное к тому письму в качестве милого сюрприза.
Само собой, я не мог представить ничего менее приятного, чем на месяц раньше сниматься с насиженного места, тащиться по силезским, а потом – прусским болотам, постоянно подвергаясь угрозе нападения, засады, может быть, даже окружения. И при этом оставаться для своих сослуживцев чужаком, полоумным французом, которого собственная глупость занесла на край Европы и к тому же в воюющую армию. Вместе с тем признаюсь, я испытывал стыд за поведение моих коллег, выливавших – я это сам видел – лекарства на землю, дабы доказать недостачу в аптеках и тем обосновать невозможность выступления в поход, который все более задерживался.
Да, я понимал, что включение в экспедицию – вещь самая что ни есть неблагоприятная. И тем не менее, наперекор любой логике у меня в голове непрерывно вертелась мысль о том, что необходимо пойти в штаб корпуса и – вы не поверите – записаться добровольцем. Я фыркал от собственной глупости, но она продолжала неотвязно преследовать меня. Вызваться на такую каторгу, не исключено – на смерть? Попробуйте, вообразите! И никуда было не деться… Желание это возникло поперек моего разумения, и я никак не мог понять, отчего? Бессонно лежал на койке и думал, думал…
Судьбу мою поторопила решительность командира корпуса, объявившего, что так и быть, «списочных» лекарей он трогать не станет, а из остальных наберет эскулапов по жребию и под страхом военно-полевого суда. Пока наша лазаретная братия переживала это известие и тщетно сомневалась в его истинности, я оделся по всей форме и неожиданно твердым шагом направился в штаб корпуса. Меня никто не ждал – ни одного писаря не было на месте. Один из дежурных ушел доложить о незваном посетителе и пропал навсегда. Пролетело чуть не полчаса, и моя решимость несколько поколебалась. Тем паче, что отступление могло пройти совершенно незаметно. Но я сдержался и продолжал упорно стоять в пустой приемной. Отчего-то мне казалось, что ретировавшись, я утрачу честь. Наконец ко мне вышел заспанный подполковник и прежде чем начать разговор, долго пристегивал шпагу и щелкал ремнями. Все это время я стоял во фрунт и чувствовал себя на своем месте.
Однако разговор наш прошел совсем на другой ноте. Быстро выяснив причину моего появления, подполковник тут же осведомился, а каковы мои требования? Я оторопел, но не посмел возражать и в итоге выторговал довольно выгодные условия – в частности, производство в следующий чин, вполне могущий считаться старшим офицерским и почти неслыханный для безродных иноземцев. Хотите считать меня наемником – будет вам наемник. Сказать по правде, я хоть человек не военный, но понимал, что усиленная нашей конницей русская армия сможет успешно угрожать центральной Пруссии и, таким образом, сковать основные силы короля. Тогда главный фронт окажется на востоке. После этого перед имперскими войсками будет открыта дорога на Бранденбург – и все.
Вдруг я сообразил, что точно так же с самого начала думали остальные офицеры, куда больше меня понимавшие в стратегии. Вот что: им предстояла легкая прогулка в центр Европы, возможно, в самый Берлин, триумфы, трофеи, награды и прочие прелести победы. Но только в том случае, если поход экспедиционного корпуса завершится успехом. Как всегда, решить исход дела должны были одни, а пожать плоды другие. Более того, в случае неудачи русской армии риска для австрийцев почти не было: они попросту оставались на месте, продолжали вести разведку, укреплять позиции и ждать у моря погоды. Можно будет даже организовать поисковую партию и нацапать припасы с прусских территорий – пусть враг знает, что мы не дремлем. Легче всего было вовсе уклониться от грядущей кампании – и в любом случае выиграть!
Только отчего-то мне вдруг захотелось стать частью того похода, успех которого был совершенно не очевиден, и осознав это, я сразу же пришел в согласие с самим собой. Я вдруг понял, что хочу действия, что мне наскучили непонятные переходы, бивуачное безделье и лазаретные интриги. Пусть хоть что-нибудь изменится. При этом я прекрасно осознавал, что легкой славы нам не снискать – мне ли было неведомо, насколько опасен король в ближнем бою! Ведь только темнота дважды спасла союзные войска после убийственных и быстрых маневров прусской армии. О русских я ничего не знал, мне представлялось, что это большая сила, неплохо вооруженная, но берущая, в основном, числом и послушанием. Скорее всего, она должна была очень даже сносно обороняться, как свойственно неповоротливым, но упрямым славянам, но вот наступать? По чужой территории, против лучшего полководца Европы?
Понимал я и то, что даже в случае успешного соединения с нашей конницей действия союзных частей не могут быть должным образом скоординированы. Подобное взаимодействие достигается путем многолетней выучки. А непонимание соратников на поле битвы – верная дорога к поражению. Не раз у меня перед глазами вставала неожиданная и решительная атака королевских войск против нашего фланга, я вспоминал вереницы израненных, растерянно отступавших солдат. Да, судя по всему, столкнувшись с королем в первый раз, русские удержались на грани разгрома, пусть чудом. Но было смешно думать, что стремительный Фриц предоставит им еще один шанс.
Несмотря на подобные мысли, я вышел из штабной палатки в приподнятом настроении. В отрывистых выражениях сообщил о своем назначении сослуживцам и начал собирать вещи. На меня смотрели как на сумасшедшего и не мешали. Когда мой нехитрый скарб был почти готов, к начальнику лазарета явился вестовой из корпуса с приказом выделить мне несколько человек на подмогу, одну-две повозки и необходимый набор лекарств, хирургических инструментов и предметов первой помощи. Мой бывший – теперь уже
