Дочь понтифика - Дарио Фо
Альфонсо вскакивает и кричит:
– Не пори чепухи! А если даже и так, то не тебе меня попрекать!
– Что ты имеешь в виду?
– Для тебя же лучше, чтобы я промолчал, поверь!
– Нет, я как раз хочу, чтобы ты говорил!
– Отстань от меня, Лукреция!
– Да говори же наконец!
– Ладно, ты сама этого хотела, – Альфонсо мерит комнату нервными шагами и частит с горькой усмешкой: – Какой же я был дурак! Попался как кур во щи! Поверил в светлый образ, а за ним-то мрак кромешный! А я еще сочувствовал, говорил себе: «Бедная Лукреция! Ее всегда тиранил отец, она пережила столько незаслуженных унижений, ее напрасно ославили чудовищем, отравительницей, девкой гулящей». А на самом деле всё это правда! Всё!
Лукреция перебивает:
– Ты с ума сошел! О чем ты говоришь, Альфонсо?
– Хотя бы о Педро Кальдесе по прозвищу Перотто. Уверен, что в постели ты звала его именно так!
Лукреция смотрит широко открытыми глазами, пытается что-то сказать, но губы не слушаются.
Альфонсо продолжает:
– Ну что, теперь тебе нечего сказать? Или память отшибло? Хотя понятно, если менять хахалей каждый день, всех не упомнишь! Но не волнуйся, я могу освежить тебе память, – он склоняется к Лукреции и криво ухмыляется. – Да, прошло четыре года, но я-то узнал только недавно. А как твой Перотто кончил, тоже забыла? Я имею в виду окончательный конец. Верный слуга дома Борджиа, близкий, можно сказать, друг семьи, найден мертвым в Тибре! Так вот что называется «спрятать концы в воду»!
Лукреция зажимает ему рот ладонью:
– Прошу тебя, прошу тебя, замолчи, клянусь тебе…
Но Альфонсо отбрасывает ее руку:
– Ну уж нет! Ты хотела, чтобы я говорил, так теперь слушай, а клятвы оставь при себе. В глубине души я даже понимаю твои резоны: ну да, тебя в то время только что насильно разлучили с первым мужем, почему бы слегка не утешиться? Но не помешало бы соблюдать осторожность. Позабавиться со слугой – куда ни шло, а вот нагулянный ребенок это уже проблема. Прочь лишних свидетелей! Больше всех в курсе дел доверенная служанка, как там ее звали? Ах, да, Пантазилея! И вот что удивительно: ее тоже нашли в Тибре! Вы просто какая-то семейка убийц!
Как было принято в тогдашнем театре, для смены декораций опускается занавес. Опустили, поменяли, подняли. В Алмазном дворце герцог Эрколе дʼЭсте беседует со своими советниками.
– Аппетиты Чезаре Борджиа, – говорит он, – растут непомерно и вызывают всё больше беспокойства. Мы не знаем, как нам разумнее всего поступить в этой ситуации.
– Если сын понтифика будет и дальше так продолжать, – кивает один из советников, – ему скоро не хватит и всей Италии.
– Верно, – подхватывает второй, – но мы никак не можем вмешаться. Во всяком случае, пока его сестра остается супругой дона Альфонсо.
На этих словах в зал совета неверной походкой входит бледная как мел Лукреция. Подойдя к герцогу, она тихонько просит:
– Прошу вас, синьор, уделить мне немного времени. Нам нужно поговорить. Прошу вас.
Советники ожидающе смотрят на Эрколе. Тот, немного поколебавшись, решается:
– Господа, совет переносится на вечер, сейчас все свободны.
Советники с легким ропотом покидают зал. Оставшись с герцогом наедине, Лукреция, тяжело опираясь на руку свекра, садится.
– Как вы себя чувствуете, Лукреция? – обеспокоено спрашивает герцог.
– Мой добрый синьор, я не могу больше оставаться в Ферраре, мне надо уехать.
Эрколе удивленно смотрит на нее и молча садится рядом.
Лукреция продолжает:
– Ваш сын глубочайшим образом меня обидел.
– Что вы говорите? – волнуется свекор. – Когда это случилось?
– Говорю я чистую правду, – по порядку начинает она отвечать на вопросы. – Вчера Альфонсо бросил мне ужасные упреки и не пожелал выслушать никаких объяснений.
– Я не вполне вас понимаю. Нельзя ли немного подробней?
– Мне было бы больно повторять то, что говорил муж. Старые сплетни – вне всякого сомнения, и без того вам известные.
– О чем вы, Лукреция? Объясните же наконец!
Лукреция берет его за руку и доверительно произносит:
– Если вы настаиваете… Что ж, речь идет о воображаемом любовнике, от которого я якобы родила сына – Джованни, усыновленного понтификом. Только не говорите, что в первый раз слышите об этой истории, лживой во всем, кроме усыновления.
Герцог смущенно опускает глаза.
Лукреция горько вздыхает:
– Впрочем, неважно. Боже, как я устала от бессовестных наветов!
– Напрасно вы не сказали мужу о безосновательности его подозрений. Своим молчанием вы невольно подтвердили клевету.
– Я пыталась объясниться, но Альфонсо и слушать ничего не хотел. Кроме того, оправдания были бы пустой тратой слов: при гневе, в котором пребывал ваш сын, разумные доводы малодейственны. Поверьте, я его отчасти понимаю. Альфонсо было не так-то просто полюбить меня. Он долго пытался не обращать внимания на сплетни, но клевета обладает чудовищной силой: ложь, многократно повторенная, уже как бы становится правдой.
– И все же не принимайте поспешных решений. Я понимаю, что вы оскорблены…
– Я не оскорблена, я в отчаянии.
– Послушайте, дочь моя, я очень хорошо знаю своего сына, я заменял ему мать, слишком рано ушедшую на небеса, и научился читать каждое движение его души по глазам и выражению лица. Поверьте: мало сказать, что Альфонсо вас любит – он вас обожает. Нравом же молодой дʼЭсте схож с молодым вином. Налитое в бочку, поначалу оно бурлит, а потом успокаивается. Потерпите немного, подождите, пока брожение уляжется. Увидите: ваша семейная жизнь вновь станет безмятежной.
Лукреция ткнулась лбом в плечо герцога и расплакалась, прерывисто шепча сквозь слезы:
– Вашими бы устами да мед пить.
Поэтический вечер
Вскоре, оправившись от недомогания, госпожа собрала придворных дам и спросила, не стоит ли устроить званый вечер с чтением стихов.
Одна из свитских предложила:
– А что, если читать будут сами авторы? В Ферраре пруд пруди поэтов!
– Прекрасная идея! – согласилась Лукреция. – Какую бы тему выбрать для декламации?
Ей ответили:
– Вы, мадонна, и есть самая лучшая тема!
Через несколько дней в палаццо Бельфьоре состоялся прием, на который были приглашены лучшие стихотворцы города. Лукреция блистала в великолепном платье, украшенная диадемой с огромным рубином, свадебным подарком герцога дʼЭсте. Стихи, посвященные прекрасной даме, читали многие, среди них – Челио Кальканьини и Никколо да Корреджо.
Когда очередь дошла до Антонио Тебальдео, он сказал:
– Мадонна Лукреция, я до сих пор не осмелился написать о вас ни строчки. Если позволите, я прочту сонет, сочиненный отсутствующим здесь моим
