Фарман Керимзаде - Снежный перевал
Кербалай Исмаил вошел в сарай и вскрикнул:
— Что ты с ним сделал?
— Так наказывают подлецов!
— Надо же придумать такое...
— А это просто: упираешься ногой в поясницу, сгибаешь ноги и привязываешь их к шее. До конца жизни не забудет.
Зульфугар слабо застонал, и Кербалай снова увидел огромные, налитые кровью глаза, в которых было написано нечеловеческое страдание.
— Он умрет, Гамло.
— Ничего, выдюжит, здоров как бык.
— Где ты научился этой пытке?
— В тюрьме.
Гамло показал на потолок, где висели связки груш:
— Кто их здесь припрятал?
— Не все ли равно?
Гамло ударил поленом по связке. Груши посыпались вниз. Одна из груш упала на голову Зульфугара, и он снова застонал.
Гамло подобрал упавшие на сено груши.
— Совсем спелые.
— Развяжи, еще умрет.
— Не умрет, — сказал Гамло, но перечить Кербалаю не стал. Подошел, потянул за конец узла. Ноги Зульфугара шлепнулись о землю, издав звук, напоминающий стук захлопнувшейся мышеловки. Окровавленное, в подтеках и грязи тело распласталось на земле. Какое-то время оно лежало неподвижно, как мертвое. Гамло за руку поволок его во двор, бросил на снег.
— Гамло, во что ты его превратил!
— А как ты думал, хозяин? Я его сложил буквально вдвое.
Кербалай Исмаил ушел. Его уже не интересовало начатое им дело. С той минуты, как он увидел лежащего на снегу Абасгулубека, казалось, что-то оборвалось в нем.
В последнее время он часто сердился и раздражался без видимого повода. Мучительно искал выхода и находил его лишь в близкой смерти. «Человек — бескрылая птица; исчезнет, успев лишь открыть и закрыть глаза. И ни на кого нельзя опереться: ни на сына, ни на друга. Плевать на все!
Боже, доведется ли мне лежать на кладбище? Умереть бы спокойно, чтобы родные и близкие подняли тебя на плечи и понесли на кладбище. Чтобы на этом свете остался от тебя надгробный камень и несколько слов на нем. Чтобы знали: жил когда-то такой человек!..
Они пришли к нам с добрыми намерениями. Мы совершили кощунство. Убили их. Те, кто послал их, в долгу не останутся. Как говорит Иман, у них есть пушки, пулеметы, войска...
Мы тоже будем стоять насмерть, но разве они оставят нас в покое? Когда и как все это кончится? Бог знает... В мои-то годы шнырять по горам и скалам... А с другой стороны, чем жить под началом такого голодранца, как Иман, лучше умереть в горах, среди скал...»
...Сознание медленно возвращалось к Зульфугару. Он не мог вспомнить, что приключилось с ним. Опираясь на колени и локти, он чуть приподнялся, пополз к сараю. Толкнул головой дверь. Распластался, как попавшая под колесо арбы лягушка: на него глядел Гамло.
Перешагнув через Зульфугара, Гамло вышел во двор, окруженный невысокой каменной стеной. Как только Гамло появился во дворе, головы людей, глядевших из-за забора, исчезли. Они собрались за стеной, заслышав крик и вопли Зульфугара, и, честно говоря, никто из них не желал встречи с Гамло. Кто знает, что придет в его сумасбродную голову в следующую минуту и не захочет ли он отделать еще кого подобно Зульфугару.. Кому охота попадаться под горячую руку?
Гамло повернулся и посмотрел вправо, поверх стены, на крышу одноэтажного дома, где столпились женщины, дети, мужчины, наблюдая за происходящим. Он понял, что наказывать Зульфугара надо было у всех на глазах.
— Эй, люди! — крикнул Гамло.
Какая-то старуха, видно страдающая глухотой, взобралась на камень, приложила руку козырьком к глазам и крякнула из-за стены:
— Кого ты зовешь? Джамала дома нет.
Гамло повернулся в ее сторону. Увидел людей, выглядывающих из-за стены. Это зрелище напомнило ему отрубленные головы из слышанных в детстве сказок. «Значит, вот так строят башни из черепов». Гамло не ответил старухе. Кто-то сказал:
— Джамал там, за скирдой. Боится высунуть нос.
— А чего он меня боится?
— Скорее стесняется!
Гамло не стал останавливаться на незнакомом ему Джамале и крикнул:
— Вы знаете Медвежонка?
Люди за стеной зашептались:
— Кто такой Медвеженок?
— Он имеет в виду Зульфугара...
— Да, знаем, — ответил кто-то. — Отлично знаем! А что случилось?
— Он совершил такое... Упустил Имана! Тому, кто поможет поймать Имана, Кербалай Исмаил подарит бычка.
— Да разве Иман стоит бычка? — спросил тот же голос за стеной.
— Тогда подарим телку...
— Нет, уж лучше бычка...
Гамло поискал глазами мужчину, пытавшегося торговаться с ним. Голова исчезла за стеной.
— Мы дарим бычка потому, что у Зульфугара есть только бычок.
— А кому достанутся его овцы?
— Зарежем и поедим. Дом оставим жене. А с ним я рассчитался как следует. Не станет хлопать ушами! Эй, люди, слушайте!.. Кто отступится от Кербалай Исмаила, кто продастся большевикам, будет иметь дело со мной! Убью и похоронить не разрешу. А труп брошу собакам....
***
...Кербалай осторожно сунул руку в карман. Нащупал мягкие плоды. Недаром он набрал в карман груш. Хотел навестить Магеррама. Еще вчера он услышал, что Магеррам тяжело заболел, слег, а главное, не хочет показываться на глаза дяде.
Поднявшись по каменным ступеням, он прошел в дом брата. Мать Магеррама сидела к нему спиной, взбивала шерсть, Увидев деверя, она подобрала вытянутые ноги, поправила платок на голове.
Мираса была женой его младшего брата, умершего от простуды. Она стойко перенесла потерю мужа, подняла сына, а теперь растила внуков. Несмотря на годы, она вела себя при девере как в молодости: не разговаривала с ним, закрывала платком лицо.
— Мираса, говорят, Магеррам заболел?
Женщина молча кивнула в сторону смежной комнаты.
Кербалай не раз говорил своим домочадцам, что недоволен таким поведением Мирасы. Не первый год они знают друг друга, тридцать лет назад вошла она в этот дом невесткой, потеряла мужа, поседела, стала бабушкой. Но в душе он гордился тем, что она придерживается обычаев; значит, считается с ним, знает свое место, хранит к нему уважение. Лет десять назад кто-то предложил выдать ее замуж. Она ведь сравнительно молода. Жаль ее, что она видела в жизни? Кербалая убедили эти доводы. Но потом ему пришло на ум, что эти разговоры исходят от самой Мирасы. Он попытался уточнить это, и ему передали ее ответ: «Я не брошу сына и никуда не уйду. В мои годы стыдно думать о замужестве!» После этого все разговоры прекратились. Магеррам вырос, женился, стал отцом. Жену Магеррама Кербалай не видел давно. Всякий раз, когда он переступал порог дома покойного брата, — а приходил сюда Кербалай не часто, — невестка пряталась в одной из дальних комнат.
Магеррам лежал на тахте. Рядом с тахтой резвился кот, теребил лапкой бахрому старого паласа. У двери лежали связки дров. В углу стояла деревянная кадка для хлеба, накрытая залатанной скатертью. Рядом с. кадкой, у стены, возвышался большой глиняный кувшин, прикрытый куском кожи. В нем хранилось поджаренное мясо. Всю зиму Мираса готовила из этих кусочков мяса вкусный бозбаш.
Когда Кербалай приходил к ним, Мираса подогревала мясо, вместе с лавашом подавала на стол...
Кербалай остановился посреди комнаты. Кот испугался и, мяукнув, прыгнул на тахту, к ногам Магеррама.
— Магеррам!
Магеррам лежал, уткнувшись головой в одеяло, и оттого не услышал голоса дяди. Ему и в голову не могло прийти, что в такой тревожный час Кербалай придет навестить прихворнувшего племянника. Горшки, поставленные на его лопатки, напоминали огромных и ненасытных пауков. После нелепой смерти мужа Мираса как огня боялась болезней и даже при легком недомогании ставила горшки. Вчера сын вернулся домой сам не свой, с почерневшим за несколько часов отсутствия лицом. Он лег прямо на ковер, попросив помассировать ему спину и поясницу, но даже после этого ему не стало лучше. Ему приготовили постель, он разделся, лег и, пока мать ставила ему на спину горшки, говорил о бренности жизни, жестокости и двуличии людей. Почему-то ругал на чем свет стоит ашуга Худагулу. Мать подносила уголок платка к глазам, но слез не вытирала, и они падали на одеяло. Ей казалось, что сын тяжело заболел и бредит...
Мираса вошла в комнату, подошла к тахте, растолкала сына.
— Что случилось? — недовольно спросил он.
Кербалай придвинул табуретку, сел. Приложил руку ко лбу Магеррама. Жар был небольшой.
— Что лежишь, герой?
— Дядя, это ты?
Мираса откинула край одеяла, сняла с плеч сына один горшок. Горшок поддался с трудом. На спине Магеррама отчетливо выписался кровавый круг. Когда она сняла все горшки, в комнате запахло бараньим салом. Магеррам расправил собранную у шеи нательную рубашку, закутался в одеяло, сел.
— Вставай, одевайся. Может, уже сегодня они пойдут на нас. Что ты решил? Сейчас не время прятать голову под одеяло.
Магеррам не ответил.
— А мне не нравится твое молчание! — повысил голос Кербалай.
