А. Сахаров (редактор) - Павел I
– Нам приятно видеть вокруг себя наших добрых, испытанных друзей, – заметила государыня со своей обворожительной улыбкой. – И я надеюсь, – продолжала она, окинув взором девушку и тотчас же переведя его на супруга, – я надеюсь, государь не откажет мне в просьбе?
– В чём дело? – вопросительно вскинул на неё император свой на этот раз светлый и весёлый взгляд.
– Я желала бы иметь графиню Елизавету в числе фрейлин моего двора.
– О, с охотнейшим моим сердцем удовлетворяю желанию вашего величества! – радостно воскликнул император.
Зардевшись от радости и вся преисполненная благодарным чувством за себя и за своего отца, девушка скромно и изящно отдала новый глубокий поклон государыне. После первых минут невольного смущения теперь она впервые только могла поднять на неё взоры и разглядеть как саму императрицу, так отчасти и особ, её окружающих.
Государыня показалась ей очень красивой, белокурой женщиной; высокий, стройный рост, при некоторой полноте, сообщал всей её фигуре очень много величия, а необычайная скромность и степенность её манер придавала ей на первый взгляд даже нечто строгое и повелительное. За нею, в двух шагах с правой стороны, виднелось исполненное открытого достоинства, честности и доброты лицо баронессы Ливен, которую Мария Фёдоровна называла и почитала своим доверенным другом, а слева – в совершенный контраст с величественной наружностью государыни – стояла фрейлина Нелидова – маленькая, живая и подвижная, как ртуть, сухощавая брюнетка, с блестящими чёрными глазами и с миловидным личиком, которое всё дышало жизнью и выразительностью, отражая в себе малейший оттенок каждого впечатления. Эта маленькая брюнетка почиталась тогда самой яркой звездой интимного придворного кружка, где блистала игрой своего остроумия и изяществом манер и танцев.
Отпуская от себя графа Харитонова с дочерью, государыня подозвала Нелидову и поручила её вниманию и дружбе графиню Елизавету, как молодую фрейлину, не вполне ещё знакомую с порядками придворной жизни, этикета и отношений, прося не оставлять её, в чём потребуется, дружеским советом или указанием. Это было сделано согласно заранее сообщённому императрице желанию государя, который хотел дать молодой и неопытной девушке на первых шагах её новой жизни надёжного друга и руководительницу для того, чтобы не осталась она одинокой в сфере, пока ещё для неё чуждой и незнакомой.
Весёлая и счастливая, шумя шлейфом парадной робы, впорхнула графиня Лиза в залу отцовской квартиры, где ожидал уже возвращения графа Василий Черепов.
– Поздравляйте, поздравляйте меня! – смеясь и хлопая в ладоши и вся сияя живым восторгом, говорила она, подбегая к молодому адъютанту. – Это прелесть! восторг! божество! величество!..
– Кто? что такое? – недоумённо пробормотал Черепов.
– Как кто? Она! Государыня! Какая благость в ней, если б вы знали! Как она милостива! Как ласково приняла!.. Мне было сначала так страшно-страшно, а потом, как взглянула на неё, на эту улыбку, взор божественный – так хорошо вдруг стало! И страх как рукой вдруг сняло! Ах, какая же она добрая и величественная!
– Кланяйся, сударь, кланяйся и приветствуй! – весело и шутливо обращаясь к Черепову, говорил граф Харитонов. – Могу представить тебе вновь пожалованную фрейлину двора её императорского величества. Каково метнула моя деревенщина!.. а?
– Постой, папушка, не мешай! Дай рассказать всё по порядку!
И Лиза, словно бы торопясь высказаться, наскоро стала передавать Черепову все впечатления, какие произвёл на неё приём государыни и государя, их черты, наружность, разговор, обстановка дворца и прочее: только рассказ её отличался отсуствием всякого порядка и последовательности, хотя она и намеревалась рассказывать «по порядку». Все эти впечатления как бы толпились и теснились в её душе и сразу, одно наперебой другому, порывались высказаться, выпорхнуть наружу.
Черепов слушал её рассказ и любовался оживлёнными чертами её лица, которое всё сияло восторгом и полудетской гордостью достигнутого торжества и счастья. Заметно было, что оказанное ей внимание льстит её молодому самолюбию и начинает кружить пылкую голову. Он был рад и счастлив за графиню Лизу, но… в то же самое время нечто похожее на смутное предчувствие тревожно шептало ему, что это увлечение блеском двора, эта гордость первого успеха едва ли не будет, в дальнейшем своём развитии, служить помехой их взаимному сближению, которое началось ещё так недавно и при таких, по-видимому, благоприятных условиях.
«Закружится… Ох, закружится пташка в этом придворном свете!.. Тут и молодость, и красота, и толпа поклонников, искателей, воздыхателей, и всё новое, невиданное… Поди-ка, и не вспомнит про нас, грешных!» – думалось Василию Черепову.
«А ты не плошай и будь молодцом! Бери своё с бою!» – подсказывало ему в то же время своё собственное самолюбие.
XIII
ЕКАТЕРИНИНСКАЯ ГВАРДИЯ
«Нельзя изобразить, в каком странном и удивительном положении была до сего гвардия, – говорит один из бытописателей – современников этой эпохи,[38] – и сколь многие злоупотребления во всём господствовали в высочайшей степени в оной. Ежели бы всё то изобразить, то составилась бы прелюбопытная картина для потомства, и потомки наши не только б стали удивляться, но едва ли б в состоянии были поверить, чтоб всё то существовало в самом деле, и скорее могли бы подумать, что то выдуманная баснь и совершенная небывальщина».
И действительно, положение было «странное». Гвардейские солдаты, в течение нескольких десятков лет живя неподвижно в Петербурге и неся одну только караульную службу, изнежились и избаловались до такой степени, что начальство с трудом поддерживало в своих частях кое-какие наружные признаки дисциплины. Многие из солдат обзаводились целыми домами, отдельным хозяйством, открывали лавочки и лавки, занимались торговлей и промыслами; другие, пользуясь бесконечными отпусками, вовсе и не живали даже в своих полках. От этого происходило, что полки, считаясь в полном комплекте, налицо не имели и половины штатного числа людей, а между тем жалованье отпускалось на всех. Этим пользовались полковые командиры и скопляли себе из жалованья отпускных целые состояния.
Но и это ещё были злоупотребления не первой важности. Одно из главных зол составляли дворяне, записавшиеся в гвардию в звании унтер-офицеров и сержантов. Этих дворян за екатерининское время понадобилось в полки громадное множество; в одном Преображенском числилось их несколько тысяч, а во всей гвардии до двадцати тысяч человек! И не только дворяне, но и купцы, секретари, подьячие, духовенство, ремесленники, управители и даже господские люди, благодаря протекции сильных лиц, а также чрез деньги и разные происки, записывали детей своих в гвардию и тем самым доставляли им те же выгоды и преимущества, какими пользовались дворяне действительно служилые. В гвардейские полки можно было записывать не только взрослых, но и грудных младенцев. Доходило даже до того, что отцы записывали детей ещё не родившихся и получали на них законные виды и патенты с пустыми местами в строках для вписки имени. «И вся мелюзга сия, – говорит бытописатель и современник, – не только записывалась, но жалована была прямо либо в унтер-офицеры, либо в сержанты». Многие, однако, и этим ещё не довольствовались. Нежные и заботливые родители зачастую добивались, чтобы действительная служба их младенцев и даже неродившихся будущих детей считалась непосредственно со дня зачисления их в список гвардии. Таким образом, старшинство в чинах по линии производства шло этим фиктивным гвардейцам ещё в утробе матери, и многие из них, едва достигнув десяти – или двенадцатилетнего возраста, выходили уже в отставку гвардии капитанами или армии подполковниками, а родители их похвалялись тем, то мой-де сын-дворянин уже окончил свой термин службы и имеет теперь право всю остальную жизнь безмятежно проживать на покое в своём поместье.
Что же касается взрослых гвардейцев, то и из них большая часть не служила вовсе, а проживала себе праздно где заблагорассудится. Все они «либо лытали,[39] вертопрашили, буянили, бегали на бегунцах, либо с собаками по полям только рыскали да выдумывали моды и разнообразные мотовства».[40]
Но и это ещё было не наибольшее зло.
Самое главное зло заключалось в том, что эти праздно проживающие гвардейцы, едва достигнув шестнадцати или восемнадцати лет, «будучи ещё сущими ребятишками и молокососами», перечислялись в армейские части штаб-офицерскими или, по меньшей мере, капитанскими чинами, приезжали в свои полки и, не смысля ни аза в военном деле, да и грамоте едва ли зная, получали по праву в непосредственное своё командование не только роты, но и батальоны и даже полки, с ежегодным доходом в несколько десятков тысяч, и перебивали линию старшинства у действительно старых служак. Существует одна очень характерная песенка, сложенная И. И. Дмитриевым в последние годы екатерининского царствования, где автор говорит:
