Борис Карсонов - Узник гатчинского сфинкса

Они прошли в кабинет. Губернатор разложил на столе карту.

— Извольте взглянуть. Где бы вы желали поселиться?

— Как? Разве мне нельзя остаться в Тобольске?

— К сожалению, господин Коцебу, мне приказано назначить вам место поселения в провинции, и я не вправе от этого уклониться. Выбирайте, за исключением Тюмени, потому как сей город лежит на большой дороге.

— Но я решительно полагаюсь на вас, ваше превосходительство.

— Начнем с севера. Если вы любитель экзотики и охоч до морских зверей, можете ехать в Обдорск, это почти что в устье Оби. Вот тут, видите? Это Ямал, это Обская губа, а вот он — Обдорск. Край этот особенно богат рыбой, моржами, тюленями. Тут, между прочим, идет бойкая торговля русских с остяками и самоедами.

— Нет, нет! Меня не привлекают моржи!

— Хорошо. Спустимся ниже — город Березов. В нем сподвижник Петра Великого, светлейший князь Меньшиков умер в изгнании…

Коцебу зябко передернул плечами.

— Какая зловещая достопримечательность.

— Ну, вот Сургут, а если левее, смотрите, совсем крохотный городок на Тавде — это Пелым. Охота обильна, леса богаты. Жить можно. Тут 20 лет прозимовал со своею супругою фельдмаршал Миних. И вернулся…

— Ваше превосходительство, нельзя ли поселиться как можно ближе к Тобольску?

— Поезжайте в Ишим — ближайший город, всего 342 версты. Но, положа руку на сердце, я бы советовал вам ехать в Курган. Он немного далее, в 427 верстах, но зато это лучшее место по климату: наша «Сибирская Италия»! Там даже дикие вишни произрастают. Да и общество, я полагаю, довольно приятное…

«СИБИРСКАЯ ИТАЛИЯ»

Так и порешили, что он малость побудет тут, оклемается, душою отойдет и — в Курган.

В кибитке, пока они ехали на нижний посад, Щекотихин подал своему узнику какую-то бумагу.

— Что это?

— Прочтите. Я знаю, вы клянете меня и казните. Ах, наивное дитя! А я вот, как и обещал, содействую вашей остановке в сем городе, отчего, полагаю, будет прибыток здоровию вашему. Нынче ввечеру представлю губернатору.

По секрету.

Его Превосходительству статскому советнику, Тобольскому гражданскому губернатору и кавалеру Дмитрию Родионовичу

Отправленный в присмотре моем к Вашему Превосходительству, следующий по Высочайшему Его Императорского Величества повелению в Сибирь на житье, бывший в Ревельском магистрате президентом Коцебу во время следования к Тобольску от разбития дорогою сделался болен, да и по приезде сюда чувствует совершенные болезненные припадки, для выпользования от коих просит на некоторое время остаться в Тобольске.

О чем имею честь донести Вашему Превосходительству и покорнейше прошу, в случае принятия мер, кому следует дать о том приказание.

Мая 30 дня 1800 года».

— Полагаете, этого достаточно?

— Куда уж больше.

— Губернатор мне обещал прислать доктора… А вас благодарю.

— Не стоит.

Щекотихин привез его в лучшую квартиру, назначаемую по обыкновению для особ избранных. Это были две почти приличные комнаты, принадлежащие горбатенькому мещанину, который, согласно полицейской разнарядке, безропотно нес квартирную повинность.

— Извольте, — равнодушно говорил он, приглашая в первую комнату. На обшарпанных стенах, с висящими клоками выгоревших обоев и какими-то дегтярными подтеками, спокойно ползали тараканы. На плинтусах и в углах — следы раздавленных клопов.

Хозяин, по-старушечьи поджав губы, с молчаливой обреченностью покачал головою.

Коцебу оглянулся, ища глазами хоть какую-нибудь вешалку, крюк, на худой конец, гвоздь, куда было можно повесить шляпу. Ничего не найдя, сунул ее под мышки.

Вторая комнатка была в точности такая же, разве немного поменьше и в раме не все стекла были разбиты. Но выходило окно на ту же самую шикарную лужу, с тяжелым смрадным запахом, в которой с видимым удовольствием, закрыв длинными белесыми ресницами глаза, похрюкивала огромнейшая хавронья.

— Простите, сударь, что мне пришлось побеспокоить вас, — обратился Коцебу к хозяину.

— Как? Разве?..

— Да, извините меня. Я понимаю, сколь неудобств причиняю вам.

— Мне? Неудобств?

— Я же чувствую, как бы вы ни были гостеприимны, но едва ли ваше радушие кем-либо было оценено должным образом.

— Мое радушие?

— Доверенность к сосланным… О, это под силу только людям высокого душевного склада! — Коцебу бросился к горбатенькому человеку и с видимой благодарностью затряс его руку. — Спасибо, спасибо вам!

Хозяин растерянно и молча моргал, не в силах сказать слово.

— Казна на постой мебели не дает, — наконец, проговорил он.

— Я литератор. Если вы мне позволите, то я бы мог обойтись небольшою дощечкою. Спать и сидеть буду на полу, а дощечку класть на колени — чудесный письменный стол!

— Чудесный?

— Верно, ваша дочка встретилась нам у крыльца?

— Да, это моя меньшая, Марфа.

— Я так и подумал. И что за красавица — вылитый ваш портрет!

— Портрет? — с трепетом в голосе переспросил мещанин.

— Истинно так! — по-апостольски подтвердил Коцебу.

Хозяин благодарно посмотрел на своего постояльца, улыбнулся счастливо и молча вышел. Вскоре он притащил самый настоящий стол, а потом еще и несколько скамеек.

Прогремел саблей полицейский капитан Катятинский с унтер-офицером.

— На предмет приема политического преступника! — представился он Щекотихину. Высокие договаривающие стороны сели за стол на разные скамейки. Щекотихин положил перед ним бумагу.

— Как товар? — спросил Катятинский.

— Без изъяна! — ответил Щекотихин.

Катятинский встал, молча обошел вокруг узника, стоявшего посередине комнаты, хлопнул по плечу, заглянул в большие, немного навыкате глаза, и Коцебу подумал, что вот сейчас заставит его открыть рот и проверит, как у лошади, зубы; но полицейский подошел к столу и, не садясь, подмахнул бумагу.

— Я буду каждый день подавать о вас рапорт, а потому смотрите мне! — полицейский погрозил пальцем. — Этот мальчик, — указал он на старого унтер-офицера, — будет неотлучно при вас…

Щекотихин не скрывал своего приподнятого настроения, что благополучно сбыл с рук обузу, и на радостях даже обнял Коцебу и прошептал на ухо, чтобы не слыхал Катятинский:

— Сейчас приведу к вам одного моего приятеля, которого я год назад сюда привозил…

— Ах, оставьте! — Коцебу не верил его болтовне. Помнится, еще дорогой он что-то рассказывал о нем. Каково же было его удивление, когда и вправду вскоре в дверь постучали и на пороге появился молодой человек, элегантный, с тонким, умным лицом и густыми соломенными волосами.

— Киньяков! — представился он.

— Вы и вправду приятель Щекотихина?

— Боже избави! Представляю, каково вам было совершить путешествие с таким типом.

Киньяков, дворянин из Симбирска, прекрасно говорил на французском. Он был сослан с двумя братьями и несколькими офицерами всего лишь за то, что как-то по неосторожности немного подтрунил над императором.

— И донесли?

— О, доносчиков не выращивают, они сами растут.

— А братья?

— Один в Березове, другой за Иркутском.

Обещал принести книги.

Не успел Коцебу после Киньякова как следует расположиться, в дверь настойчиво постучали, и на пороге объявился солидный мужчина, довольно обширной комплекции, в безукоризненном фрачном костюме. В руках он держал коричневый дорожный несессер. Он молча кивнул на приветствие унтер-офицера и прямо направился к Коцебу.

— Инспектор Тобольской врачебной управы, надворный советник Иван Викентьевич Петерсон, — сказал он, подавая руку Коцебу. — Раздевайтесь до пояса! — скомандовал Петерсон, ставя на стол саквояж.

Впрочем, процедура осмотра не заняла и минуты. Потребовав к себе перо и бумагу, он тут же «по секрету» написал рапорт на имя хозяина губернии.

«Вследствие повеления Вашего Превосходительства, освидетельствовал я сего числа в болезни присланного сюда на житье в Сибирь бывшего в Ревельском магистрате президентом Коцебу, и по свидетельству его оказалось, что он действительно одержим хроническою болезнею, а именно: затверделою окреплостью в брыжеечных железах, к которой от разбития дорогою соединились судорожные припадки лежащих во внутренности чрева частей.

От оной болезни он мною пользуется и о последствии не премину Вашему Превосходительству впредь донести особо…»

— Каково? — строго спросил Петерсон.

— Сногсшибательно! — с восхищением ответил Коцебу.

— То-то, брат! — Тут они взглянули друг на друга и захохотали. Коцебу понял, что в этом человеке он нашел себе друга.