Патрик Вебер - Катары
— Добрый Муж? — прошептал он, зажигая факел.
— Да, Совершенный, я здесь!
Другой человек стоял на коленях в глубине низенькой комнаты, которая некогда, должно быть, играла роль подземной цистерны. У стены громоздились друг на друга сундуки и большие мешки. Он быстро вскочил, как мальчишка, застигнутый за кражей варенья из домашнего буфета.
— Что ты здесь делаешь?
— Дело в том… — отвечал второй человек, не справляясь с замешательством… — Я хотел забрать штандарты, ну и…
— Не лги! — оборвал его первый. — Ты знаешь, что мы должны как можно реже бывать в этом месте и ни в коем случае никогда не появляться здесь днем. Ты забыл наши самые элементарные правила?
— Нет, Совершенный. Я собирался отнести их на пог, и…
Но первый его не слушал. Он направил факел на то место, где только что стоял на коленях его товарищ.
— Дай посмотреть! — приказал он, подходя к нему.
— Нет! — воскликнул второй. — Нет, Совершенный, будьте милостивы и верьте мне. То, что я сделал, я сделал для нашего общего блага.
Совершенный уже начал раскапывать еще рыхлую землю в углу старой цистерны. Второй не знал, что и делать.
— Умоляю вас! Вы знаете, что я всегда все делал во благо Ордена!
Для пущей убедительности он схватил Совершенного за плечо, мешая ему копать. Тот обернулся, сильно оттолкнул сотоварища, так, что тот чуть не упал, и достал из-за пазухи револьвер:
— Стоять на месте! Шевельнешься — сразу стреляю. Если услышат — наплевать. Ты понял?
— Да.
— Как положено говорить?
— Да, Совершенный, — понурил голову Добрый Муж.
Старшему не понадобилось много времени, чтобы нащупать нечто твердое. Он порылся еще немного, и пальцы запутались в прядях волос, кое-где свалявшихся и склеившихся от непросохшей земли. Удивившись, он резко рванул непонятный предмет. На него смотрела отрезанная человеческая голова.
— Ты совсем сошел с ума? — воскликнул Совершенный. — Это не та ли сволочь-барахольщик, тот спекулянт — Морис Ле Биан?
— Я не мог иначе, — твердо ответил Добрый Муж. — Или я его, или он меня. Клянусь тебе… вам, Совершенный!
— Молчи, несчастный! Ты что, нарочно нарушаешь все правила Ордена?
— Простите меня, Совершенный. Я был на горе, он там прятался. Я уверен, что он за мной шпионил! С тех пор, как тут появился его сын, он сует свой нос везде. Должно быть, почуял, что деньгами запахло.
Чем дальше, тем увереннее защищался Добрый Муж. Но Совершенный еще не все сказал.
— Где тело? — спросил он, убрав парабеллум в карман.
— Бросил в лесу.
— Зачем отрезал голову?
— Решил, что так лучше, если вдруг его опознают.
— Больше там никого не было?
— Нет! — ответил Добрый Муж с излишней поспешностью, но Совершенный, погруженный в свои мысли, этой поспешности, кажется, не заметил.
— Ты знаешь: уже и так достаточно трупов, не считая тех, кого мы должны принести в жертву позже. До этого проныры мне дела нет, но его сын должен довести до конца то, что начал. И поэтому мы должны помогать ему, не обнаруживая себя! Ясно?
— Да, Совершенный. Все ясно.
Совершенный бросил голову на землю и вытер руки одна о другую.
— Давай, закапывай. А дальше пускай черви работают.
— Так точно, сейчас же сделаю.
— И смотри у меня! — взял Совершенный товарища за шиворот. — Не забывай: ты от меня ничего не скроешь. Если узнаю, что кто-нибудь из вас забыл про благо Ордена — тут же отделаюсь от такого, как от опухоли, поразившей здоровое тело. Ясно?
— Так точно. Обещаю вам. Простите меня.
И Добрый Муж вновь принялся прилежно копать яму. Дорыв до нужной глубины, он аккуратно положил туда голову, не забыв повернуть ее глазами вниз, как велит древнее поверье, переданное ему отцом-охотником. Закончив дело, Эрвин подумал: он все сделал правильно. Теперь между ним и Пьером Ле Бианом личные счеты, и вскоре он сможет завершить то, что задумал.
ГЛАВА 42
Берлин, 1938
Дорогой Жак.
Несмотря на все усилия, я чувствовал, что занять прочное место в СС мне будет нелегко. Члены Черного Ордена тщились достичь идеала чистоты, но под его прикрытием оставались обычными людьми. А раз так, они не могли переменить свою глубинную природу и приносили жертвы порочным склонностям. Сколько раз вступал я в конфликт с товарищами и начальниками, порочившими свой мундир! Когда я видел их на улице под ручку с размалеванными вульгарными женщинами, я не мог не высказывать им все, что у меня на душе. Черная форма с двойной руной Победы предъявляет требования, которых они, кажется, не сознают. Их поведение казалось мне тем более неприемлемым, что они знали требования Гиммлера насчет добрых нравов.
В это время я и познакомился с Рихардом. Он блестяще закончил биологический факультет, а потом поступил в Аненербе, где продолжил начатые им исследования древнескандинавских обычаев. Порода Рихарда Кёнига, с точки зрения нашего начальства, была безупречна. После войны он вступил в общество Туле так, как выбирают религию. Его безумно интересовали глубинные корни арийского народа; он был убежден, что история человечества основана на вечной борьбе противоположных рас и утверждении превосходства достойных. Даже в столе у себя он хранил флажок с эмблемой ордена: кинжал, лезвие которого окружали дубовые листья, а на рукоятке изображена свастика, из которой исходят лучи света.
Этот флажок и послужил темой нашего первого разговора. Однажды я показал ему свои бумаги, а он похвалил мою работу о Граале. Затем мы обсудили символику свастики, ее восточные осмысления. Меня сразу покорили четкость его языка и однозначность суждений. Он ничуть не походил на тех грубых офицеров, которые не стеснялись показываться вместе с женщинами легкого поведения.
Видимо, мои замечания на этот счет в конце концов привлекли чье-то внимание. Была ли то элементарная зависть или хуже того — действительное желание мне навредить? Этого я так ничего и не узнал. Но мой начальник вызвал меня и призвал к ответу за действия, несовместимые, как он сказал, с моей деятельностью в стенах института. Коллеги донесли на меня, обвиняя в пристрастии к спиртному. Штурмбанфюрер СС глядел мне прямо в глаза, ожидая, что я дрогну или даже запрошу пощады, но я справился с собой, держался прямо и невозмутимо. Я признался, что иногда люблю пропустить рюмочку, но тут же заявил, что меру всегда соблюдаю. Вероятно, штурмбанфюреру не понравилось, что я защищаю себя. Он предупредил, что отныне за мной будет установлено особое наблюдение и все, что я делаю, будет находиться под особым контролем начальства. Кроме того, он сказал, что отбирает у меня пропуск за границу, так что впредь я не смогу выезжать из Германии. Тут я уже не сдержался и сказал, что для работы мне совершенно необходимо путешествовать. Он ничего не ответил; тогда я выдвинул другой аргумент, сказав, что запинаюсь своими исследованиями по прямому приказанию Гиммлера. Когда я произнес фамилию рейхсфюрера, он встал и тоном отца, распекающего сына, сказал мне, что лишь благодаря некоторому заступничеству Гиммлера я и держусь в институте, а иначе меня бы давно уже выгнали. Еще он сказал, что это ослепление не будет длиться вечно, и приказал покинуть свой кабинет.
Когда я вышел, в коридоре неподалеку случился Рихард Кёниг. Он увидел мое лицо и понял, что я только что пережил тяжелые минуты. Он пригласил меня к себе в кабинет, и там я рассказал ему, что со мной случилось. В горечи, изобразившейся на его лице, не было ни грана притворства или фальшивого приличия. Движимый дружбой ко мне, он предложил свою помощь, чтобы продолжить начатую мной работу. Но для этого надо было четко объяснить ему, что я ищу и каких результатов уже достиг. Тогда-то я и рассказал ему про осаду Монсегюра и бегство четырех Совершенных. Благодаря Рихарду, я снова поверил в успех своего сражения.
Преданный тебе
Отто Ран.
ГЛАВА 43
Ле Биана совсем не тянуло возвращаться к погу Монсегюр, но после обеда он для очистки совести опять сел за руль. На сей раз он твердо решил сообщить в полицию все, что ему известно. Но чтобы заявить об убийстве, нужен труп, а тело, когда он вернулся на место, где обнаружил его, снова исчезло. Он поискал пули, которыми стреляли в него самого, но и тут ему не повезло. Пьер уже не удивлялся. Те, кто дергал за ниточки этой кровавой игры, не имели привычки оставлять за собой следы. А вдруг все это вообще неправда? Какая-то жестокая инсценировка… Историк провел рукой по лицу и почувствовал, как страшно он устал. Нет, это был не сон. Он видел трупы, чуял запах смерти, который ни с чем не спутаешь. Но если убивать было так легко, то почему он сам еще жив? Если убийцы так умелы, почему они еще не решили избавиться и от него? Или, проще говоря, почему они промахнулись, когда стреляли с вершины пога? Он пошел назад к машине и вспомнил лицо отца. Страшная мысль посетила его: где теперь это лицо? Воссоединилось ли тело с головой?
