Константин Коничев - Повесть о Воронихине
– Хороша вещь! – похвалил граф воронихинскую акварель, – поистине хороша. Чем же вознагражу тебя, друг мой? Деньги? Зачем тебе деньги, ты сам золото… Поезжай-ка на лето в Братцево и Городню к моему шальному Попо. Отдохни, запасись здоровьем, а к осени – обратно. Ежели скучно будет, не скучай, дело и там найдется. Слышно, княгиня Голицына, теща Попо, усадебку намерена строить, глядишь, понадобишься. Голова твоя – золото!.. Бриллиант!..
Охваченный добрыми чувствами, граф обнял Андрея и поцеловал его в гладкий высокий лоб.
ВЕСТИ ИЗ ФРАНЦИИ
Увлекшись в Петербурге перестройкой Строгановского дворца и другими делами, Воронихин почти не интересовался событиями, происходившими во Франции. Слышал кое от кого из вельмож, мимолетно вычитывал в «Ведомостях» и знал лишь в общих чертах, не вдаваясь и не вникая в подробности. Говорили и писали, что во Франции по-прежнему весьма неспокойно, что все державы отвернулись от нее и ждут, когда ослабевшая Франция займет прежнее свое место, оставив позади одни лишь горькие воспоминания о тяжелых прошедших годах…
В начале лета, как и обещал граф, Андрей Никифорович отправился в Братцево погостить у Павла Строганова. Попутно он задержался на два-три дня в Москве, посмотреть, что за эти годы построено нового в древней столице.
Построено было много, но самым примечательным зданием было творение зодчего Баженова – дом Пашкова на холме Моховой улицы. О намерениях своего бывшего учителя Баженова Воронихин знал еще до отъезда за границу, но только теперь пришлось ему убедиться, какая огромнейшая сила таится в этом архитекторе. Целый день провел Андрей Никифорович в доме Пашкова, с неослабным вниманием изучая здание, его внешнюю и внутреннюю отделку. Вспомнил Андрей Никифорович, что несколько лет назад на этом холме был небольшой сквер, обнесенный решеткой. А теперь стоял изумительный, сказочной красоты дворец. «Вот создать бы нечто подобное, – думал Воронихин, – и можно было бы почитать себя счастливым, не зря утратившим время свое, и умереть можно было бы со спокойной совестью…» И чем дольше рассматривал он здание, тем больше оно ему нравилось, и не столько пышностью, сколько композицией, напоминающей загородные особняки, но красотою и великолепием, превзошедшей любой из них.
В центре трехэтажное, всего лишь с четырьмя колоннами здание, первый этаж служит основанием, на котором зиждется главное здание, справа и слева два флигеля с фронтонами, лепными карнизами и с удачно к ним приставленными прямо на землю колоннами, отчего малые флигеля не затерялись в общем плане здания, соединенного могучим цоколем, галереями и балюстрадой. Пилястры, увенчанные роскошными капителями из листьев аканфа, легкие вазы, стоящие над колоннами и пилястрами по краю крыши и как бы продолжающие их, две статуи по краям центральной колоннады, круглая беседка в виде купола поверху здания, – все это привлекало внимание Воронихина.
– Прекрасно, прекрасно! – твердил он. – Поистине, великий мастер! Вот редчайшее сооружение, к которому ничего нельзя добавить и от которого нечего отнять. Прикоснись к этому дому рука другого зодчего, – и эта чудесная песня, созданная гением, будет испорчена… Место выбрано весьма удачное: на такой возвышенности свет и тени так играют на выступающих деталях и выемках, что, следя за этими неуловимыми эффектами, не хочется оторвать глаз от чарующего здания. Все учтено, все взвешено и поставлено на свое место без малейшей помехи одного другому; даже самое солнце и то призвано украшать и возвеличивать этот дом!..
Воронихин отошел к берегу Москвы-реки и оттуда, издали, продолжал любоваться зданием.
«Как должно быть великолепно выглядит дом Пашкова в светлую лунную ночь! Надобно побывать около него во всякое время суток, чтобы понять, почувствовать душу поэта, создавшего песню из камня… Увидеть бы Василия Ивановича, поздравить его!» – думал, рассуждая сам с собой Воронихин. Снова зашел он в дом Пашкова и у кого-то из сведущих людей узнал, что Баженов живет за городом, но собирается в эти дни поехать в Петербург по высочайшему вызову.
– А не знаете ли, где находится Матвей Федорович Казаков и каково его здоровье? – поинтересовался Воронихин.
Ему ответили, что Казаков здоровьем не обижен, под его началом строятся сразу две церкви, одна на Маросейке – Козьмы и Демьяна, другая – Ивана Предтечи на Садовой Земляной. Но сам Матвей Казаков, в полном спокойствии за своих сыновей – архитекторов, которым поручил наблюдение за постройкой храмов, уехал не то в Калугу строить усадьбу барину Еропкину, не то на Смоленщину, к купцу и промышленнику Барышникову.
Так и не пришлось Андрею Никифоровичу в этот раз повидать славных московских зодчих. До отъезда в Братцево он не пошел смотреть строящиеся казаковские церкви, но в дом московского дворянства в казаковский колонный зал «благородного собрания» решил пойти. Об этом зале ему уже приходилось слышать в Петербурге наилучшие отзывы. Колонный зал, созданный Матвеем Федоровичем, восхитил Воронихина беспредельно. Это был только зал, огромный прямоугольник, со всех четырех сторон уставленный массивными коринфскими колоннами. Зал строгий и величественный, приспособленный для официальных и торжественных собраний московского дворянства, по замыслу зодчего мог служить для балов и представлений. Ради этого Казаков решил допустить роскошную роспись потолка, которая показалась Воронихину излишней. Впоследствии, спустя годы, эта «амурная» роспись была уничтожена пожаром и вновь не восстанавливалась…
На следующий день Воронихин выехал в Братцево.
Павел Строганов с нетерпением ожидал дорого гостя. Обрадованный приездом Воронихига, он на той иге неделе устроил пирушку, пригласив многих гостей из Москвы и соседних усадеб. Среди них были родственники матери – княгини Трубецкой и родственники тещи – княгини Голицыной. Воронихин здесь почувствовал себя не отщепенцем и как бы не выходцем из Камскою Усолья, а вполне своим человеком. Павел Строганов почитал его даже повыше всех остальных гостей. Он с нескрываемым торжеством представил им Воронихина, сказав, что это и есть тот самый Андре, о котором он много им рассказывал и о котором старый граф пишет восторженные письма в связи с перестройкой дворца. В шумном веселии, происходившем в усадьбе Трубецкой, только супруга Павла Строганова – красавица, похожая на Сикстинскую мадонну Рафаэля, София Владимировна, чувствовала себя слегка омраченной: ее первенец, младенец Саша, прихворнул, и поэтому она часто отлучалась от гостей, бегала в детскую комнату, где «нянюшки» и «мамушки» с лекарем заодно суетились около ребенка. Между тем веселье в доме не умолкало, слышались изысканные разговоры на русском и французском языках вперемешку. Сама знаменитая Голицына, которой приходилось и с царями разговаривать и с королями танцевать, приставив лорнет к заплывшим глазам, разглядывала Воронихина и находила в его приятной внешности и манерах много общего с бароном Строгановым: «Вот ведь от простой девки, а каков человек! Князь да и только! Скромен? Да, но за этой внешней скромностью кроется волевая, устремленная натура!.. Шутка ли, взял на себя труд восстанавливать и исправлять непревзойденного Растрелли. Дерзко, однако похвально, стало быть, чувствует в себе силу. Женить бы его. На ком только?..»
– Андре, – обратилась старая княгиня к гостю, – не спешите покидать наши Палестины. Попо вас так ждал, так ждал… Побывайте и в Городне. Я. хочу, чтобы вы осмотрели мою усадьбу. Мне она ужасно надоела. Вы будущая знаменитость, – да, да, я не шучу. Составьте мне проект новой усадьбы. Быть может, вскоре вы мне его и представите на усмотрение?..
– Скоро не могу, ваше сиятельство, – сказал Воронихин. – Я очень медленно работаю, а главное, прежде чем думать о проекте сооружения, обязан я осмотреть местность, где надлежит ему быть… И еще я должен знать желание владельцев: ради какой цели они намерены построить дом на лоне тихой деревенской природы? Будет ли это усадебный центр с управлением над множеством крестьянских душ, раскиданных в окрестностях, или же та усадьба будет только местом для веселого отдыха знатных особ?..
– Я вас понимаю, Андре. Приезжайте ко мне вместе с Попо, поживете, увидите. Я надеюсь, что вы составите план, достойный вашего дарования, – заявила Голицына. И все вокруг поняли, что Андрей Никифорсчич княгине понравился и что зять ее, Павел Александрович, умеет выбирать друзей.
Вечером, при свете цветных фонарей, развешенных на деревьях в приусадебном саду, Павел Строганов и Воронихин гуляли вдвоем по заросшим травою тропинкам. Никто им не мешал. Были у друзей свои сокровенные разговоры, свои приятные воспоминания, были и печальные слухи о событиях последних лет и даже дней во Франции. Первым заговорил об этом Воронихин, он знал, что разговор о Франции будет по душе Павлу, потому и начал с вопроса:
