Нина Молева - Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси

— А, вы об этом! Но у принцессы Сигрид хватило ума откупиться от братца небольшими деньгами и посоветовать навсегда уехать в Германию. Сигрид — вполне рассудительная особа…

— Что ж, ваше величество, раз вы считаете такой выход наиболее благоприятным…

— У вас иное мнение по этому поводу, господин секретарь? Любопытно, какое же?

— Не смею занимать драгоценное время моего короля…

— Послушайте, я приказываю вам!

— Если вы настаиваете, ваше величество. Разве нельзя было оставить Густава, подобно Сигрид, в вашей свите? Если он раздражал вас, что вполне естественно, можно было ему приказать не показываться королю на глаза. Но при всех обстоятельствах Густав бы находился под постоянным присмотром…

— О каком присмотре над нищим и бездомным принцем вы говорите? Какая опасность могла в нем таиться? Извольте объясниться.

— Ваше величество, царь Борис рассчитывает на него как на наследника шведского престола. Трудно отрицать, что отец Густава пользовался большими симпатиями народа, а изданные сочинения по истории и литературе принесли Эрику XIV известность и уважение во всей Европе.

— Какое это имеет отношение к бастарду?

— Густав направляется в Московское государство, заручившись клятвенным обещанием царя, что для начала он станет правителем Финляндии и Ливонии.

— Мечты! Посмотрим, как обернется для него действительность. Ступайте, господин секретарь. Ваши новости оказались не такими уж обязательными, чтобы отрывать меня от моих размышлений.

…Итак, шведские ошибки. Но ведь со строптивым штатгальтером необходимо было как можно скорее свести счеты. Хотя Карл и пытался убедить всех, что стремится любой ценой закончить дело миром.

30 июля 1598 года польское войско во главе со своим королем высадилось в Швеции.

Еще можно было распустить войско. Оставить за герцогом штатгальтерство. Вместо всех «можно» состоялась битва при Стонгебро, закончившаяся страшным поражением короля. Страшным…

25 сентября 1598 года… Зигмунт дал обещание править в точном соответствии с присягой. Через четыре месяца собрать рейхстаг и — бежал из Швеции. Тайно. Позорно. Не оглянувшись на такую дорогую ему страну. Герцог Карл и тут не стал терять времени. Созванный им в Иенчепинге сейм назначил королю четырехмесячный срок для возвращения. По прошествии четырех месяцев подданные освобождались от данной королю присяги.

Всего четыре месяца… Конечно, они не решались. Конечно, медлили. Искали способов для дальнейших переговоров. Казалось, все угрозы останутся втуне. Если бы не герцог. Карл сумел постепенно подготовить и дворян, и народ. В июле 1599-го торжественное низложение состоялось. Больше незачем было приезжать в Швецию. Зигмунта здесь не звали и не ждали.

У герцога Карла была своя политика. Он искал оборонительного и наступательного союза с Московским государством. Догадывались ли московские правители, что Карл намеревался не только расширить владения Швеции, но и остановить московитов в их постоянном стремлении на север? Может быть.

Управлявший внешними делами Московского государства при Федоре Иоанновиче, а теперь и совершенно самостоятельно царь Борис уклонялся от подобного союза. С появлением принца Густава становилось понятным, что если Лифляндия и Финляндия окажутся под его управлением, наступление Москвы станет осуществляться с невиданной быстротой.

Что ж, герцог Карл вполне мог предпочесть принца Густава польскому королю. Пусть герцог еще не получил титула короля, пусть пока он всего лишь правящий наследный принц государства. Зигмунт не сомневался — это всего лишь очередная уловка. Скипетра и державы Карл IX Шведский, — а именно так ему предстояло именоваться впредь, — из рук не выпустит.

В том же году царь и великий князь Борис Федорович замыслил делать Святая святых в Большом городе, Кремле, на площади, за Иваном Великим. И камень, и известь, и сваи — все было готово, и образец был сделан деревянный по подлиннику, как составляется Святая святых.

Он хотел его (храм Всех Святых) устроить в своем царстве, так же как в Иерусалиме, подражая во всем самому Соломону, чем явно унижал храм Успения Божией Матери (Успенский собор Кремля) — древнее создание святого Петра.

В том же году поставлен другой земский двор за Неглинною, близ Успенского вражка, у моста, против старого государева двора. В том же году сделано Лобное место каменное, резное; двери — решетки железные.

— Ясновельможная паненка позволит помочь ей сойти с коня?

— Ах, это ты, шляхтич. Мой конюший должен быть здесь…

— Не иначе замешкался. В такую вихуру немудрено потеряться даже на княжеском дворе. К тому же он так просторен.

— Я не знаю…

— Моя помощь не оскорбит чести ясновельможной паненки — княжне легко в этом убедиться, спросив собственного дядю.

— Нет, нет, я не о том! Благодарю, шляхтич.

— Ясновельможная паненка не иначе устала от долгого пребывания в седле — столько часов.

— О, я могу оставаться на коне целыми днями. Просто — просто я не люблю охоты.

— Княжна не любит охоты? Но разве есть более достойное развлечение для высокородной шляхты?

— Все так считают, но я — я не люблю, когда за обреченным зверем охотится такая громада вооруженных людей, да еще с собаками. И потом раненые животные…

— Их, конечно, следует добивать. Один удар ножа…

— Не надо, шляхтич, не надо!

— Прошу прощения у ясновельможной паненки, но в краях, откуда я родом, к этому привыкают с пеленок.

— Я до сих пор не знаю твоего имени, шляхтич, тем более откуда ты приехал в наши края. Ты ведь не здешний?

— Нет, конечно. Я вырос в литовских землях. А имя — ясновельможная паненка наверняка знает, что не всегда можно пользоваться тем именем, которое принадлежит человеку по рождению.

— Да, знаю, если к этому вынуждают серьезные обстоятельства.

— Вот именно, ясновельможная паненка. Я столкнулся в своей жизни с наисерьезнейшими. К тому же оказался один.

— Твои родители умерли, шляхтич?

— Отец давно, и это его кончина обрекла меня на скитания.

— Ты говоришь, отец. А твоя родительница — она с тобой?

— Тоже нет. И тоже давно. Она томится в монастыре.

— О, Боже! Как это должно быть горько для тебя, шляхтич…

— Гжегож, ясновельможная паненка.

— Ты не называешь своего рода, пан Гжегож?

— Я не могу его назвать, если не хочу еще расстаться с жизнью. Слишком многим моя смерть принесла бы истинную радость.

— Не говори так, не говори, пан! Ничья смерть не должна приносить радость, если человек христианин.

— Тебя осеняет своими белоснежными крыльями ангел, княжна Беата, и скрывает от тебя истинное лицо света. Разве мало крови проливал народ ради торжества христианской веры! Цену собственных поступков можно до конца познать только на Страшном суде. А в земной юдоли мы все и постоянно преступаем Господни заповеди. Это часть нашего существования. Не лучшая, само собой разумеется, но непременная. Это Вседержителю дано судить, что совершал человек злонамеренно, а что по неведению.

— Ты думаешь, по неведению — это меньший грех?

— Для Спасителя важны побуждения наши, а не обстоятельства, которые движут слабостями человеческими.

— Ты учился философии, пан Гжегож?

— Можно сказать и так.

— И кем же решил стать? Твоя образованность должна тебе помочь, и думаю, дядя сумеет ее оценить в полной мере.

— Мое будущее слишком туманно. И для него образованность, о которой ты говоришь, княжна, в одинаковой мере нужна и не нужна. Мою судьбу может решить один Господь Бог. Один он, если на то будет его произволение, определит мое будущее. Оно может стать великим. Или остаться ничтожным. Как сегодня.

— Ты говоришь загадками, пан, но я не хочу нарушать твою тайну своими вопросами. Я… я буду молиться за тебя.

— Ты? Ты, ясновельможная паненка? За меня? Даже ничего не зная? Чем мог я заслужить такое счастье?

— Разве богатство и знатность одни делают человека великим? А наши мученики, праведники, просто ученые, проповедники веры, истинные христиане?

— Ты отнесла меня к ним, княжна Беата? Пусть же твоя ошибка станет для бедного изгнанника добрым предзнаменованием. Ты первый и единственный добрый гений, посланный мне на жизненном пути. Я всю жизнь буду просить у Вседержителя добра и благословения для тебя. А теперь прости ради Христа. Вот и твой запоздавший конюший. Бери коня, Яцек, как бы он не простыл. Смотри, какой ветер.

— Пан Гжегож!

— А, доктор! Ты-то что здесь?

— Ты долго говорил с княжной Беатой. Все обратили внимание.