Юзеф Крашевский - Князь Михаил Вишневецкий
Почти весь день прошел безрезультатно; не было епископов, примас опоздал… Приехав и заняв свое место, он мстил теперь молчанием…
Шляхта щетинилась. У корифеев последней борьбы стали вырываться восклицания:
— Если его мосц ксендз архиепископ не открывает заседания, то просим краковского ксендза епископа председательствовать!.. Пора так или иначе приступить к совещаниям!..
Глухой рокот вторил им, а Пражмовский, точно очнувшись, стал протестовать тихим голосом, говоря, что он готов служить отечеству до последнего издыхания.
Тем временем никто из сенаторов, которые стояли молча, не посмел проронить ни одного слова. Они переглядывались друг с другом, подталкивали друг друга локтями и было очень заметно, что они опасаются новой бури.
У павильона лишь переговаривались, совещаясь более для виду, чем на самом деле, так как собственно ожидали указаний от воеводств…
Сегодня умеренность как-то брала верх, но время от времени раздавались отдельные возгласы. Несколько воеводств стали на сторону Лотарингского.
Радзивилловская Литва высказалась за Нейбургского, но никто ее не поддержал.
Время от времени подымался какой-нибудь шляхтич, начинал говорить, распространялся, плевался и… не приходил ни к какому выводу.
В сандомирском воеводстве впервые раздалось: "Пяста! Пяста!".
Кое-где в отдельных кучках кричали смеясь: "Поляновского!".
Какой-то шутник припомнил Бандуру, но против него шумно запротестовали.
Вдруг Кшицкий, подкоморий из Калиша, громко и внятно крикнул:
— Князь Михаил Вишневецкий! Сын Иеремии!
Столь немногие ожидали услышать это имя, что сначала его даже не поняли, но, лишь только расслышали его отчетливо, произошла удивительная, непонятная вещь. Как будто все к этому было подготовлено, стали раздаваться крики:
— Князь Михаил Вишневецкий!
Возражений не было. Никто не стал сопротивляться.
Этот кандидат появился так неожиданно, как точно его ниспослал Святой Дух. Подхватили его с увлечением. Это был именно такой король, какого нужно было шляхте. Сын обиженного магнатами Иеремии, потомок героя, Ягеллонский отпрыск, бедный, никому неизвестный, забытый.
Вознеся его, шляхта могла дать осязательное доказательство своего могущества.
— Виват [58], Пяст! Виват, Вишневецкий! Виват король Михаил! — загремело все кругом с чрезвычайной страстностью.
Напрасно вздумал бы кто-нибудь сопротивляться. Воодушевление росло с такой неслыханной скоростью и силой, что невозможно было оказывать сопротивление этому потоку. Как огонь в летнюю засуху, разнеслось по всему полю:
— Виват, Михаил!
Шляхта бросала вверх шапки, подымала вверх сабли, горланила как опьяненная, как обезумевшая… Общий голос обратился в крик и победный рев.
Первый отголосок, донесшийся с поля в павильон, не был понят. Тут до такой степени никто не ожидал услышать имя бедного князя, не имеющего ни влияния, ни связей, ни приверженцев, что сначала не верили своим ушам. Разинув рот, открыв широко свои глаза, примас остановился, как в столбняке. Он озирался кругом, как бы переспрашивая взглядом…
Вдруг из этого шума ясно выделилось:
— Пяст! Князь Михаил Вишневецкий!
Пражмовский, который, чтобы расслышать лучше, поднялся было из кресла, упал в него обессиленный, с безумно раскрытыми глазами.
Гнев, отчаяние, страх, поочередно отразились на его лице. В эту решительную минуту он, не приготовившись, не мог овладеть собой и выдал себя, но постепенно обстановка заставила его хоть наружно разыграть покорность Провидению. Он кинул взгляд кругом.
Его негодование разделяли с ним, как поднявшийся первым, точно намереваясь покинуть свое место, маршал сейма, Собесский, уже собиравшийся выходить, так и значительное число сенаторов. Вся эта оппозиция, которая еще на что-то надеялась, собралась у кресла Пражмовского.
Нужно было его увезти; тогда никто другой не решился бы, может быть, провозгласить смешного, по выражению Морштына, короля.
— Едемте, едемте, скорее!
Почти без колебаний подхватили старца под руки. Он не сопротивлялся.
У павильона произошло большое замешательство, какая-то растерянность, неуверенность.
— Подождемте! — кричали некоторые.
— Едем! — настаивал рассерженный Собесский. — Над нами просто смеются!
Взяла верх группа, окружившая Пражмовского; она повторяла: "Едемте!" Примаса без сопротивления взяли и повели к карете. В один миг большая часть возков и лошадей была уже готова. Сенаторы отправлялись в город. Никто их не задерживал. Шляхта смеялась над этой паникой и все громче кричала.
— Виват, Пяст! Виват, король Михаил! — заглушало все.
В этом внезапном бегстве с выборного поля проявлялась растерянность аристократии, которая не предвидела такого результата и осталась в одиночестве.
На поле согласие голосов было поразительное.
Экипажи, увозившие в столицу удиравших из павильона, двигались среди толпы, повторявшей как один человек:
— Виват, король Михаил!
Крик этот сопровождали такое веселье, радость и искренний восторг, что лица сенаторов бледнели от растерянности и гнева.
Не один из них, может быть, вернулся бы, но было уже поздно. Оборачиваясь, они запоминали, кто остался в павильоне.
Многих не хватало среди уезжающих. Удалялись только корифеи. Замечено было, что Пацы остались, что Любомирских не было среди едущих.
Станислав Любомирский, староста спижский, шурин Михаила Вишневецкого, взял после некоторого раздумья покинутый в павильоне маршальский жезл вместо сеймового маршала Потоцкого, который уехал за примасом, и остановил дезертирство оставшихся.
Рядом с ним епископ Холмский Ольшевский также собирал разбегающихся. Пацы стояли в сторонке, раздумывая еще по-видимому, ехать ли им за примасом или остаться с Ольшевским. У многих замечалась та же неуверенность и подсчитывание сил победителей; между тем единодушные крики воеводств не только не прекращались, но все росли и усиливались, так что невозможно было сомневаться, что это единодушие не сможет уже разрушить никакая сила.
Не было примаса, чтобы провозгласить короля, но замена его каким-либо другим епископом была ни невозможной, ни беспримерной.
Решительный шаг Любомирского имел своим последствием то, что большая часть сенаторов осталась в павильоне.
Что же происходило в это время в поле с самим князем Михаилом?
Он сам еще не мог вполне дать себе отчета в этом.
Он явился на Волю, как обыкновенно, в сопровождении небольшого и скромного эскорта из нескольких человек.
Келшп, сопутствовавший ему, расстался с ним, отправившись к своей Литве, а князь Михаил занял обычное свое место под сандомирским знаменем.
Некоторые тут его знали, а со многими он познакомился лишь во время выборов. Этот бедный князь привлекал глаза любопытных своим печальным выражением лица и своей уединенностью. Время от времени подходил, к нему старый слуга, иногда приходил Пиотровский, однако чаще всего он был один и погружался в размышления, скучая на этом обязательном посту.
В этот день он был, может быть, еще более утомлен чем обычно.
Когда в некотором отдалении калишское воеводство стало кричать: "Виват князь Михаил Вишневецкий! Виват Пяст!", для князя это было так неожиданно, что он сначала не понял и не расслышал возгласа.
Но в это время все сандомирское воеводство, обращаясь к нему, крикнуло как один человек: "Виват, князь Михаил!"
Он счел это за шутку и кровь ударила ему в голову. Он грозно нахмурил лицо и обратился к стоящим поблизости:
— Мосци панове! Так шутить не подобает!
Не будучи гневливым по характеру, он не нашелся, что предпринять еще, чтобы разрядить свое волнение, но возгласы не прекратились и его старый слуга первый прибежал и, хватая его за колени, сказал:
— Вас провозглашают королем! Вон, все воеводства единогласны!
— Ах, отстань, этого не может быть! — возразил сердито князь Михаил.
В это время стали подбегать и другие, вскидывая шапки, крича, радуясь, безумствуя.
Князь Михаил стоял бледный как полотно. Нельзя было дальше сомневаться в явном чуде. Точно гром и молния разразились у него под черепом. Слезы ручьем хлынули из глаз:
— Fravseat a me calix iste [59]! — проговорил он.
Он стоял как изваяние, а слезы струей потекли из глаз. Воспоминание об отце, матери, какой-то смутный страх не давали ему собраться с мыслями.
Казалось, будто какая-то сила внезапно подхватила его и перенесла в иной новый мир. В глазах у него потемнело, он ничего не видел. Его лошадь схватили под уздцы, окружили его и повели по лагерю и он не понимал, что с ним происходит.
Удар грома не мог бы потрясти сильнее.
Пожалуй, никогда выборы не происходили при таком согласии голосов. Даже те, которые успели уже примкнуть к Лотарингскому и собирались провозглашать его, подхваченные общим течением, не задумываясь над тем, что они делают, кричали: "Пяст!" Восторг шляхты переходил все границы. Это был их король! Вчера бедный, стоявший в уголке у той знати, которая на него смотреть не хотела, сегодня он возведен на трон голосом шляхты, ее волей.
