Зинаида Чиркова - Проклятие визиря. Мария Кантемир
А Мария, найдя такого внимательного и серьёзного слушателя, разливалась, стремясь поразить своей осведомлённостью Петра Андреевича. Как же так — он даже не знает, что за лилией скрывается невинность и величие, цветок кактуса означает полное и непреходящее постоянство, — словом, все свои знания передавала она Толстому, даже не подозревая, какую бурю чувств вызвала этими рассказами.
Дмитрий хмуро слушал болтовню своей дочки и несколько раз порывался прервать поток её слов, но Пётр Андреевич вежливо останавливал его и продолжал внимать девочке.
— Вот если фиалка? — вспомнил он о позавчерашней дате, выложенной фиалками.
— Никто не знает о нашей тайне, — объяснила Мария.
Ага, значит, они не догадываются, что Толстой может раскрыть их секрет. Значит, надо поберечь эти сведения и по-прежнему делать вид, что ничего не понимаешь.
Но зачем? К чему столько ухищрений? И кому понадобилось такое изощрённое шпионство?
На виду у него было всё: слежка янычар, постоянные стражи у ворот, сопровождение для малейшего выхода в город, даже для закупки провизии. Это было явно. Но выходит, есть среди своих тот, кому выгодно очернить посла, унизить его в глазах султана и визиря. Но зачем, почему? Вопросы эти нескончаемо мучили Толстого...
Пётр Андреевич долго водил Кантемира и его дочку по своему дому. Пожалуй, Мария впервые видела столько европейской мебели — их дом, хоть и строенный по модели самого Дмитрия, не отличался от других турецких дворцов убранством. Лишь в кабинете у самого Кантемира был письменный простенький стол да стул, два-три кресла для посетителей. А остальные палаты были убраны так, как убирались все турецкие дома: низенькие диваны, крохотные столики, громоздкие шкафы, этажерки или подставки; двухсветные окна давали много солнца и воздуха.
Мария с восторгом посидела в мягком кресле Петра Андреевича у его письменного стола на громадных серебряных ножках-львах, покачалась на больших тяжёлых стульях, попрыгала у раскладных стенных книжных шкафов, забитых множеством книг. Всё ей было в новинку, ей было всё интересно, а Пётр Андреевич лишь рассеянно отвечал на её вопросы.
Он показывал ей большое бюро — письменный стол-конторку, за которым часто работал, тайники, пружинки, которые выдвигали потайные ящички, а сам мучительно припоминал, насколько глубоко влез в его секреты Макарий, его секретарь и помощник, первое лицо в посольстве. Да, этот молодой человек хорошо знал несколько языков, писал красиво и быстро, умел сочинять ясные доходчивые письма, и даже отправляя рапорты самому Петру, царю, пользовался Толстой помощью своего секретаря...
Он едва дождался, пока гости наконец уберутся домой, и благодарил Бога, что несмышлёная девчонка раскрыла ему глаза на тайную измену в его собственном доме.
До самого вечера сидел он в своём покойном мягком кресле и размышлял.
Да, он давно осточертел султану и его часто сменявшимся визирям своими требованиями, не поддавался на льстивые уверения в дружбе, требовал и требовал достойного уважения и такого отношения к себе, какое подобает послу великого государя великой державы.
Долгое время крутились вокруг него всякого рода льстецы и подлипалы, стараясь использовать его в своих интересах, в интересах Порты, но он сразу понимал, что к чему, и отсекал всякие попытки.
Нашли, значит, ход к нему через его секретаря. Что же мог сделать этот Макарий, чтобы принизить достоинство посла, уничтожить все его требования и протесты?
Долго ждать Толстому не пришлось. На другой же день получил он секретное письмо от самого царя.
Обиняком, не называя ни имени, ни фамилии, не высказывая упрёков, Пётр писал Толстому, что получил на него большой донос и поверил бы многому, если бы не встретились в нём несколько закавык.
Первая — как будто дал Толстой Головину, тогдашнему главе Посольского приказа, ведающему всеми посольскими делами, две тысячи червонцев, только чтобы заполучить место посла в Турции.
И пояснил Пётр: назначение это вовсе не делало чести Толстому, не могло ему дать ничего, кроме тяжёлой и трудной работы. И потому не надо было ему давать «дачу» Головину. И кроме того, сам он, царь, просил Толстого ехать в Стамбул, защищать там интересы России.
Вот и первая закавыка — значит, неправда это, значит, врёт тот, кто писал сей донос.
Правда, доносам Пётр верил не всегда — и часто ошибался. Корил себя, что не внял доносу на Мазепу, и крепко ошибся, выдал Искру и Кочубея самому гетману, да Бог спас: вовремя прискакал Меншиков в Батурин, понял, что гетман изменил русскому царю.
А вот во втором случае не знает Пётр, стоит доверять доносу или нет. Пишет доносчик, будто получил Толстой 200 тысяч золотых червонцев для «дач» турецким визирям и пашам, да большую часть положил себе в карман. А казнокрадства царь не терпел. Хотя и тут сомнения его взяли. Вовсе не 200 тысяч дано было Толстому, а соболей и других мехов для взяток турецким чиновникам, любящим мзду даровую, да и не на такую сумму, а на гораздо меньшую. И хоть Пётр не называл цифру, но Толстой хорошо её помнил.
И высказывал царь своё мнение: кому-то сильно надо, чтобы он отозвал Толстого, а на его место поставил другого...
Это письмо Толстой не показал своему секретарю. Курьер был секретный, вручал пакет прямо в руки посла, и теперь Пётр Андреевич прекрасно понял весь ход мыслей своего молодого, но уже такого коварного и пронырливого секретаря.
Значит, вышли на него через садовника, через цветы, завязали льстивые разговоры, наверно, и «дачу» дали какую-нибудь, чтобы сместить Толстого, а на его место назначить такого посла, чтобы угоден был Порте, не надоедал требованиями и настояниями, вмешался бы в коварные и злокозненные планы султана. Значит, нужно поискать, чем взяли Макария султановы слуги...
Грозил царь Толстому: ежели правда, что в карман себе кладёт суммы немалые, то знает, как умеет государь наказывать. Ну а ежели всё неправда, значит, надо вести следствие по всем правилам: найти доносчика, найти измену в своём посольском доме, найти, кто продался слугам султановым.
И самому послу надо за дело взяться, не оставлять на чью-то заботу. И тоже долго раздумывал Пётр Андреевич. Вроде и улики все против Макария — и донос царю мог лишь он сочинить, и цветочками с Асамали занимался, — только вот поймать за руку нельзя. Никаких доказательств пока нету. А надо, чтобы было всё честь по чести — по заслугам кара.
И Пётр Андреевич отрядил своего верного камердинера последить за секретарём.
Нет, не отлучался с посольского двора Макарий, не уходил никуда, разве что с Асамали разговаривал, а уж тот отпрашивался за новой рассадой, за новыми цветами для новых дат на цветочном календаре.
Провизию закупал обычно на турецком базаре главный повар посольства. Но вдруг приключилась с ним болезнь: не мог встать с постели, лежал весь в поту, с мокрой тряпкой на голове и тихонько стонал.
— Макарий, — попросил Толстой секретаря, — не в службу, а в дружбу: ты у нас человек хозяйственный, даром денежки не протранжиришь — сходи на базар вместе со слугами, закупи, что надобно, а то, чего доброго, без обеда останемся...
Макарий удивлённо поднял брови.
— Разве я сегодня вам не нужен? — спросил он.
— Да писулек как будто не предвидится, а коли что будет, я и сам отпишусь, — пошутил Пётр Андреевич.
Сомнение мелькнуло в глазах Макария, но он лишь согласно кивнул головой.
— А я вот посижу в мягком кресле, — болезненноустало проговорил Пётр Андреевич, — да попарю свою ногу больную, жара донимает, подагра моя опять разыгралась...
Но едва секретарь со слугами ушёл со двора, как Пётр Андреевич прокрался в палаты, занимаемые Макарием.
— Яко тать, — усмехнулся он.
Аккуратно, стараясь ставить вещи на свои места, осмотрел он всё, что здесь было. И особенным его вниманием пользовалось большое бюро-конторка, за которым Макарий работал.
Ключиками от всех ящичков конторки Пётр Андреевич обзавёлся давно: в первый же месяц, как только прибыла мебель, он оставил себе третьи ключи от всех столов и ящиков, а Макарию сказал, что ключей по два экземпляра. И теперь он похвалил себя за предусмотрительность. Но знал, что оба ключа, оба экземпляра всех ключей, Макарий не доверяет никому и всегда носит с собой.
Обыск, аккуратный, тщательный, ничего не дал до тех пор, пока Толстой не натолкнулся на потайной ящичек, такой же, какой был и в его конторке, — знать, делал эти бюро один мастер.
Пётр Андреевич нажал едва заметную пружинку у края выдвижного ящичка, и тихо отошла панелька едва видного отверстия. Там стояла маленькая коробочка. Пётр Андреевич взял её в руки, сразу определил, что турецкой работы, щёлкнул замочком, и открылся перед ним большой золотой перстень с крупным алмазным камнем.
