Николай Шпанов - Повести об удачах великих неудачников
Ленуар предался размышлениям. Просматривая старые труды об изобретениях, он стал искать в них хоть что-нибудь, что говорило бы об идее порохового двигателя. Им овладело непреодолимое желание во что бы то ни стало решить задачу именно теперь. Он почти забросил мастерскую, сказавшись больным
Наведавшийся к нему Маринони нашел своего компаньона в таком виде, что поверил в болезнь: платье Жана было в беспорядке, борода небрита, волосы растрепаны. Итальянец с трудом узнал своего обычно франтоватого и опрятного друга. Он даже предложил было ему присылать пищу на дом.
Но Жан отказался. Сейчас ему было не до того. С лихорадочной поспешностью просматривал он наново работу де ля Фоша, надеясь найти что-то, может быть, пропущенное при первом чтении, но способное подобрать ключ к тайне действия взрывного двигателя.
Однако ничего нового он не нашел. Стала только еще яснее непригодность пороха как топлива для машины. Жану казалось, что, будь в распоряжении Папена менее интенсивно взрывающееся топливо, он, быть может, и решил бы свою задачу успешно.
Значит, необходимо прежде всего отыскать такое топливо. Придя к этому выводу, Ленуар почувствовал некоторое облегчение, точно часть работы была уже сделана.
В этот вечер Жан решил поужинать в «Холостом парижанине». Он спустился в знакомый зал и, заказав еду, уселся в дальний угол, погруженный в полумрак. Бывший гарсон хорошо знал привычку дядюшки Юннэ экономить на газе и потому, когда принесли еду, он, назло хозяину, велел зажечь рожок над своим столом.
— Извините, сударь, здесь разбит колпачок, рожок зажечь нельзя, — ответил гарсон. — Впрочем, позвольте, мы это сейчас исправим.
Гарсон взял винный стаканчик и, укрепив его вверх дном на розетке, открыл кран. Пока он возился со спичками, Жан почувствовал запах газа, успевшего наполнить стаканчик, и, видя неловкость гарсона, сам чиркнул спичкой, но едва он поднес ее к рожку, как раздался легкий взрыв. Подкинутый голубым языком пламени, стаканчик соскочил с розетки и разбился.
— Гасите, гасите, сударь! — испуганно закричал гарсон и бросился собирать осколки. — Хорошо, что хозяина нет: уж и досталось бы мне! Позвольте, я перенесу ваш прибор на другой стол, где светлее.
К удивлению гарсона, Ленуар ничего не ответил. Он сосредоточенно смотрел на рожок, потом схватил со стола другой стакан и снова накрыл им рожок. Когда стакан наполнился газом, Жан поднес спичку. Произошло то же, что в первый раз: стакан подпрыгнул и разбился.
Жан потянулся за третьим стаканом…
Когда в дверях ресторана показался дядюшка Юннэ, ласково державший под руку Ипполита Маринони, глазам их представилось странное зрелище.
Не обращая внимания на протесты гарсона, Ленуар приладил к газовой розетке стаканчик и прижал его массивной перечницей. Подождав, когда в стаканчике соберется газ, он зажег его. На этот раз последовал взрыв более сильный, чем два первые. Стаканчик разлетелся вдребезги. Перечница упала, и в воздухе повисло облако молотого перца.
Сбивая с ног Юннэ и Маринони, гарсон с криком бросился к выходу. А Ленуар, чихая от крепкого перца, хохотал как сумасшедший и выделывал от радости какие-то антраша.
— Милый мой! — воскликнул, подбегая к нему, Маринони. — Теперь я вижу, что ты действительно болен!
— Его нужно свезти в сумасшедший дом! — кричал возмущенный ресторатор. — Где это видано? Он взорвет ресторан. Это — социалист! Мало им Собора богоматери — они хотят теперь пустить на воздух частные заведения. Полицию сюда!..
Но не успел он привести в исполнение свою угрозу, как, надышавшись перцем, принялся немилосердно чихать.
Когда чиханье прекратилось, Юннэ хотел было снова наброситься на своего бывшего слугу, но тот весело воскликнул:
— Довольно, метр! Три стакана и перечница — франк. Три жиго — для меня, для Маринони и для вас — три франка. Остается еще франк на вино. Кутим, господа! Сегодня я угощаю.
— Ты, право, нездоров, — покачал головой Маринони.
— Здоров, как вол, как два вола!..
— Но что все это значит?
— Неужели не понимаете? Ведь это как раз то, чего не хватало Папену.
— Ну, метр Юннэ, — примирительно сказал итальянец, — я ничего не понял, но, вероятно, он опять что-нибудь придумал. Это голова! — Он одобрительно постукал своего мастера по лбу. — И вы напрасно выставили его тогда на улицу. Поверьте, у вас был бы теперь самый механический или самый электрический ресторан во всем Париже.
— Да, и порядочные люди боялись бы ко мне зайти. Слуга покорный! Предпочитаю своими руками, без машины, поворачивать вертел и жарить котлету на самой обыкновенной плите. В кухне ваша техника ни к чему.
— Как сказать, как сказать, сударь! — пробормотал Маринони, запихивая в рот кусок жаркого. — Я все же выпью за механическую кухню.
— А я за газ! Только за газ, господа мои! — воскликнул Ленуар.
Ему было весело — так весело, как бывало только в детстве и как еще ни разу не было здесь, в Париже. Ни разу за все десять лет парижской жизни.
5
Странная жизнь началась для Ленуара. Его почти совершенно перестала интересовать работа в мастерской. К неудовольствию Маринони, за несколько последующих лет работы Жан не принес ни одного изобретения.
Бианка тоже имела основания сердиться на своего друга. Он стал ходить небрежно одетым и почти перестал бриться. За столом у Маринони, к которым Жан перешел на пансион, его мысли витали неизвестно где; когда ему задавали вопросы, то становилось ясно, что он ничего не слышит и не видит вокруг себя.
В течение года Ленуар был постоянным посетителем контор нотариусов и стряпчих. Не обладая набитым кошельком, не имея коляски с гербом, он принужден был сносить высокомерие стряпчих, хамство писцов…
Но, поставив себе целью добиться необходимых сведений, он терпел все.
Старательно собирая материалы, Жан бережно хранил их. Теперь на его рабочем столе не было больше ни элементов, ни банок — их заменили груды бумаг. Обрывки записей, вычислений, чертежи и наброски — все это нарастало горой и покрывалось пылью.
Жан был так увлечен своей никому не понятной работой, что весьма равнодушно отнесся к разразившемуся страшному кризису.
Страна переживала трудные времена. Цены на продукты питания росли. Из-за неурожая Франция осталась без собственного хлеба, а ввоз английского зерна был запрещен. Во всей стране происходило глухое брожение. Оппозиционная буржуазия требовала избирательной реформы. Она хотела получить большинство в палате и свергнуть министерство биржи. Парижанам было не до гальванопластики. Мастерская Маринони почти перестала получать заказы, Средства старика иссякли. Он не знал покоя в поисках заказчиков и кредиторов, а Ленуар все бегал по нотариусам, тратя последние деньги на справки, сути и смысла которых никому не хотел сообщать.
И тут старый итальянец восстал. Он даже поставил вопрос о разрыве.
Такая решительность отрезвила Ленуара. Он нехотя занялся делами мастерской.
Наступивший сорок восьмой год не принес облегчения. На политическом небе сгущались тучи. В ответ на требование реформ правящая клика финансистов и крупных предпринимателей отвечала захватом новых экономических позиций. Мелкие торговцы один за другим «вылетали в трубу». За ними следовали содержатели небольших предприятий.
По вечерам Маринони возвращался из «Холостого парижанина» все более возбужденный, а однажды, 21 февраля, бегая по комнате, он взволнованно размахивал руками, ерошил волосы и бубнил что-то себе под нос. Наконец, подбежав к столу, он стукнул по нему кулаком и закричал:
— Черт возьми, правительство берет на себя слишком много! Я приехал во Францию вовсе не для того, чтобы поддерживать расправу французских корпусов над итальянскими патриотами. Довольно с нас и австрийцев! — Он снова забегал по комнате. — Я всегда считал, что французская политика — дело самих французов. Но теперь — извините! Если вы, господин король, считаете себя вправе навязывать ваши желания моему народу, так уж позвольте и мне немного вмешаться в ваши дела. Разрешите и мне сказать: нам надоело министерство Гизо!
— Потерпите, Маринони, — спокойно возразил Ленуар. — Король сменит министров. Все придет в порядок. Не стоит нам с вами путаться в это дело.
Но Маринони потряс сухоньким кулаком:
— Ну нет, не так-то просто! Когда у Маринони зачесались руки…
— У нас есть более насущные дела, чем участие в бунтах парижских рабочих, — пренебрежительно бросил Ленуар.
Маринони остановился против компаньона:
— По-вашему, может быть что-нибудь более насущное, чем борьба за право на работу? Хорошая драка нужна нам так же, как рабочим. На этот раз наши интересы сходятся.
