Дон Делило - Весы
Тем вечером он сидел один в «Пчелиной матке» и думал, что слишком быстро перешел к делу. Казалось, ее не слишком обрадовали эти сведения, и в ответ она сообщила ему свои новости. Его подразделение через пару недель отправляют в новую горячую точку, на Формозу. И в данный момент она хотела бы одного — чтобы он отложил мысли о дезертирстве и сосредоточился на получении доступа к секретным документам и фотографиям. Некоторое время они это обсуждали. Она говорила о его работе, а не о жизни. Ей нужны были боевые позывные, идентификационные коды, радиочастоты. А также фотографии «У-2».
Ему заплатят, хотя она понимала, что для него дело не в деньгах. Она договорилась с ним о новой встрече в Ямато, рядом с базой, и подробно объяснила, как добираться. Тоном опытного человека рассуждала об операциях и работе, о необходимости дисциплины, возможно, намекая на его мятую уличную одежду и двухдневную щетину. Она сказала, что восхищается японцами, потому что человек может потратить всю жизнь, чтобы правильно понять что-то одно.
У нее были полные губы и маленькие руки. В облике сквозило нечто как бы девическое, несколько уровней коварства и насмешки. Он сказал ей, что серьезно намерен изучать русский.
В «Пчелиной матке» он подождал, когда Тэмми закончит работу, и провел с ней ночь в квартире, где она жила с двумя сестрами. Они переспали, украдкой, пока сестры смотрели телевизор. Свернувшись в углу комнаты, положив голову на согнутую руку любовницы, он не мог уснуть и думал о множестве вещей, которых доктор Браунфельс не знала. Она не знала, что со времен первого трибунала он дежурил по кухне. Наряд на кухню, наряд в караул, и еще куча всяческого дерьма — но только не наблюдал за экраном радара. Она не знала, что он потерял допуск после второго трибунала. Она вообще не знала, что был второй трибунал, да и первый, коли на то пошло, и не знала об инцидентах, которые к ним привели. И последнее, чего она не знала: какой опасности ему придется себя подвергнуть, чтобы добыть документы из запретной зоны без допуска.
Представляя ее гладкое круглое лицо, слыша речь с акцентом, он в темноте спрашивал себя: во что ты ввязался, Освальд Ли?
Вернувшись в Ацуги, он начал запоем смотреть кино. Каждый фильм по два раза, все держал в себе, проводил много времени в библиотеке базы, изучал русские глаголы.
«А что если она просто хочет обвести меня вокруг пальца?» — думал Оззи.
Он встречался с ней в квартире над магазином велосипедов. В коридоре сушился раскрытый зрнтик. Она одевалась в западную одежду, на плечи набрасывала плащ. Они пожимали друг другу руки, будто соседи по больничной палате. Волосы ее были неровно подстрижены, слишком по-молодому, и из-за этого он думал, что на нее нельзя полагаться, что она жить не может без двойного умысла, говорит одно, а имеет в виду нечто противоположное.
— Ты принесешь гораздо больше пользы, — говорила она, — если продолжишь выполнять свои обязанности и периодически отчитываться мне. Отправляйся туда, куда тебя пошлют. Почему нет? Мы хотим, чтобы ты продвигался вперед. Продвигался здесь, а не в Москве или Ленинграде.
— А если я решил уехать?
— Время еще не пришло.
— Разве нельзя натренировать меня там и заслать обратно?
— Тебя уже заслали обратно.
Шуточки. Он сказал ей, что у него нет документов. Возможно, документы появятся в ближайшем будущем. Зависит от обстоятельств. В то же время он проявлял добрые намерения, сообщая число и типы самолетов своей эскадрильи и опознавательные индексы самолетов, появлявшихся в зоне идентификации и покидавших ее. Он не рассказал ей всего, сто знал об «У-2». Сообщил несколько технических подробностей, изучая ее реакцию на термины. Сказал, что на базе ходят слухи, будто фотоаппараты самолета снимают многоапертурным способом.
Какова ширина захвата?
Очень не хотелось признаваться, что он не знает. Она спросила, как зовут пилотов «У-2». Ей нужны были технические руководства, инструкции. Он пытался создать впечатление, что дальнейшая информация будет доступна по ходу дела, по обстоятельствам.
Он настойчиво хотел уроков русского языка. Принес англо-русский словарь. От вида этого словаря доктор Браунфельс плотнее завернулась в свой плащ. Велела ему больше никогда так не делать. Она сама принесет все необходимые книги.
Они сидели за столом в тусклом свете и отрабатывали произношение. Похоже, что его прилежание произвело на нее впечатление. Если он продолжит изучать язык самостоятельно, не привлекая к себе внимания, она поможет ему всем, чем сможет. Она некоторое время рассказывала о языке, вопреки собственному здравому смыслу: привлекало его искреннее стремление к знаниям.
Работая с ней, произнося новые звуки, следя за ее губами, повторяя слова и слоги, слушая, как его невыразительный голос приобретает фактуру и объем, он почти ощущал, как его переделывают, дают выход некоей расширенной и углубленной части личности. Глубоко проникающая честность русского языка была соразмерна этому. Он считал доктора Браунфельс хорошим учителем, строгим и серьезным, и чувствовал, как порой между ними проскакивает искра подлинной радости.
Он сказал ей:
— Через тысячу лет люди будут читать исторические книги и узнавать, кто где провел черту, кто совершил правильный выбор, а кто нет. Движущая сила истории на стороне Советского Союза. Это абсолютно очевидно для того, кто вырос в Америке с незашоренным умом. Нет, я не отрицаю местные ценности и традиции. На самом деле эти ценности в потенциале привлекательны. Все хотят любить Америку. Но неужели честный человек может забыть, что он видит в повседневной жизни, эти бесконечные компромиссы, подобные миллиону маленьких войн?
Рейтмайер выслушал приветствия, за которыми последовал нескладный диалог, сопровождаемый жестикуляцией. Разговаривали Освальд, которого он время от времени считал своим приятелем, и капрал по фамилии Ярославский. Забавно, двое морских пехотинцев США каждый день появляются на смотре, болтая по-русски. Рейтмайера это раздражало. Будто его гладили против шерсти. Они оборачивали все происходящее в интимную шутку, смеялись над какими-то фразами, называли друг друга «товарищами». Кажется, им это было смешно. Семь, восемь, девять дней подряд. Бестолковая иностранная тарабарщина. Такое только в Америке, как говорится. Правда, дело происходит в Японии, напоминал он себе, а на этом сказочном Востоке каждый день странный.
Он смотрел, как Тэмми красит губы карандашом для бровей — повсеместная причуда японских девушек-подростков в тот год. Она была моложе Мицуко, но не так уж и юна. Мицуко растворилась в изменчивом мире, и вполне вероятно, что Тэмми в любой момент последует за ней. Сейчас она позировала ему в пышной блузке и тореадорских брюках. Оззи больше не стеснялся, когда другие морские пехотинцы видели его с женщиной такого хорошего сложения. Для парней из Первой эскадрильи наведения авиации это было непостижимо.
Она отвела его в местечко под названием «Бар одиночества», где официантки носили купальники, пропитанные каким-то химическим составом. Хитрость в том, что можно чиркнуть спичкой по заду девушки, проходящей мимо твоего столика. Четверо чернокожих солдат вошли в раж, чиркая спичками по лоснящимся задницам. У всех между костяшками пальцев торчали спички. Они улюлюкали и хохотали, не в силах скрыть восторга. То были молодые чернокожие южане, неуклюжие и долговязые, развязные и симпатичные, и глядя на них, он задумался, как там Бобби Дюпар. Это слегка омрачило вечер. Он сидел в вони горелых спичечных головок, пил пиво и простыми словами рассказывал Тэмми о своем прошлом. Один вечер из жизни «Бара одиночества».
Три дня спустя он почувствовал жжение, когда мочился. Внутри саднило. Еще через два дня ему пришлось заметить мутные выделения из пресловутого органа. Он ночью пошел в уборную, чтобы разглядеть жидкость, гадостные желтоватые капли. В лаборатории у него взяли множество мазков, прописали девятьсот тысяч единиц пенициллина внутримышечно в течение трех дней и перевели на облегченный режим.
Оззи подхватил триппер.
Летчика привозят на «скорой помощи» с вооруженной охраной. На нем белый шлем, пристегнутый к герметичному костюму, и он без промедления шагает к самолету без опознанательных знаков. Наземная команда и охранники отступают назад, мотор издает пронзительный звук, на который несколько человек всегда выскакивают из радарной лачуги, посмотреть, как черный реактивный бандит пронесется по взлетной полосе. Самолет резко отрывается от земли, визг нарастает, вспомогательные стойки поддерживают длинные крылья на нужном уровне, пока не достигается скорость для взлета. Затем самолет взмывает, ходули отваливаются, люди пытаются уследить за быстрым крутым взлетом, блестящим прыжком в новую реальность. Они корчат рожи, вглядываясь в дымку. Но объект уже вне поля зрения, растворился в высоком, спокойном, плоском покрывале неба, а вслед ему несутся тихие протяжные ругательства и шепот недоверия.
