Владимир Потапов - Пылающие алтари
Эллин медленно брел по улице между развалинами домов. Ноги утопали в золе, в воздухе висел тлетворный запах гари. Великой скорбью была объята душа Диона. Он представлял себе, как метался здесь демон смерти Танатос, не успевая исторгать души из тел огромного количества людей. Вот он призывает на помощь своих мрачных спутников кер. Неистово носятся керы в пламени по узким улицам города и над степью вокруг. Их ликующие вопли сливаются с криками и стонами людей. Похожие на больших сов с человеческими лицами, они кроваво-красными губами припадают к ранам, жадно пьют горячую кровь и вырывают души из еще живых тел…
Подходя со стороны агоры к своему дому, Дион не узнал его. Перешагнув через невысокую ограду из поставленных на ребро плоских каменных плит, эллин вошел в дом через зияющий проем двери. В воздухе закружились хлопья потревоженного пепла. Они медленно оседали на пол, усыпанный камнями и осколками амфор, которые похрустывали теперь под ногами бывшего хозяина дома. И хотя после изгнания эллинарха из Танаиса в этом доме жили другие люди, Дион узнавал знакомые предметы, которых когда-то касались его собственные руки, руки Эвтерпы и сына. Вот глиняная заслонка, наполовину закрывающая овальный зев двухъярусной печи. Ручка на ней отбита. Это маленький Аполлоний свалил заслонку лет двенадцать назад. Вот чернеет в углу закоптившаяся зернотерка из двух круглых жерновов. На ней сохранилась даже краснолаковая мисочка с перегоревшей мукой. Внизу, у основания, чернели остатки двух сгоревших корзин. Дион запустил в них руку, на ладони очутились обуглившиеся зерна пшеницы.
Сгорело и обрушилось деревянное перекрытие домашнего подземного святилища, где некогда собирались на тайные собрания почитатели речного бога Танаиса, а затем и первые христиане из фиаса Диона. А вот и сам Иисус выглядывает из-под обломков. Дион спрыгнул в подвал, вырубленный в материковой скале, поднял каменное распятие и прислонил его к стене. Потом отыскал в углу плиту с изображением Бога Внемлющего, поставил рядом со Спасителем и стал рассматривать обоих.
Бог-всадник в плаще, с длинными волосами и бородой, волнами ниспадающими на плечи и грудь, и стоящее за ним дерево покрылись лиловыми разводами и пятнами черной сажи. Бог Высочайший и Внемлющий потерял всю свою значительность и выглядел сейчас обиженным старцем, которого покинули дети.
Дион грустно усмехнулся: «Усыновленные тобой отреклись от тебя, поклонились злейшему врагу твоему, объявившему бесами всех других богов. Оставили тебя люди, забыли…»
Дион перевел взгляд на Иисуса Христа. Распятый бог, сын бога Единого, побывав в огне, выглядел еще более жалким и беспомощным. Обещавший людям спасение, он не смог защитить даже себя. В гневе Дион пнул ногой распятие и покинул развалины своего дома.
Ноги сами понесли его в степь, прочь из города, к памятному месту у реки. Но не увидел он там больше одинокой ивы — сгорела она в кострах орды. Растоптан лошадьми могильный холмик, украдено изображение Эвтерпы. Хотел Дион склониться к земле, поцеловать прах над могилой, но вдруг услышал какой-то свист.
Словно клещами сдавило грудь, земля вырвалась из-под ног. Жесткая петля аркана захлестнула его…
* * *Навак прождал Диона до сумерек. Эллин не явился. Сираки уже собирались отправиться на розыски, когда до их слуха долетело ржание лошадей, стук копыт, звон плохо пригнанного оружия. Они притаились, прильнув к земле. Мимо проследовал большой отряд, по крайней мере раз в десять превосходящий группу Навака.
«Роксоланы, — определил Навак по одежде и отдельным репликам воинов. — Пешими в драку ввязываться не стоит».
Когда роксоланы скрылись вдали, сираки обшарили всю крепость, но Диона нигде не было. На другой берег пришлось возвращаться без него.
Не знал Навак, что в одном из вьючных тюков проследовавших мимо роксоланов находился эллин, завернутый в шкуры, спеленутый сыромятными ремнями. Может быть, тогда он был бы иного мнения насчет драки.
Еще никогда не видели сираки, чтобы так гневалась их молодая предводительница, как сейчас, выслушав Навака.
— Это ты виновен в гибели эллина! Ты, тайный приспешник изменника! В Успе я потребую твоей смерти!
— Онесик — вождь. И я обязан был выполнять его указания. Но видят боги — в смерти Диона нет моей вины.
Зарина приказала связать Навака, а сама с большим отрядом воинов вернулась назад, переправилась через Дон, обследовала крепость и большое пространство вокруг нее. Ни роксоланов, ни Диона обнаружить не удалось.
Судить Навака собрались все жители Успы. Все роды прислали своих представителей. Его признали виновным в том, что он отпустил Диона одного и тем самым обрек на гибель. Глашатай прокричал собранию решение Совета старейшин, и ответ был один:
— Смерть!
Но недаром Навак слыл лучшим стрелком из лука. Когда собрание немного угомонилось, кто-то выкрикнул:
— Предлагаю помилование, если он собьет стрелой летящего сокола!
И тотчас же многие откликнулись:
— Жизнь за ловкий выстрел!
— Дайте ему лук!
— Сокола пускайте! Сокола!
Однако Навак гордо отверг великодушное предложение:
— От напряжения воли дрогнет рука… Да и виновен я в гибели темника. Я должен был разделить с ним его участь…
Его привязали к столбу и расстреляли из луков…
В плену у Роксоланов
Диона развязали и втолкнули в роскошный шатер. Он упал, споткнувшись о край ковра. Взглядом он успел ухватить фигуру толстого человека, восседавшего на целом ворохе голубых подушек. Его плоское безбровое лицо с узкими свирепыми глазками не обещало ничего хорошего.
Подняв голову, пленник вдруг увидел кифару, лежащую на ковре. И сразу отодвинулись куда-то события минувшего дня. Будто и не было — внезапного пленения, изнуряющей тряски в походном вьюке, грубых окриков стражников, бессонной ночи в потрепанной палатке. Дион встал, взял кифару, тронул струны.
Толстяк встрепенулся, открыл узкую щель рта с крепкими, как у лошади, зубами и заговорил по-эллински:
— Э, да ты никак грек? А почему на тебе сиракские штаны? Уж не Дион ли ты — военный советник сиракской потаскухи?
Ответом ему был лишь печальный говор голосистых струн.
— Так ты в самом деле эллин? — не унимался безбровый.
Дион молчал, опустив кифару.
— Молчишь? Это меня не огорчает. Я дарую тебе жизнь. По крайней мере, будет и у меня ученый грек. Я Мегилла — багатар[53] роксоланов. У меня тебе будет не хуже, чем у нищих сираков.
Дион поднял голову, чтобы ответить Мегилле, и увидел на подушке рядом с царем меч. Это был «Дар Арея». Услужливые подданные успели поднести трофей своему повелителю. Дион подался было к старому боевому другу, но рука царя предостерегающе легла на меч.
— Теперь ясно: ты — Дион! Стратег из Танаиса! Бородатый Хромец! Только у одного человека в понтийских землях есть такой меч. — Мегилла взял «Дар Арея» и по слогам прочитал надпись на лезвии: — «Того не победить, кто в руки взял сей меч! Но где же тот храбрец, достойный им владеть?» Один из крупнейших полководцев Боспора в моих руках! О боги! О Митридат Великий!
Багатар залюбовался мечом. В нем чувствовался тонкий ценитель оружия.
— Я тот храбрец, что возьмет сей меч. Я объединю все сарматские племена в одно целое, и когда мир созреет для того, чтобы им повелевал один человек, выпущу на поле моих косарей. Это будет великий сенокос! Я обрушу мощь степных орд на Рим! И ты, эллин, станешь моим военным советником. Ты знаешь секрет силы римских легионов и будешь мне необходим. Ты согласен?
— Я пока не постиг всего величия твоего замысла, багатар, разреши мне подумать, — ответил Дион.
— Думай! Думай, пока не лопнет голова! Я завершу замысленное Митридатом. Степные предания сохранили и донесли до моих ушей мечту о походе степных народов на Рим. Вдоль Понта, через Фракию. Великий Митридат уже вел переговоры о том с прадедами нашими, и они принимали его предложения благосклонно. Предательство сына, подкупленного римлянами, остановило Великого. Ты будешь свободным, я подберу тебе почетную должность.
Вдруг словно ветер ворвался в шатер — откинулся полог, стремительно вошла молодая женщина. Полы ее хитона не были сшиты снизу и потому распахивались при движении и обнажали бедро. Женщина низко склонилась перед Мегиллой и, не обращая внимания на эллина, опустилась на ковер. Руки ее проворно обшарили место, где недавно лежала кифара. Очевидно, незадолго до того, как привели Диона, эта женщина сидела на ковре и музыкой услаждала слух повелителя. Не найдя кифары, она бросила взгляд на Диона Губы ее капризно изогнулись.
— Моя кифара! Зачем ты взял ее, мерзкий, вонючий раб?
— Он будет моим певцом. Кифара ему пригодится, — промолвил царь.
