Александр Струев - Царство. 1955–1957

— Ты… бабой?

— Да. И меня е…т.

— Да ладно! — ошалело присвистнул Хрущев.

— Е…т! — подтвердил Николай Александрович. — Представляешь?

— Не представляю! — ужаснулся Никита Сергеевич.

— А во сне — было! — грустно подтвердил председатель Совета министров.

— Кто ж, Коля, тебя …? — ухмыляясь во весь рот, осведомился Хрущев.

— Мужик …, кто еще? Я же тебе объясняю, что бабой стал! — Булганин невесело хмурился. — Навалился он на меня, значит, а потом смотрю — сдох.

— Как сдох?

— Так. Издох прямо на мне, схватил ручищами, как краб, и не двигается. Я его трясу — уйди, слезь! А он не шевелится. Ох, мамочки, как я испугалась! — продолжал Булганин. — Это я от имени своего сна тебе рассказываю, не как я, а как баба! — уточнил он.

Никита Сергеевич понимающе кивнул.

— Люди прибежали, трясут его: «Умер, умер!», а он меня-бабу не отпускает. Попробовали оторвать — не отрывается! «Как же он так, наш Егор Тимофеевич? — вокруг народ перешептывается. — Получается, в сиськах ее здоровенных задохнулся!» — подсказывает знающий старикашка.

— У тебя, значит, и сиськи здоровенные были? — не удержался от восклицания Хрущев.

— Иди в жопу, дай доскажу!

— Рассказывай, рассказывай!

— Фельдшер подошел, на старичка цыкнул, и заявляет: «Сердце не выдержало, теперь руки его ни за что не разожмем. Придется их вместе хоронить, и эту — на меня кивает, — с ним тоже!» Тут я и проснулся.

— Ну сны тебе снятся!

— Какие есть.

— От твоего рассказа я тоже пропотел.

— Весь день хожу сам не свой! — тяжко вздохнул Булганин.

— Брось!

— Да не брось! — отмахнулся Николай Александрович. — Как на Пленум собрался ехать, еще одно известие пришло, — совсем заунывно добавил он.

— Какое? — насторожился Никита Сергеевич, гадая, что за известие могло расстроить председателя Совета министров.

— Белла беременна!

— Как Пленум прошел? — перед сном спросила Нина Петровна.

— Съезд на февраль назначили.

— А по Молотову что?

— И по Молотову единогласно. Сняли! МИД Шепилову отдали. Дима парень головастый, справится.

— Ох, Никита, как бы эта тактика боком не вышла! Теперь вместе с Маленковым и Молотов против тебя.

— Мы, Нина, его не на улицу выставили, он министром Государственного контроля идет. Министерство важнейшее, чего обижаться? К тому же он первый заместитель председателя Совета министров, мало, что ль?

— Оттого и беспокоюсь.

— За него не надо беспокоиться, ишь, второй Сталин выискался! И я за то, чтоб мощное государство строить, но не на горбу собственного народа! У людей только-только огонек в конце тоннеля забрезжил, а он их — взашей! Я доказываю — мы не имеем права народ мучить! Не хочет понимать. Разве можно такое? Карательными мерами людей не удержать, а Вячеслав — «удержим»! В войне мы потеряли треть национального богатства, шестую часть населения. Десятки миллионов людей живут в нищете, ишачат с утра до вечера! Рабочий день больше десяти часов с одним выходным в неделю! Завтра Молотов захочет, чтобы и в воскресенье работали!

Нина Петровна молчала. Хрущев неожиданно заулыбался:

— За такие разговоры меня б раньше к стенке поставили, а сегодня открыто говорю!

Суббота предполагалась насыщенной, с утра должен приехать Лысенко, собирались говорить по целине. Академик все время предлагал всякие нововведения, на любые предложения Никиты Сергеевича откликался с энтузиазмом. Удивительно, но седовласый ученый сдружился и с маленьким Илюшей, у них был запланирован поход на реку, где они собрались ловить бабочек и стрекоз. Дядя Трофим приготовил для этой цели и сачки, и коробочки для крылатых пленников. Хрущев пообещал идти на реку с ними. Лысенко, как пацан, наперегонки с мальчиком носился по полям, отлавливая крылатую живность. В начале лета Трофим Денисович стал собирать с Илюшей гербарий Подмосковья. К ужину Хрущев ожидал Брежнева, которого, после пожара на целине, вместо провалившего дело Пантелеймона Пономаренко, он сделал первым секретарем Компартии Казахстана.

Понурив голову, Вячеслав Михайлович Молотов сидел напротив Хрущева в Центральном Комитете на Старой площади.

— Хочу сказать тебе, Никита Сергеевич, недопонял я твоей идеи по Югославии, не сориентировался.

Хрущев не отвечал, исподлобья глядя на посетителя.

— Наверное, стар стал, — упавшим голосом продолжал Молотов, — ведь нелегкую жизнь прожили, сам знаешь.

— А зачем статью в «Правде» написали, что вы единственный человек, который работал с Лениным? Что ваше заявление означает? Может, то, что, кроме товарища Молотова, достойных людей нет? — уставился на визитера Хрущев. — Может, вас пора на место председателя Совета министров ставить или, может, членам Президиума ваши распоряжения надо под козырек брать?!

— Написал, потому что считаю Ленина первым патриотом социализма, гением и предтечей революции!

— Раньше у вас Сталин предтечей был, — медленно выговорил Хрущев.

— Вождем всех времен и народов, — поправил Молотов. — Но тогда он и для тебя им был, Никита Сергеевич!

— Скажите честно, что вы нашего задора не выдержали, нового темпа испугались и решили всем место указать!

— В мыслях подобного не было! Признаюсь, в восторге от ваших заявлений не прыгал, считал и считаю их поспешными. Но я свое мнение не скрывал, в глаза высказывал. По Югославии был не согласен, потом по дружбе с американцами не соглашался. Считал и считаю, что невозможно с врагом подружиться. Притвориться можно, а дружить — нельзя! Как может настоящая дружба сложиться, если мы совершенно разные, какой между нами может быть толк? Ленин мечтал о мировой революции, и мы мечтаем, а американцы разве хотят мировую революцию? Рабочие их хотят, а буржуй ни за что не хочет! Не понимаю, чем я навредил, может, ты разъяснишь? Но, как большинство решало, так я и принимал, отдельное мнение тогда уже не важно, любое решение выполняю, как коммунист. За что меня крушить?

— Министр иностранных дел — голос страны! А вы на все с собственной позиции смотрите, с молотовской.

— Я же Молотов, а ты — Хрущев. И мне не все, что ты говоришь, нравится, но я тебя слушаю, и это нормально.

— В отличие от вас, я с Президиумом в разногласия никогда не вступал!

— Давай, Никита Сергеевич, не ссориться, — миролюбиво проговорил Вячеслав Михайлович. — Мы с тобой хорошо начинали, и продолжать нужно хорошо. Я против тебя ничего не имею, считаю, что ты в партии на своем месте, а я, если вдруг и выскажу что, то по делу. Вот и сегодня пришел, чтобы напряжение снять. Тебя я знаю давно, ты меня давно знаешь. Чего бодаться? Тем более я уже не министр иностранных дел. Я, Никита, в прошлом году два раза в больнице лежал, сердце прихватывало. Вроде Сталина нет, а оно, сволочь, ноет.

— Я вас, Вячеслав Михайлович, уважаю, вы для меня один из учителей, и обижаться на меня не нужно. Сегодня требуется усилить Министерство государственного контроля, крепко усилить. Сосредоточьте внимание на этом участке.

— Принято! — вздохнул Вячеслав Михайлович.

Он смирился, но как больно было оставлять Министерство иностранных дел! И главное, на кого оставлять — на мальчишку! Шепилов во внешней политике ничегошеньки не смыслил, одна в нем была отличительная особенность — на цыпочках ходил за Хрущевым. Хрущев подбирал на ключевые посты людей не по способностям, а по личной ему преданности.

«С такой политикой любое дело можно загубить!» — думал Молотов, но вид сделал, что полностью согласен с «Хрущем», даже подыгрывал: то кивнет покорно, то жалко улыбнется.

Никита Сергеевич общением с Молотовым остался доволен, на прощанье обнял и пригласил с Полиной Семеновной в гости, хотя наверняка знал, что Молотовы к нему не придут.

Выпроводив очередного посетителя, Никита Сергеевич набрал жену.

— Нинуля, звонила?

— Звонила. Ты скоро будешь?

— Министр образования ждет, отпущу и — домой.

— Я грибной суп сделала, из подберезовиков! — проговорила Нина Петровна.

— Из подберезовиков! — у Никиты Сергеевича потекли слюнки.

— С Илюшей по лесу ходили и целое лукошко набрали. Он так радовался! Про тебя спрашивал. Мы соскучились, приезжай скорей!

— Прям еду! — отозвался супруг.

— Целую! — Нина Петровна положила трубку.

Никита Сергеевич нажал кнопку звонка. В дверях появился референт.

— Уезжаем! — скомандовал Первый Секретарь.

— Елютин подъехал, в приемной ожидает.

— С ним по ходу поговорим, пускай в мою машину садится!

— Ну что, Ваня, работаешь?

— Так точно, работаю, — ответил Серов.