Наталья Павлищева - Лукреция Борджиа. Лолита Возрождения
Не глядя, протянул руку для поцелуя, сел, долго сидел молча. Ваноцци всегда умела разобраться в настроении любовника, а потому тоже молчала, понимая, что все утешения фальшивы, и выжидая, когда Родриго заговорит сам.
– Ваноцци… почему-то мне кажется, что ты знаешь, кто убил…
Голос хриплый, видно, что слова даются с трудом. Он просто сказал-спросил, но в глазах, которые Родриго поднял на мать своих детей, стояли слезы. Солгать нельзя.
– Сначала я задам вопрос: тебе трудно выбирать между ними?
Ваноцци назвала Папу на «ты», как в самые первые годы их любви, но даже не заметила этого.
Борджиа немного помолчал, потом вздохнул:
– Да. Иногда очень трудно.
– А мне нет. Никогда.
Родриго вскинул глаза, потом сразу опустил, пробормотав:
– Как же я сразу не догадался…
Он больше не стал ничего спрашивать или говорить, просто тяжело поднялся из кресла и шагнул к двери, не глядя на Ваноцци. Уже у двери Борджиа остановил ее голос:
– Знаешь, почему он пошел с тем человеком? Убивать Чезаре…
И снова Родриго ничего не ответил, только замер на мгновение, но его спина вдруг показалась Ваноцци непривычно сутулой. Никогда раньше Борджиа не сутулился, напротив, отличался прекрасной осанкой.
Ваноцци появилась в коридоре следом за вышедшим туда любовником, остановилась в дверном проеме и тихо добавила:
– Это не Чезаре… и не я…
– Кто?
Но спрашивал понтифик у закрытой двери, Ваноцци там уже не было.
Борджиа прекрасно знал свою любовницу, все же провел с ней немало лет, и теперь понимал, что даже пытками из нее не вырвешь признания. Ваноцци права, Родриго подозревал Чезаре и ее саму тоже подозревал… Чезаре подозревали все, больше всего Джованни мешал именно ему, а приказать убить и даже убить сам этот Борджиа вполне способен.
Через день понтифику принесли запечатанное письмо, но печать на нем была вдавлена не перстнем, а пробкой от какого-то флакона. И все же Александр не сомневался, от кого послание. В записке были всего две фразы:
«Черная маска – испанец. Джованни виновен».
Папа долго сидел, глядя на пламя свечи и размышляя. Сын в чем-то провинился перед своими родственниками или даже не родственниками, а просто испанцами. Что это – кровная месть или наказание за оскорбление? Прирезали жестоко, словно овцу, он даже не защищался. Похоже на месть, но почему тайно?
Вопросов больше, чем ответов, но их даже задавать некому.
Александр решил ничего не говорить Чезаре, посмотреть, как тот будет себя вести. Ведь письмо могло быть просто попыткой Ваноцци отвести подозрение от любимого сына. Папа вздохнул: Чезаре обязательно обвинят, даже если он найдет убийцу и распнет его посреди Рима, обвинят.
На мгновение стало страшно: если написанное в письме правда и второй сын попробует расследовать, то не ждут ли и его воды Тибра?
Понтифик потребовал от Чезаре ничего не расследовать:
– Достаточно убийств и горя. Пора подумать и о Лукреции. Как она там?
– Льет слезы, чего еще ожидать от моей плаксивой сестрички.
– Пусть поплачет, полезно. Надо думать о ее новом замужестве.
Чезаре поднял на отца удивленные глаза:
– Она еще с первым не развязалась.
– Развяжем. Сфорца мне больше не нужен. Пора думать о Неаполе. Надо намекнуть ей через Кальдеса, чтобы возвращалась.
РАЗВОД. ВТОРОЕ ЗАМУЖЕСТВО
– Возвращение блудной дочери?
Папа не только не вышел из-за стола, как делал обычно, когда приходила Лукреция, он даже головы от бумаг не поднял, продолжал писать, лишь спросил насмешливо.
Это было сильнейшим ударом для Лукреции, она почувствовала, что привычный мир вокруг нее рушится. Единственное, что у нее оставалось, – любовь отца и брата, если ее лишат этого, останется гибель. Молодая женщина медленно опустилась на колени прямо посреди кабинета:
– Простите меня, если сможете, Ваше Священство…
Это было слишком. Отец решил ради наказания ослушавшейся и набедокурившей дочери говорить с ней строго, чтобы почувствовала глубину своего проступка и их с Чезаре обиду. Но ее дрожащий голос и низко опущенная голова показали, что она сама наказала себя куда больше, чем могли придумать они с Чезаре.
Одновременно раздались два вскрика:
– Лукреция!
Из-за стола так быстро, как только смог, выскочил сам понтифик, а из-за шпалеры Чезаре, оба бросились поднимать женщину. Посадив дрожавшую от волнения и горя Лукрецию в кресло, Александр устроился во втором рядом, а Чезаре опустился перед ней на колени.
Они гладили светлые волосы, плечи, а Лукреция рыдала, закрыв лицо руками.
– Ну, будет, будет… успокойся. Глупенькая наша девочка… Мы всегда рядом с тобой, что бы ни случилось.
И эти простые ободряющие слова вызвали новые рыдания у Лукреции. Почувствовав свою защищенность, она теперь выливала слезами все неприятности и страхи последних месяцев. И в тысячный раз убеждалась, что дороже вот этих двоих мужчин у нее никого нет. Отец и брат – ее единственная надежда и ее спасение.
– Успокойся, сегодня отдохни, а завтра поговорим о том, как тебе жить дальше.
Но Лукреция вдруг замотала головой и горестно прошептала:
– Сначала я должна открыть тайну. Возможно, потом вы не захотите меня видеть вовсе.
Чезаре смотрел на сестру почти с ужасом, а Папа с сочувствием и любовью.
– Я… у меня… – Не в силах продолжить, она снова залилась слезами, закрыв лицо руками.
Александр положил руку ей на голову:
– Не стоит плакать так много, от этого будет хуже ребенку…
– Какому ребенку? – изумился Чезаре.
– Ты ведь это хотела сказать, Лукреция?
Бедная женщина только кивнула, низко опустив голову. Она сжалась, ожидая дальнейших слов, Чезаре взвился:
– Кто посмел коснуться пальцем моей сестры?!
– Сядь и замолчи. Сейчас надо думать не об этом. Ни к чему, чтобы кто-то знал о беременности Лукреции, потому не кричи. – Голос Папы спокоен, словно и не было страшного признания дочери. – Как скоро?
– Скоро.
Понтифик охнул:
– Надо либо поторопиться с разводом, либо наоборот – оттянуть его до рождения ребенка.
– С разводом? Но Джованни не согласится, он не раз твердил это. Он потребует, чтобы я приехала в Пезаро.
– Да, конечно, потребовал бы, но вас разведут совсем по другой причине. Мы объявили, что между вами не было супружеских отношений. Ты должна твердо заявить об этом перед собранием кардиналов.
– Но… но как я могу?!
Понтифик встал, вернулся на свое место за столом, чуть помолчал, задумчиво глядя куда-то в сторону, потом вздохнул:
– Сейчас иди и отдыхай, но никому ни слова о своем положении. Рядом с тобой будет только твоя служанка Пантецилия. Завтра поговорим.
Он позвонил в колокольчик и распорядился вошедшему секретарю, чтобы Пантецилия зашла за донной Лукрецией.
Перепуганная служанка вошла бочком, низко склонилась, приветствуя сидевшего за столом понтифика, молча выслушала совет, чтобы никто ни о чем не догадывался, и помогла Лукреции подняться из кресла:
– Пойдемте, госпожа, вам надо отдохнуть…
– Лукреция… ты не одна, все будет хорошо. Если ты будешь нас слушаться.
Волна благодарности захлестнула Лукрецию, она снова попыталась встать на колени, но Чезаре не позволил:
– Что ты, сестра! Будь осторожней…
…После ее ухода двое Борджиа некоторое время сидели молча, первым нарушил тишину Чезаре:
– Я убью этого наглеца.
– Ты ничего не сделаешь. Нельзя сейчас привлекать внимание к сестре и ее положению. Ребенок должен родиться тайно и так же тайно быть увезен.
– Но мы не можем просто отдать на воспитание каким-нибудь крестьянам ребенка Лукреции! Ведь он тоже в какой-то мере Борджиа!
– Об этом еще будет время подумать. Сейчас важнее другое. Нас только трое: вы с Лукрецией и я, мы должны помочь нашей оступившейся девочке. Надо подумать, сможет ли она выстоять перед кардиналами.
– Я поговорю с ней, отец.
– Нельзя допустить ненужных слухов, это может повредить самой Лукреции. И не спрашивай пока, кто отец ее ребенка.
– А если он решит сам разболтать эту тайну?
Папа вздохнул:
– Это не тайна, и он не разболтает. Это Педро Кальдес, мой камер-паж. Только он из мужчин в последние месяцы бывал рядом с Лукрецией, больше некому.
Чезаре даже задохнулся. Его сестра беременна от пажа?!
– Я убью его!
– Нет, ты ничего не сделаешь, если не хочешь позора своей сестре.
– Но отец!
– Чезаре, сейчас не время расправляться с Кальдесом, если это вообще он. Научись сдерживаться до времени. Хладнокровие и спокойствие иногда дают куда лучшие плоды, чем вспыльчивость и даже смелость.
Чезаре подумал, что отец знает, о чем говорит, но это не делало ненависть к наглому пажу слабее.
– Хорошо, я убью его позже.
Папа усмехнулся:
– Договорились.
Он не подозревал, что Чезаре не забывает ничего и обязательно выполнит свое обещание.
