Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута
Над столом повисает могильная тишина. Якоб благодарит Бога.
— Тили — бом, тили — бом, — произносит капитан Лейси, — загорелся кошкин дом.
Кобаяши тянется к свитку.
— Письмо сегуна не для глаз клерка.
— Конечно нет! — взрывается Ворстенбос. — Это письмо для моих глаз, моих! Господин Ивасе, теперь вы переведите это письмо, чтобы мы могли проверить, сколько нужно вееров — одна тысяча или одна сотня Совету старейшин и девять сотен господину Кобаяши и его сообщникам? Но прежде, чем вы начнете, господин Ивасе, напомните мне: какое наказание полагается за умышленно неверный перевод приказа сегуна?!
За четыре минуты до четырех часов Якоб прикладывает промокательную бумагу к исписанному листу гроссбуха, лежащего на его столе на складе «Дуб». Выпивает очередную чашку воды, которая до последней капли выйдет потом. Затем клерк поднимает промокательную бумагу и читает заголовок: «Приложение 16. Истинное количество японской лакированной посуды, экспортированной из Дэдзимы на Батавию, не задекларированной в транспортных накладных, датированных 1793–1799 годами». Он закрывает черную книгу, закрепляет скобы и кладет ее в папку.
— Пока остановимся, Ханзабуро. Директор Ворстенбос вызвал меня на прием к четырем часам. Пожалуйста, отнесите эти бумаги господину Оувеханду в офис.
Ханзабуро вздыхает, берет бумаги и в тоске покидает склад.
Якоб выходит вслед за ним, закрыв ворота на замок. Облепляющий воздух полон летящей пыльцы.
Обожженный солнцем голландец думает о Зеландии, о первых зимних снежинках.
«Иди по Короткой улице, — говорит он себе. — Возможно, увидишь ее издалека».
Голландский флаг на Флаговой площади еле колышется, почти обездвижен.
«Если хочешь изменить Анне, — думает Якоб, — зачем преследовать недостижимое?»
У Сухопутных ворот досмотрщик в поисках контрабанды просеивает корм для животных, привезенный в ручной тачке.
«Маринус прав. Нанять куртизанку. У тебя сейчас есть деньги…»
Якоб подходит по Короткой улице к Перекрестку, где шурует метлой Игнатиус.
Раб говорит клерку, что студенты доктора уже ушли.
«Один взгляд, — Якоб в этом уверен, — скажет мне: обиделась она за веер или наоборот?»
Он стоит там, где, может быть, прошла она. Два соглядатая наблюдают за ним.
Когда он доходит до директорской резиденции, на него набрасывается невесть куда бредущий Петер Фишер. «Ну-ну, а вы прям тот пес, который залез сегодня на сучку?» — От пруссака разит ромом.
Якоб догадывается, что Фишер намекает на утреннюю историю с веерами.
— Три года на этой забытой Богом каторге… Сниткер клялся, что я стану заместителем ван Клифа, когда он уедет. Он клялся! А потом вы, вы и ваша чертова ртуть, вы сошли на берег, в его шелковом кармане… — Фишер смотрит вверх на лестницу резиденции, его шатает. — Вы забываете, де Зут, что я не слабак и не простой клерк. Вы забываете…
— Что вы были стрелком в Суринаме? Вы каждый день напоминаете нам об этом.
— Украдешь мое законное повышение — и я переломаю тебе кости.
— Желаю вам более трезвого вечера, господин Фишер, чем вторая половина этого дня.
— Якоб де Зут! Я ломаю моим врагам кости — одну за другой…
Ворстенбос приглашает Якоба в свой кабинет с необычной в последние дни веселостью.
— Господин ван Клиф докладывает мне, что на вас ведрами льется недовольство господина Фишера.
— К сожалению, господин Фишер убежден, что каждую минуту своей жизни я посвящаю лишь одному: нанести урон его интересам.
Ван Клиф разливает рубинового цвета портвейн в три высоких бокала.
— …но, возможно, главный мой обвинитель — это ром господина Грота.
— Несомненно другое, — говорит Ворстенбос. — Интересы Кобаяши сегодня сильно пострадали.
— Я никогда не видел, чтобы он так сильно поджимал хвост, — соглашается ван Клиф, — засунув его между коротких толстых ног.
На крыше резиденции птицы шуршат, стучат, издают пронзительные крики.
— Жадность затянула его в ловушку, господин директор, — говорит Якоб. — Я лишь захлопнул крышку.
— А ему все представляется иначе, — ван Клиф смеется в бороду.
— Когда я впервые увидел вас, де Зут, — начинает Ворстенбос, — я тотчас понял: вот честная душа в болоте человеческих крокодилов, остро заточенное перо среди затупленных огрызков, человек, который под чутким руководством станет директором к своему тридцатилетию! Ваша проницательность и знания этим утром спасли Компании деньги и уважение. Генерал-губернатор ван Оверстратен услышит об этом, даю слово.
Якоб кланяется в ответ. «Меня позвали, — гадает он, — чтобы назначить главным клерком?»
— За ваше будущее, — поднимает бокал директор. Он, его заместитель и клерк чокаются.
«Возможно, его недавняя холодность, — думает Якоб, — служила для того, чтобы никто не мог упрекнуть его в фаворитизме».
— В наказание Кобаяши пришлось писать в Эдо, — ван Клиф с наслаждением произносит эти слова, — что требование товаров от торговой фактории, которая исчезнет через пятьдесят дней, если не поступит медь, преждевременно и неразумно. Мы добьемся от него еще многих уступок.
Свет отражается от драгоценных камней (они сверкают, как звезды) на стрелках напольных часов.
— У нас есть, — голос Ворстенбоса меняется, — еще одно задание для вас, де Зут. Господин ван Клиф вам все объяснит.
Ван Клиф выпивает свой бокал портвейна.
— Перед завтраком, идет ли дождь или ярко светит солнце, к господину Гроту заглядывает гость: провиантмейстер, который входит с туго набитым мешком, у всех на виду.
— Больше, чем кисет, — добавляет Ворстенбос, — меньше, чем наволочка.
— Затем он уходит с тем же мешком, таким же полным, у всех на виду.
— А что, — Якоб отгоняет разочарование: с повышением не сложилось, — говорит по этому поводу господин Грот?
— Если бы мы от него что и услышали, — отвечает Ворстенбос, — так это сказочку, которой он с большим удовольствием попотчевал бы и меня, и ван Клифа. Начальство, как вы однажды узнаете на собственном опыте, держит дистанцию от подчиненных. Но сегодняшнее утро доказывает, что у вас безошибочный нюх на мошенников. Вы колеблетесь. Вы думаете: «Никто не любит осведомителей», — и в этом, увы, правы. Но те, кто предназначен для высокой должности, де Зут, как вы, ван Клиф и я, не должны бояться кого‑то пнуть или оттолкнуть локтем. Пообщайтесь сегодня вечером с господином Гротом…
«Это проверка, — понимает Якоб. — Они хотят выяснить, готов ли я при случае запачкать руки».
— Я давно уже приглашен к карточному столу повара.
— Видите, ван Клиф? Де Зут никогда не спрашивает: «Я должен?» Его интересует лишь: «Каким образом мне это сделать?»
Якоб утешается мыслями об Анне, читающей новости об его повышении.
В послеобеденных сгущающихся сумерках ласточки летают вдоль аллеи Морской стены, и Якоб обнаруживает рядом с собой Огаву Узаемона. Переводчик что‑то говорит Ханзабуро, после чего тот исчезает, а Огава сопровождает Якоба к соснам в дальнем конце острова. Под застывшими во влажном воздухе деревьями Огава останавливается, успокаивает очередного соглядатая дружеским приветствием и понижает голос: «В Нагасаки только и говорят о случившемся этим утром. О переводчике Кобаяши и веерах».
— Возможно, в будущем он оставит попытки так бесстыдно нас обдирать.
— Недавно, — говорит Огава, — я предупреждал вас, что Эномото может стать опасным врагом.
— Я очень серьезно отнесся к вашему совету.
— Еще один совет. Кобаяши — маленький сегун. Дэдзима — его империя.
— Тогда мне повезло, что я не завишу от его «добрых услуг».
Огава хмурится — не понимает, что подразумевается под «добрыми услугами».
— Он навредит вам, де Зут-сан.
— Спасибо за вашу озабоченность, но я его не боюсь.
Огава смотрит по сторонам.
— Он может обыскать ваше жилище в поисках украденных вещей…
В сумерках чайки устраивают гвалт над кораблем, скрытым Морской стеной.
— …или под предлогом поиска запрещенных вещей. Поэтому, если такая вещь есть в вашей комнате, пожалуйста, спрячьте.
— Но у меня ничего нет, — протестует Якоб, — из гою, что могут поставить мне в вину.
Щека Огавы чуть заметно дергается.
— Если есть запретная книга… спрячьте. Спрячьте под полом. Спрячьте очень хорошо. Кобаяши хочет отомстить. Вас накажут изгнанием. Переводчику, который проверял вашу библиотеку, когда вы приехали, может повезти меньше…
«Я чего‑то не понимаю, — осознает Якоб, — но чего?»
Клерк открывает рот, чтобы задать вопрос, но необходимость в нем уже отпала.
«Огава знал о моем Псалтыре, — осеняет Якоба, — с самого начала».
— Я сделаю, как вы говорите, господин Огава, прежде чем я сделаю что‑нибудь…
