Жорж Бордонов - Огненный пес
«В этот раз, — говорил себе господин де Катрелис, — разве смог бы я проявить слабость и уехать, особенно после того, что они для меня сделали? Я должен был бы серьезно поговорить с Жанной, разубедить ее, объявить о своем решении. Что меня тогда остановило? Я играю с ней, как кошка с мышкой… О! Когда же я наконец избавлюсь от этой беспокойной страсти, от этого смятения и чувства, что я тут посторонний? Когда же я обрету наконец спокойствие? Разве я не могу быть хотя бы несколько лет счастливым? Но вот моя воля слабеет, злость на бретонцев исчезает, и я начинаю прибегать к уверткам… Жанна, помнишь ли ты, мой ангел, сколько раз я предавал тебя? Разве одиночество и охота могут заменить тебя? О! Что за нелепый я человек: одна и та же сила притягивает меня к тебе и отталкивает, и она же держит меня на расстоянии от тебя!»
— Мой друг… мы с вами незаметно постарели. Пора подумать и о последнем пути. Разве мы умрем не вместе? Разве вам хотелось бы умереть вдали от меня?
— Нет, моя хорошая. Нет. Спи.
Жанна сквозь сон продолжила их разговор под лампой. И опять заснула…
14
Время шло. Утопая в ливнях, подстегиваемая порывами ветра, осень подходила к концу. Завесы из дождя сокращали дни. Напившись воды, вновь начинала зеленеть трава. Все было мокро: и шифер крыш, и камни, и освободившиеся от листвы деревья. Дороги расплылись лужами. Они хлюпали под ногами. Сильный северо-западный ветер гнал не переставая в глубь страны большие кучи облаков. Без конца, похожие то на кабана, то напоминающие стадо быков, пересекали они молочно-белую равнину неба. Пропитанная водой земля приобрела густой темно-коричневый цвет. Волы уходили со вспаханных ими полей, стада покидали свои пастбища. Все было охвачено каким-то ознобом, сморщивалось и цепенело — и души, и предметы — и тогда казалось умершим. Лишь изредка можно было увидеть вдали силуэт в капюшоне, развевающиеся на ветру накидки школьников, собаку, вышедшую по своим делам или охотящуюся на свой страх и риск. Одни дубы не испугались этого сурового времени года и казались живыми. Другие деревья уже обрели зимний вид. Они выравнивали свои темные и запутанные остовы, тянулись своими стволами к облакам, склоняли вниз тяжелые от дождя, мертвые ветки, но дубы, еще полные живительных соков, не потеряли своей пышности. Дождь сделал листву цвета ржавчины блестящей. Среди перелесков, в чаще кустарника, обрамляющего поля, на склонах холмов вокруг старого Бопюи, вдоль аллеи с белой решеткой — везде победно возвышали они свои головы, покрытые шапками ярко-красных, пунцовых, золотых листьев.
Господин де Катрелис слушал, как барабанит дождь. Он смотрел, как капли, попадающие на стекло, превращаются в слезы и, стекая вниз, придают расплывчатость и зыбкость пейзажу за окном. Или же это делал ветер, что рылся на лужайке, гнал по ней серебристые волны. Вороны вернулись в свои гнезда, большие коконы, подвешенные к самым раскачивающимся до головокружения верхушкам деревьев. Иногда в воздухе появлялась какая-то угроза, он наполнялся криками, карканьем: «Эти господа собрались вместе. Они проводят собрание муниципального совета!»
В 1837 году, примерно в такой же день, он стал свидетелем одного незабываемого зрелища. Да, это было примерно 20 ноября после полудня. Внезапно множество, огромное множество черных крыльев закрыло небо. Это были вороны из России. Почему эта бесчисленная рать покинула свои степи? И выбрала для передышки Бопюи? Куда летела она? Вокруг замка, по берегам пруда, до самых дальних краев поместья, ветви сгибались под черными гроздьями, воздух дрожал от резких и пронзительных криков. Никто не осмеливался выйти на улицу. Поспешно загоняли стада. Собака, замешкавшаяся или слишком любопытная, тотчас исчезла в ворохе перьев: на следующий день находили лишь продырявленный череп и кости, разбросанные в траве. На рассвете один крик раздался с вершины дубов, один-единственный! Черная гомонящая туча мгновенно поднялась и, развернувшись над замком, устремилась на юг. Долго еще господин де Катрелис следил за ее полетом, пока расстояние не превратило ее в тонкую нить и не растворило в тумане.
Суеверия, словно ожившие в этом необычном явлении, предсказывали «несчастье в Бопюи»! В те времена люди легко и охотно верили во все необычное. Это было как раз накануне появления рассказов об оборотнях, людях в саване, молящихся на мессах, чтобы избежать чистилища, проклятых, что возвращаются на место своих сладострастных преступлений, о Шасс-Галлери, несущемся сквозь ночь в адском галопе: человеке из тумана с собаками и лошадью из облаков! Господин де Катрелис встречал иногда этих «жалобных духов», гремящих цепями и волочащих по мху свои рваные простыни. Он взгревал их кнутом, и привидения прыгали в кусты, издавая проклятия явно местного происхождения, что наводило на определенные подозрения.
— К черту, шуты гороховые! — кричал Катрелис, и во мраке ночи еще долго раздавался его смех.
* * *Двадцать четвертого… тридцатого ноября… второго декабря… Он даже не заговорил об отъезде и, похоже, обосновался в Бопюи на этот раз навсегда. Слухи подтверждались: нет, он не вернется в Гурнаву никогда! Более того, он изменил своим привычкам. Это была настоящая революция! Одни говорили: «Мадам его наконец переделала». Другие люди не без лукавства и тайного расчета, как бы невзначай сообщали ему через посредника о большом вреде, который наносит один старый волк, живущий в лесу Мервен. Он пренебрегал ответом, но, если настаивали очень сильно, говорил:
— Я не настолько молод, чтобы заниматься такими вещами. Оставьте меня в покое.
Находились и такие, кому было интересно провоцировать его, и они приглашали Катрелиса на травлю оленя. Он сухо отказывался.
Торговец собаками явился в Бопюи по «очень важной причине».
— Я совершенно не нуждаюсь в собаках, спасибо!
— Господин, ваша свора знаменита, но случай действительно исключительный! Вы только ознакомьтесь с их родословными.
— Я вам верю на слово.
— Посмотрите, какая у них масть! Все четыре как на подбор! То, что они очень старательны… Господин! Но посмотрите же, какие они смелые, а как танцуют… Не сочтите за труд.
— Да, да, — равнодушно откликался господин де Катрелис, глядя куда-то в сторону.
— Я разочаровал вас?
— Это в моем характере.
— По крайней мере, испытайте их.
Упрямый отказ или скорее его демонстративное безразличие, соединившись с тем наблюдением, что этот помещик «кусал свои усы, как человек, который еле сдерживается», возбудили у торговца любопытство. Он объяснил себе это тем, что, должно быть, господин де Катрелис подхватил какую-то «дурную болезнь», что уже «дышит на ладан» и, может быть, скоро умрет! Господин де Катрелис не стал его переубеждать и спровадил так резко, что торговец просто опешил.
* * *Его темперамент не позволял ему оставаться в праздности. После трех скучных дней созерцания «падающей воды» он почувствовал, как бешенство овладевает им. И он живо нашел выход для него! Выдумал предлог, чтобы поездить верхом. Нет, наносить визиты он не стал — это была пытка для него — рассуждать о политике правительства или ублажать дам «розовой водой» воспоминаний, составлять биографии предков или отвечать на лукавые вопросы о Гурнаве. Он предпочитал вновь и вновь отпирать комнаты в башнях или сидеть за столом весь вечер напролет. А выезжать он стал потому, что плохо знал свои владения, которые складывались из ферм, прудов и лесов, рассеянных иногда далеко друг от друга. Итак, он поставил перед собой цель все их осмотреть. И отправился к писарям мэрии, которые должны были помочь ему скопировать план этих владений. Покончив с этим, он приступил, наконец, к делу или к тому, что таковым считал.
Ранним утром Люсьен оседлал Жемчужину. Господин де Катрелис, не обращая внимания на погоду, выехал со двора. В пальто с несколькими пелеринками, наброшенном на плечи (по просьбе «Мадам»), в плетеной из тростника шапочке, надвинутой на самые уши. Он пустил Жемчужину рысью по размокшим от дождя дорогам. И что ему были порывы разгулявшегося ветра, брызги дождя — он был вне дома! И один!
На одну из ферм он приехал без предупреждения, взбудоражив собак и обывателей домика. Не, очень надеясь на память, он записывал имена и фамилии арендаторов ферм в маленькую записную книжку. Таким образом он пытался избежать досадных ошибок. «Мадам» давала ему все справки с бесконечным терпением. Он благодарил ее всегда одинаково: «Моя дорогая, вы знаете все!»
Пока этот вечный странник узнавал лучше «свой мир», он производил на людей прекрасное впечатление, в особенности на женщин, которые вообще склонны придавать огромное значение разным мелочам. Они говорили:
— У нашего господина добрые воспоминания о нас! Ведь он вовсе не из этих городских щеголей, он здешний с самого рождения!
