Наталья Иртенина - Царь-гора
На этом торжество завершилось, и журналисты убрались восвояси. Однако Федора они перестали волновать немного раньше, когда он увидел в толпе старого знакомого. Евгений Петрович, личность во многих отношениях неясная, а поблизости от Аглаи вовсе нежелательная, не оставлял попыток поддерживать ее под локоть. Несколько успокоило Федора то, что Аглая всячески пресекала эти попытки. А тревожило, что Евгений Петрович за эти несколько недель приобрел еще больший лоск, будто надраив себя до ослепительного блеска, и был вылитый Джеймс Бонд на дипломатическом приеме в королевском дворце. Федор даже рискнул поднять на лоб темные маскировочные очки, чтобы лучше разглядеть неожиданного соперника во всем его вооружении.
Когда процессия с гробом двинулась к могиле, Евгений Петрович уверенно взял Аглаю под руку и вывел из толпы. Федору эта попытка уединиться вдвоем показалась оскорбительной, и он, не таясь, направился следом. Однако далеко они не ушли, остановились у ближайшего забора. Евгений Петрович настойчиво внушал что-то девушке, доверительно наклоняя к ней голову, Аглая отвечала, и Федору в ее голосе слышалась заинтересованность. От ревности, которую по-настоящему ощутил первый раз в жизни, он был готов на любой поступок в ковбойском стиле. Но тут на счастье их обоих — его и попутчика — Аглая резко отняла руку, отстранилась от собеседника и посмотрела на него так, что у Евгения Петровича не должно было остаться никаких сомнений. Она зашагала обратно к церкви, увидела Федора и без слов обошла его стороной. Попутчик, с досадой глядя ей вслед, лениво помахал ему рукой, развернулся и направился к джипу, стоявшему неподалеку.
— О чем вы с ним говорили? — догнав Аглаю, осведомился Федор.
— Вам в самом деле надо знать? — сухо произнесла она.
— Естественно, — кивнул он. — Я немного знаком с этим Казановой. Он мастер рассказывать небылицы и запутывать нормальных людей. Берегитесь, как бы он не вскружил вам голову. Для вас, милая Аглая, этот человек опасен.
— Не больше, чем вы, Федор.
— На что это вы намекаете?
— Всего лишь на ваши попытки присвоить меня себе.
— Но я…
— Он расспрашивал меня о Бернгарте, — перебила Аглая. — Как и вы, он очень интересуется здешней историей, особенно Гражданской войной.
Федор остолбенел.
— Значит, он уже наплел вам ерунды… Интересно знать, почему он решил именно вас расспрашивать о Бернгарте. И когда вы успели с ним познакомиться.
— Неделю назад. Он пришел к нам домой и принес цветы, вино, торт.
Она сказала это совершенно спокойно, без интонаций, даже не глядя на него, но Федор был расстроен и потому слишком чувствителен ко всякого рода намекам, в том числе воображаемым.
— Вам, кажется, доставляет удовольствие мучить меня?
— Вы сами себя мучаете. Кроме того, вы хотели, чтобы я рассказала. Кстати, — если это утешит вас, — он даже приглашал меня к себе в гости, но я отказалась.
— В какие еще гости? — не понял Федор. — Он что, поселился здесь?
— Помните дом в степи, который вы назвали швейцарским шале? Там он и поселился. Купил или снял на время не знаю.
— Час от часу не легче. Просто возмутительно.
— Знаете, Федор, чем бессмысленно страдать, лучше расследуйте дело этого белого офицера, — предложила Аглая, наконец повернувшись к нему и посмотрев в глаза. — Мне страшно хочется знать, кто он и что совершил. Вы же приехали сюда писать диссертацию. Вот и пишите.
— Я готов исполнить любое ваше желание. Но при одном условии: вы будете помогать мне.
— А разве у меня есть выбор? — она красноречиво двинула бровями.
Тем временем гроб под звуки траурного марша опустили в яму и начали засыпать землей. Рядом лежал большой деревянный крест с прибитой табличкой, на которой было лаконично выбито: «Офицер Русской армии».
— Мне кажется, есть в этом что-то поразительно символичное, — переключился Федор. — Девяносто лет спустя хоронить человеческий осколок Гражданской войны и не знать ни имени его, ни деяний, не иметь представления о тех мыслях и чувствах, с которыми этот человек был готов идти на смерть. Кто из всех этих людей, стоящих здесь, догадывается об истинном смысле ошибок прошлого, с которыми они тут готовы примириться? В лучшем случае они скажут, что покойник воевал против красных. Но вряд ли кто из них подозревает, что «против красных» — слишком широкое и расплывчатое понятие. А если подозревают, более того, знают точно, то скорее всего делают вид, что не знают. Быть может, этот белогвардеец дрался вовсе не за то, чем сегодня живут все эти чиновные физиономии и о чем они тут разглагольствовали с эрзац-патриотическим пафосом. Для них это было бы досадным разочарованием.
— Каждому свое, — чему-то улыбаясь, заметила Аглая.
Расследование дела Федор начал в тот же день звонком в Москву. Звонить пришлось с почты, мобильная связь через горный кордон не работала.
— А, блудный сын, — приветствовал его отец. — Вспомнил наконец о родителях. Матери нет дома, так что будешь говорить со мной. Нашел там себе занятие?
— Нашел. Пишу диссертацию. Здесь открылся богатый материал по моей теме.
— Тебя разыскивали какие-то типы. По-моему, просто бандиты, вели себя до того нагло, что пришлось вызывать охрану. Какие у тебя с ними дела?
Федор встревожился.
— Они вам угрожали?
— Посмели бы только. К тому же им нужен ты, а не мы. Мать сказала им, что ты исчез, не оставив адреса. Они не слишком поверили и, сдается мне, установили слежку. Во всяком случае, за мной повсюду таскается хвост. Но ничего, у меня есть средства укоротить их.
— Будь осторожней, пап.
— Об осторожности тебе надо было раньше думать. Потеряв невинность, о помятой юбке не плачут. Я так и не услышал от тебя, кто они такие.
— Бандиты.
— Коротко и ясно. Ладно, займусь этим. А ты чтобы сидел тише воды, ниже травы. Пиши свою диссертацию и носа в Москву не кажи. Все понял?
— Понял.
— И сам не звони больше. Когда надо будет, я позвоню. Матери хоть привет передашь?
— Да, передавай ей.
— Бестолковый блудный сын, — проворчало в трубке. — Ну все. Свекру тоже передай там от меня что полагается.
— Пап, пап, подожди. Я тебя хотел спросить.
— О чем еще?
— О прадедушке.
— О ком?
— Твой отец хоть что-нибудь знал о своих родителях?
— Что это тебя родословная заинтересовала?
— Так ведь не модно уже быть безродным космополитом. Нужны корни, желательно потомственно-дворянские. На худой конец купеческие, первой гильдии. А у меня единственный шанс обрести дворянство — твой дедушка.
— Вижу, с шутками у тебя по-прежнему. Хотя эта вроде не так глупа. Дед был родом из Ярославля. Старинный купеческий город. Так что совсем не исключено. Но его усыновили в семь лет. Он не любил об этом говорить. Его мать как-то страшно погибла у него на глазах, отца плохо помнил. Вроде был военный, домой приезжал редко.
— А фамилия у деда от приемных родителей?
— Нет, Шергин — от настоящих. Это единственное, что он крепко помнил, после того как погибла мать. Носить другую фамилию не захотел.
— В каком году это было?
— Родился он в одиннадцатом, значит, семь было в восемнадцатом.
Подумав, Федор сказал:
— Летом восемнадцатого в Ярославле и Рыбинске прошли антисоветские мятежи. Большевики в ответ устроили там резню.
— Ну вот тебе и ответ, — медленно произнес отец. — Деда в тридцать пятом арестовали, двадцать лет в лагерях сидел. Вышел, женился.
После этого разговора Федор долго не мог успокоиться, ходил по дому мрачный, как зверь по клетке.
— Не мельтеши, Федька, — не стерпел дед Филимон, читавший газету «Алтайский коммерсантъ». — Басурману спать не даешь. Чего мутный такой?
— Так, — ответил Федор, — размышляю о роли мистики в жизни человека.
— Ну, на это я тебе вот что скажу. — Дед сложил газету и снял очки. — Ты бы бросил это занятие. Потому как у энтой мистики одна задача — доводить человека до психбольницы.
— Вот это я и пытаюсь как раз понять — куда она меня заведет.
Слишком очевидным для него становилось день ото дня противоборство мистических стихий, столкнувшихся в той точке жизненного пространства, которое носило имя Федор Шергин. Разумеется, о совпадениях и случайностях, даже тех, что превращаются в закономерность, речь давно уже не шла. Вопрос стоял по-другому — почему все эти неслучайности последнего времени тянули его, будто две спортивные команды, перетягивающие канат, в разные стороны. Одна команда притащила его в Золотые горы и всячески подбивает на некие действия и разыскания, интригуя собственной же семейной историей. Другая противилась этому, пыталась запутать или запугать его при помощи местного фольклора и злых духов. Сказать, что ему нравится быть безучастным свидетелем перетягивания себя, Федор не мог. Вероятно, подумал он, можно попробовать сделаться свидетелем небезучастным. Эта мысль сперва показалась ему странной, а затем бессмысленной. Ведь, если уж на то пошло, мистическим стихиям вовсе незачем всякий раз предупреждать его о своем вмешательстве, и тщетно было бы отделять личные порывы от скрытых воздействий со стороны. Тем более когда то и другое совпадает.
