Георгий Гулиа - Человек из Афин
Дело зашло слишком далеко. Спор потерял не только форму, которая всегда должна быть изящной, но даже остроту, поскольку оскорбления никогда не бывают действительно острыми. И вот тут вмешался Перикл.
– Как хозяин этого дома, – сказал он, – который равно для всех друзей гостеприимен, прошу тебя, Зенон, и тебя, Алкивиад, прекратить препирательства, ибо ничего путного они не дают ни уму, ни сердцу. Я думаю, что и с этой и с той стороны сказано немало оскорбительных слов…
– Я ничего такого не говорил, – огрызнулся молодой человек.
– Тем хуже, если ты даже не замечал своих слов, – продолжал Перикл. – В споре мы не всегда владеем собой. Он имеет свои законы, и они властно действуют, они толкают нас в свое русло, подобно бурной речке, бьющей челн то в бок, то в корму…
Алкивиад сказал:
– Все знают, что учитель Зенона Парменид – заядлый поборник аристократов. Я поражаюсь тому, как ученик подстраивается под демократичного афинянина. Это мне кажется невероятным и противоестественным.
– У Парменида был свой взгляд..,
– А у тебя? – Алкивиад приник губами к вину.
– У меня – свой.
– В чем же в таком случае заслуга учителя?
– В том, что он был учителем: он учил мыслить самостоятельно, а не повторять его собственные мысли.
– Я не удивлюсь, – зло продолжал Алкивиад, – если Зенон докажет, что учителя вовсе и не существовало. Для этого у него наверняка масса доказательств.
– Нет, делать это я не собираюсь…
– Слава богам!
И тут воцарилась тишина. Тишина после горячих разговоров. Такая всегда кажется необычной.
…Ради Перикла были устроены маневры колхидской конницы и пехоты. Место выбрали в горах, где скалы, глубокие лощины и тесные долины рек.
Царь и его гость взобрались на высокий утес, весьма удобный для наблюдений. Он возвышался над местностью, и было хорошо видно, что делается далеко вокруг, на склонах гор, что в ущелье – на дне его – и что на гребнях.
Отрядами командовали колхи Екупа и Ласаца, а конницами – Камсас и Гача. Два войска по три тысячи человек были накануне отведены друг от друга на расстояние дневного перехода. И с каждым войском – своя конница. Как только рассвело и утренний туман поднялся выше соседних гор, Перикл занял почетный наблюдательный пост. Он следил за всеми передвижениями войск. Это ему всегда доставляло большое удовольствие. В этих играх он чувствовал себя как в родной стихии.
Войско Екупы и Камсаса вошло в узкое ущелье. Оно продвигалось довольно быстро, выставив вперед пятерых вооруженных всадников с пехотинцами. По сравнению с афинским строем колхи шли свободнее, не придерживаясь сточного шага и не выравнивая шеренги. Царь это объяснял следующим образом:
– Наша страна – горная. Одна гора громоздится на другую, один хребет – на другой. Трудно держать строй шеренги, в которой двести или триста вооруженных воинов. В этом случае нас легко бы одолел противник, распыляющий свое войско на мелкие части. Мы стараемся давать бой среди гор, добиваемся перевеса, а там – и победы.
Между тем показалось войско Ласацы и Гачи. Оно пыталось взобраться повыше, на гору, чтобы действовать оттуда, поскольку «верхнее положение» войска в горах предпочтительнее. Словно угадывая этот замысел, Екупа с войском тоже начал взбираться наверх. Достойно было удивления то, как шустро поднимались кони. Небольшой рост, приземистость и выносливость отличали их от лошадей, взращенных равнинами. И в этом смысле колхи всегда имели преимущество над пришлым противником.
Как видно, Екупу заметили в войске Ласацы. Это можно было заключить из того, что Ласаца отрядил человек пятьдесят и скрытно выслал их во фланг Екупе. В свою очередь Екупа тоже приметил движение противника и распорядился быстрее взбираться на вершину горы, покрытую лесом.
Противники выслеживали друг друга, прячась, как лесной зверь.
Перикл наблюдал с величайшим вниманием и любопытством. Он никогда не упускал случая поучиться чему-нибудь, добыть нечто новое для себя, а добыв, применить его ко благу Аттики…
– Я пришел, чтобы проститься, – сказал Дамонид. Он произнес эти слова прямо на пороге, не успев еще перешагнуть его.
Он почему-то казался веселым. Его заостренный нос, плохо расчесанная борода и спутанные волосы придавали его хорошему настроению еще больше натуральности.
– Хорошие вести? – спросил Зенон, оглядывая веселого Дамонида.
– Куда уж лучше!
– В таком случае займи место за нашим столом. Рассказывай. Нам очень нужны хорошие новости.
Дамонид признался:
– Я очень голоден. Маслины, хлеб и вино – что может быть лучше?
– Ягненок лучше! – сказал Алкивиад.
– Пожалуй.
Дамонид подсел к пирующим, поднял фиал. Обвел всех чрезмерно возбужденным, но веселым взглядом:
– Вы очень невнимательны.
– Это не так.
Все обратились к Периклу. И он снова повторил:
– Это не так.
Дамонид пожал плечами:
– Не понимаю, откуда у тебя такая уверенность? Мы с тобою почти одних лет, а чувствую себя робким, нерешительным.
– А это не так, – снова повторил Перикл.
– Ты хочешь сказать, что ты внимателен?
– Да.
– В таком случае – говори.
– У тебя неприятности. Притом большие.
Дамонид искал на тарелке маслину посочнее. Он словно не слышал Перикла. И продолжал улыбаться.
– Притом большие.
Дамонид блаженно отхлебнул вина.
– Я похож на убиенного? – спросил он. – Разве я не веселый?
– Нет, веселый, – сказал Алкивиад, присматриваясь к Дамониду. – Похоже, что ты получил в наследство серебряные рудники.
Геродот не согласился с Алкивиадом:
– Не серебряные, а золотые!
– И я так думаю.
Это было сказано Зеноном.
Перикл покачал головой. Та грусть, которая тяжелым грузом лежала на душе, проявилась вдруг совершенно явственно на лице его, особенно в глазах:
– Рассказывай, Дамонид, как они выместили на тебе злобу к Периклу.
– Какую злобу?
– Не скрывай ничего…
– А мне и скрывать нечего. Все хорошо: завтра на рассвете я покидаю Афины.
Сказав это, Дамонид припал к фиалу, точно никогда и не пивал вина. Потом попросил воды и напился так, как пьют только в детстве: со вкусом, с придыханием, как вол.
Более всех, как ни странно, огорчился Алкивиад. Он не верил ушам своим. Как? Дамонид, этот замечательный патриот Афин, предан остракизму? За что?
Геродот и Зенон молчали, словно громом пораженные. Хмель как рукою сняло. А к Периклу неожиданно вернулось его обычное спокойствие. Теперь улыбался он. О чем-то соображал.
– Мне жаль тебя, Дамонид, – проговорил Перикл. – Они хотели бы выгнать меня, но выместили злобу на тебе. Это не тебя предали остракизму. Меня изгнали… Если моего советника лишают города, который многим ему обязан, – значит, не в советнике дело…
– А в ком же?
– Во мне. Я же сказал: во мне! Мои недруги мстят мне. Однако не понимаю, почему они вымещают злобу именно на моих друзьях. Ведь я же не умер! Я жив еще и могу держать ответ…
Он схватился за голову, точно она разламывалась на части:
– Почему они не судят меня?
– Уже судили, – сказал Дамонид. – А вторично за одно и то же не судят в этом великом и справедливом городе. Ты, по моему разумению, получил сполна и больше всех. Эвоэ! Я пью за тебя, великий Перикл. Эвоэ!
– И мы тоже! – крикнул Алкивиад.
В комнате было достаточно света и без светильников. Но они горели, потому что Перикл не терпел тоскливых сумерек, сумерек без игривых языков пламени! Свет! – что может быть лучше света? Пятеро мужчин обедали неторопливо, устав от разговоров и споров. Но Перикл не выдержал:
– Кто же все-таки больше прочих хулил нас?
– Кто? – Дамонид припомнил: – Лакедемоний… Иппоник… Пириламп… И другие богачи и скототорговцы…
– Кто поднимал голос за тебя?
– За меня?.. Клеонт, сын Фания.
– Молодец!
– Архонт Сокл… Алкмеон… Протид…
– Молодцы!
Дамонид поднялся с места и торжественно провозгласил:
– Слушайте меня, о мужи афинские! – И продолжал менее торжественно, но с полной верою в свои слова: – Скоро я буду далеко от вас. Но вы еще помянете меня и вот по какому поводу… Они, – Дамонид указал на дверь, – придут сюда, к нему, – он снова указал на Перикла, – и станут просить прощения. Они, – снова указал рукою на дверь, – будут целовать ему ноги, упрашивая занять прежний высокий пост, которого они лишили его так необдуманно. Считайте, что дан оракул.
Он выпил фиал и, не говоря более ни слова, направился к выходу.
Книга четвертая
Металл сверкнул в воздухе. Точно молния. И смиренно лег на столик.
– Что это? – спросил Перикл.
– Кинжал. Мидийский кинжал. Он пронзает насквозь.
– Так это ты и есть Агенор?
– Да. Сын Олия.
– Из какой филы?
– Я педиак, житель равнины.
– А фила какая? Я спрашиваю о филе.
– Пандионида. Из рода Эвмолпидов.
