Артамонов Иванович - КУДЕЯР
— Отец Пахомий, но ведь ныне вновь межусобица…
— В том-то и дело, Андриан: Василий Тучков, подобно провидцу Михаилу Клопскому, говорит нам: зачинщики нынешних межусобных браней сгинут, как и Дмитрий Шемяка. И оттого в душе вера укрепляется: минует злое лихолетье, войдёт юный государь в силу и разум, установятся на Руси тишина и покой.
— Когда я стал послужильцем бояр Тучковых, то немало приходилось слышать разговоров о Василии Шемячиче — новгород-северском князе, пленённом великим князем Василием Ивановичем.
— Так то внук Дмитрия Шемяки.
— Горькая у них обоих судьба.
Игумен ещё долго говорил о неурядицах в Русском государстве, о Михаиле Клопском, Дмитрии Шемяке, новгородском наместнике Немире, а потом перешёл к рассказу о встрече с митрополитом Иоасафом.
— Иоасафа Скрипицына я хорошо знавал ещё в бытность его игуменом Троицкого монастыря. Как проведал, что он стал митрополитом, очень удивился. Время нынче вон какое крутое, ему ли, сердобольному, быть церковным пастырем на Руси? Что и говорить, добр Иоасаф, а тут злоба кругом кипит. Устоять ли ему? Митрополит Даниил уж куда ловок был, да и тот ныне повергнут.
— А может, и хорошо, что Иоасафа поставили митрополитом, — осторожно заметил Андриан, — когда кругом столько зла, люди особенно ценят крохи добра. А государь как?
— Сподобил Господь лицезреть и государя. Десятый годок ему пошёл, худенький такой, бледный, росточком длинный, глаза цепкие, так и буравят каждого встречного. На Кудеяра нашего очень похож, только поюнее будет. Смотрит на всех и молчит, словно воды в рот набрал. Ближние бояре что хотят, то и воротят, не особенно с ним считаются, только для вида почтение кажут.
— Ничего, вырастет государь, конец смуте придёт.
— Дай-то Бог!
Проводив отца Пахомия, Кудеяр хотел было углубиться в чтение привезённой им книги, но условный свист за окном заставил его вопросительно глянуть на Андриана. Тот добродушно усмехнулся:
— Ступай, ступай, успеешь ещё прочитать о пророчествах Михаила Клопского.
Кудеяр натянул шапку и выскочил за порог. Снегопад прекратился. Сквозь тонкий слой облаков проглянуло низкое зимнее солнце. Появление его предвещало прекращение необычно обильных снегопадов.
Олекса и Аниска поджидали Кудеяра, притаившись за сугробом. Едва он показался, в него полетели комья снега. Кудеяр успел увернуться и спрятаться от нападающих, а когда из-за сугроба показалась голова Аниски, ловко метнул снежок ему прямо в лоб. Аниска схватил ком снега и припустился за ним, но промахнулся и, споткнувшись о подставленную ногу, угодил головой в сугроб.
— Сдаёмся! — закричал Олекса, давясь смехом, Сидя в сугробе, стали думать, чем бы заняться.
— Посмотрите, куда дым идёт?
— Дым как дым, тянется себе вверх.
— Ты, Аниска, тутошний, а потому должен ведать, что такой дым предвещает мороз. И то не диво, поскольку сегодня Афанасьев день[46], а про него говорят: пришёл Афанасий Ломонос, береги щёки да нос.
— И впрямь похолодало.
— Ну а ежели мороз грянет, надобно спешить залить горку.
— Верно! — загорелся Аниска. — Ух и покатаемся!
Вылить воды пришлось немало: рыхлый снег как губка впитывал её. К вечеру серая лента протянулась от вершины горы до основания. Внизу ребята сделали порожек, чтобы при спуске сани подбрасывало вверх, облили его водой. К ночи мороз усилился, и тотчас же пропитанный водой снег превратился в прочный лёд. С санками, а то и с широкими досками к горке потянулись не только дети, но и взрослые, всем любо покататься!
Аниска приволок большие санки, в них вповалку садилось человек десять. Грохоча на неровностях, сани устремлялись вниз, там их подбрасывало на порожке, нередко опрокидывало. Куча мала со смехом и гамом скользила дальше, кто на спине, кто на животе, а кто сидя верхом на товарище.
Девчонки кучно стояли наверху, наблюдая за проделками мальчишек, среди них Кудеяр приметил Ольку Финогенову.
— А ты чего не катаешься?
— Не хочется, вот и не катаюсь, — Олька как-то странно искоса глянула на него.
Минувшей осенью девочка сильно изменилась: руки и ноги её округлились, на лице проглянул румянец, выгоревшие на солнце брови потемнели, волосы стали длинными и волнистыми. Но не только внешне Олька стала другой. Теперь она сторонилась шумных ребячьих развлечений, часто бывала одна, во время разговора вдруг ни с того ни с сего краснела. Кудеяр конечно же заметил перемены в Ольке, но если внешние изменения были ему приятны, то внутренние вызывали неосознанное беспокойство: Олька перестала быть понятной для него. Вот и сейчас он не понимал, чего она хочет.
— Попросить у Аниски санки?
— Не надо, — Олька вновь как-то странно посмотрела на него.
— Кудеяр, вон Козлиха топает, поди, колдовать будет, хочешь посмотреть? — Олекса нетерпеливо дёргал друга за рукав.
— А ты пойдёшь?
Олька отрицательно покачала головой.
— Я, я хочу посмотреть, как Козлиха колдует! — обратилась к Олексе Акулинка.
— А тебя, монастырская приблудница, я не звал.
— А я всё равно пойду!
Монахи поселили Акулинку в избе одинокой старухи Меланьи, заботились о ней, да и в селе относились к сиротке по-доброму, часто просили рассказать удивительный сон, а во время рассказа ахали, и крестились. Соседи нередко притаскивали ей что-нибудь вкусненькое, отчего Акулинка поправилась, похорошела. Она твёрдо верила, что это Бог смилостивился над ней, и потому часто бывала в церкви, где истово молилась.
Между тем толпа подростков устремилась вслед за Козлихой и вскоре заполнила сени Олькиной избы.
— Мир дому сему, — произнесла знахарка, перешагнув через порог.
— Спасибо, Марьюшка, заходи, заходи, милая, рады мы тебе, — ласково встретила её Пелагея.
— Нынче, на Афанасия Ломоноса, ведьмы отправляются на свой праздник и там от веселья теряют память, потому, Пелагея, от них и можно избавиться.
— Ведаю о том, Марьюшка, потому и позвала тебя. Хозяин-то всю осень прохворал, до сих пор оклематься не может, не иначе как нечистая сила поправиться ему не даёт. Так ты уж помоги, Марьюшка, избавь его от происков нечистой силы, век помнить твоё добро буду.
— Постараюсь помочь тебе, Пелагея. Перво-наперво трубы заговорить надобно, это ведь главный путь для ведьмы в избу. Принесла я клинья заговорные, так их под князёк забить надобно. Запали свечу да проводи меня на чердак. А вы, — обратилась Козлиха к детям, — в избу заходить не смейте, не то всё спортите.
В сенях было темно, дети испуганно жались друг к другу.
— Ой! — вскрикнула Акулинка, когда на чердаке что-то застучало.
— Тише ты, — одёрнул её Олекса, — это Козлиха забивает заговорные клинья под князёк.
На чердаке что-то глухо ухнуло. Что бы это могло быть? И тут заверещал Гераська:
— Ой, меня кто-то за ногу поймал!
— Будет тебе глотку-то драть, — прозвучал в темноте спокойный голос Козлихи, — нет здесь боле нечистой силы!
Дверь в избу распахнулась, страхов как не бывало. Знахарка подошла к печи, вынула заслонку и стала произносить непонятные слова. Тут в трубе, что-то завыло, загудело и словно бы лопнуло, да так громко, что зола полетела из печи, отчего в избе стало сумеречно. Кто-то от испуга захлопнул дверь, в тёмных сенях дети дружно заревели. Из избы выглянула Козлиха.
— Вы чего тут ревёте, али не видели, как нечисть сердится, когда её из трубы вытуривают? Не бойтесь, нет её уже тута. Пелагея, собери-ка семинную золу на загнетке[47] — я отправлюсь с ней за околицу для заговора.
На краю селения, у изгородья, Козлиха рассеяла золу, произнесла непонятные слова. Здесь Кудеяр простился с ребятами и устремился в скит.
Вернувшись в скит, Кудеяр застал в келье отца Пахомия. Андриан вслух читал житие Михаила Клопского, а игумен пояснял прочитанное.
— Да, так и сказал премудрый старец Дмитрию Шемяке: «Всякая власть от Бога, ни хотящему, ни текущему, но даётся Богу милующему». Как бы ни посягали нынешние бояре на власть, она им не дастся, поверь моему слову, Андриан!
Тот заметил вошедшего в келью Кудеяра.
— Где же ты был, отрок? Заждались мы тебя.
— Мы с ребятами с горки катались, потом смотрели, как Козлиха ведьм из избы Финогеновых изгоняла.
Пахомий поморщился.
— Изгонять нечистую силу можно крёстным знамением, святой водой, молитвою, а то, что творит Козлиха, — мерзкое язычество. Ты бы, добрый молодец, вместо того приглядывался бы, как дикие звери живут. Я вот давненько за ними наблюдаю, а всё поражаюсь, сколько у них интересного. Давеча, подъезжая к скиту, вижу, лиса объявилась. Зимой лисы мало живут в норах, спать ложатся на открытых местах, — от холода их густая шуба да пушистый хвост защищают. Обычно лисы спят днём, а ночью промышляют охотой, потому, решил я, что это охотники подняли лису. И верно — из лесу показалась свора собак, а за ней — охотники. Лисица, видать, долго спасалась от собак: хвост у бодрой лисицы трубой вверх, а у этой — по снегу волочится. Пристроилась она к моему возку и бежит следом, а когда собаки совсем близко оказались, изловчилась и сиганула ко мне в сани. Я её попоной прикрыл от лютых собачьих глаз. Охотники подъехали, кричат- отдай лису. А я с ними не согласился: как-никак Божья тварь, к тому же к служителю Бога за помощью обратилась.
