Марина Александрова - Кольцо странника
В кабаке, на краю рыночной площади, Михайла потребовал мяса, фруктов, еще чего-то и вина без меры. Всеслав, осторожно присев за залитый вином стол, оглядывался по сторонам. Хоть и нечасто ему приходилось бывать на Руси в питейных заведениях, но запомнил он тамошнюю обстановку и теперь дивился – кабаки-то повсюду одинаковые! Тот же запах хмеля и жареного мяса, те же пьяные крики – только на греческом языке, и даже у лохматых собак, протискивающихся меж столами, какие-то русские морды.
На этот раз Всеслав от выпивки не отказался, чем и заслужил похвалу брата.
– Понял ты, родимый, вино – человеку утеха, – балагурил Михайла, обгладывая куриную ножку. – Пей, ешь, не стесняйся!
После четвертой чарки рассеялась тоска, Всеслав осмелел и решил повести с братом вежливый разговор.
– Много ты, братушка, монет-то выложил ироду тому? – спросил как бы невзначай.
– Это не твоя печаль, – расхохотался Михайла и замахал рукой пышногрудой трактирщице, чтоб попросить еще вина. – О том и думать не моги. Как сродственника не выручить? Знаешь, что бы со мной батя сделал, кабы прознал, что я тебе помочь пожалел?
– А все-таки? – пытал захмелевший с непривычки Всеслав. – Должок-то за мной числится, так ведь? Я тебе всей жизнью своей благодарен.
– А коли так... – задумчиво молвил Михайла, и Всеслав с удивлением приметил, что тот не так хмелен, как видится. – Коли так, скажу я тебе, братец дорогой, чего мне от тебя получить желательно. Да ты, может, и сам догадался? Не запамятовал последнего нашего разговора?
Всеслав, не отвечая, подпер голову рукой и призадумался. И в самом деле – что толку в этом обереге? Одни горести и так всю-то жизнь, сколько себя помнит. А Михайла – человек торговый, ему удача нужнее. Потом – как же не отблагодарить его за такую помощь? Да кабы не он – пропадать бы Всеславу в постыдной неволе до скончания жизни...
Одним махом стащил Всеслав с руки заветный перстень, протянул его на ладони Михайле.
– Держи, брат! За доброту твою и к родне радение – отдаю тебе благословение батюшкино. Не чужой все ж ты нам – моему отцу племянник. От чистого сердца отдаю, без корысти какой. Владей им и будь счастлив... – тут дрогнул его голос, но он сдержался и нашел силы закончить, что начал: – Раз уж мне не привелось.
У Михайлы засияли глаза, до того смотревшие сонно-лениво – аж больно глядеть было. Но перстень не хапнул сразу, внимательно посмотрел на Всеслава, словно не веря своему счастью, потом взял оберег вежливо, двумя пальцами.
– На каком персте носить? – спросил у брата внезапно осипшим голосом.
– На левой руке, на среднем пальце мой отец носил, – отвечал Всеслав, весело глядя на брата. – Да ты что, никак, заробел?
– Долго я думал о нем, почитай что с мальчишества, – отвечал Михайла тем же странным, глухим голосом и медленно надел кольцо, близко поднес руку к лицу. – Ишь ты, а там красненьким мигает, – сказал удивленно.
– Где? – Всеслав сунулся было посмотреть, но вспомнил, что видел уже, и снова обмяк. – Да... Бывает такое. Камень, говорили мне, редкий. Правда, неказистый, зато с секретом...
После такого объяснения Михайла опять развеселился, выпил немалый кубок вина, и пошло у них веселье! Что было дальше, Всеслав помнил плохо – но вроде бы появились две нарумяненные, смуглые девки в соблазнительных платьях, и одна из них даже на коленях у него сидела, из одного кубка с ним вино пила...
Но это озарение пришло в больную голову Всеслава, когда он проснулся наутро. Во рту стояла сушь, перед глазами плыли зеленые пятна. Проснувшись, долго не мог понять, где он. Оглядывал с удивлением незнакомую горницу, пока не услышал со скамьи заливистый храп с носовым посвистом. Сразу камень с души свалился – припомнился день минувший. Храпел, конечно же, братец Михайла. Всеслав потрепал его за плечо, щелкнул шутя по носу. Михайла забормотал что-то и открыл глаза.
– А, проснулся! – выговорил приветливо. – Здоров же ты пить, голубчик, да только после на ногах не стоишь. Едва тебя доволок до постоялого двора, бугай здоровый... А ты еще упирался, пировать дальше хотел!
– Кто, я? – изумленно спросил Всеслав. – Убей Бог, не помню.
Михайла рассмеялся и от этого проснулся окончательно.
– Что это ты бледный какой? – спросил, протерев глаза. – А, ты ж у нас непьющий был, вот и мутит с непривычки... Ну да ничего, живо поправим такое дело.
Вскочив бодро (Всеслав смотрел с завистью – брат вроде и не пил вчера ничего), Михайла крикнул слугу, приказал подать добрый завтрак.
– Да кваску, кваску ледяного побольше! – завопил вслед. – Ничего, братка, сейчас поправишься. Позавтракаем с тобой, а там я пойду по своим делам. Нам в этом городе еще месяц торчать. Аль уехать хочешь домой допреж меня?
– Н-нет, – отвечал Всеслав, морщась от головной боли. – Я уж с тобой. Вернемся, дядьку Тихона порадуем.
– Вот и я так же думаю, – захохотал Михайла. – А то не приведи Бог, с тобой еще какая напасть приключится. Теперь уж я тебя не отпущу! Так вот: я по делам пойду, а ты делай что хочешь. Хочешь – отсыпайся тут, хочешь – ступай, смотри город. Когда-то еще побывать придется?
Всеслав последовал его совету и отправился гулять по незнакомому городу. Сколько времени пробыл, а кроме рыночной площади да захудалого кабака ничего не видел!
Он ходил долго – не мог и предполагать, что столь чудесен и прекрасен град Константинополь. Большую часть времени провел в соборе Софийском, все никак не мог уйти оттуда. Теперь же пела и сияла Господним светом душа, овеянная неземной красотой. Домой, на постоялый двор пришел уже в сумерки, вяло отужинал, не замечая, что ест и, не отвечая на насмешки и вопросы Михайлы, завалился спать. А поутру повторилось то же – неустанная беготня по городу, церкви, часовни, храмы – и непрестанное, ласковое умиление души...
Михайла изредка посмеивался над «одержимым» братцем, но не препятствовал ему ни в чем, занимался своими делами. А дела эти пошли в гору – неизвестно, способствовал ли этому зачарованный перстень, или так само собой вышло – но товар свой продал Михайла втридорога, барыш получил немалый и теперь разживался византийскими диковинками. Редкие роскошные ткани и украшения решил он везти в Киев, надеялся на этом немалый барыш получить. Мечтая о грядущем богатстве, он все время весел был и светел – потому Всеслав немало удивился, когда как-то вечером застал его сидящим за столом с кувшином вина, с лицом, мрачнее тучи.
– Что с тобой, брат? – спросил Всеслав, осторожно подсаживаясь на скамью.
Михайла только вздохнул глубоко.
– Выпей со мной, – сказал грустно и потянулся за кубком.
– Тоска у меня на душе. Негожее я сделал.
Всеслав принял кубок, глотнул вина.
– А ты расскажи мне, облегчи душу. Может, и придумаем что вместе?
– Что уж тут придумывать! – вяло откликнулся Михайла. – Теперь, брат, дела не поправишь... Давеча на рынке околачивалась перед лавкой нищенка одна. Грязная, что твой веник, дитя у нее на руках в тряпках замызганных. Досадно мне стало, что она рядом отирается, чистых покупателей пугает. Может, и зараза какая у ней – черт ее знает! К тому ж показалось мне, что она странно косится, стянуть, что ли, что-то собирается? Вот я и кликнул стражу. «Воровка!» – говорю. Ее сразу цап-царап – и увели.
– Так она украла что? – допытывался Всеслав.
– Да не видел я! – отмахнулся Михайла. – Почудилось мне – вроде так. Да и не знал я, что ее уведут так сразу, просто припугнуть хотел. Потом приходят ко мне стражники, говорят – ничего из моего товара при ней не нашли. Да только оборванка эта, не дожидаясь оправданья, в темнице Богу душу отдала. С чего, неизвестно... Испугалась, может, или приложили ее стражи чересчур крепко.
– Дурно это, брат! – помрачнел Всеслав. – Выходит, что ты безвинную женщину страже предал. А что померла она – твой грех.
– Знаю! – отмахнулся Михайла. – Я и сам себя не вспомнил, когда про это узнал. Решил грех загладить, дитя, что при ней было, себе на воспитание взять.Батюшка-то покою не дает: дескать, обзаведись дитями. Вот и был бы ему внучонок готовенький, или внучка – я ужне знаю. И с тобой хотел посоветоваться, только где ж тебя сыщешь? Целыми днями пропадаешь где-то. Сам решился, пошел в ту тюрьму, а там ребенка уж нет, и никто не знает, где он. Вроде, кто-то пришел, да забрал. Я так сужу – кто его взять мог? Из родственников кто-нибудь, такая же голытьба... Худо!
– Худо, брат! – вздохнул и Всеслав. – Ну, уж ничего назад не воротишь. Надо бы тебе к исповеди сходить, церковное покаяние принять. Завтра и пойди. А пока ложись-ка спать. Ты в расстройстве душевном, да и выпил, видать, немало... А я, пожалуй, выйду перед сном, похожу на вольном воздухе. Что-то вино твое в голову мне ударило.
Михайла пьяно кивнул, и Всеслав вышел. Долго стоял на дворе, смотрел в небо. На душе было скверно – словно он сам, а не братец предал несчастную, безвинную нищенку и дитя ее. Повздыхал, посокрушался, глядя на прекрасные Божьи звезды – и скорым шагом пошел со двора в ночь, развеивать хмель.
