Конн Иггульден - Троица
Король негодующе полыхнул глазами, но сменил гнев на милость и, прежде чем вернуть фляжку, сделал еще один крупный глоток: напиток в самом деле действовал и уже растекался по жилам благостным теплом. Не зря кое-где его называют «живой водой».
Еще один длинный лестничный пролет вывел Генриха на этаж, где располагались его собственные покои. Он шел, набирая ход, а слуги впереди торопливо открывали створки дверей. Вот здесь был суд над бедным Саффолком, Уильямом де Ла Полем – его тогда приговорили к изгнанию, а затем, сразу после отплытия из Англии, настигли и убили на море. Эти события Генрих теперь воспринимал как сквозь дымку, словно бы они происходили с кем-то совсем другим, посторонним, уже тогда шедшим ко дну забытья. Проходя по анфиладе, Генрих сознавал, что ум его чист; что душа словно вырвалась из тесного плена, а те призрачные путы порваны в клочья. Мысль о, не дай бог, повторном забытье остужала сознание зыбким змеистым холодком, словно у моряка, выброшенного из пучины на спасительную сушу, который оглядывается и вдруг видит, что ступни ему все еще лижут барашки темных волн.
– Боже, укрепи, – вполголоса пробормотал Генрих, входя в комнату и ухватывая глазами двоих, готовно встающих в приветствии.
Ричард Йоркский слегка раздался, отяжелел с той поры, как они последний раз виделись. Уже совсем не тот гибкий молодой человек, каким был когда-то. Но ухожен, чисто выбрит, и силой веет от его широких плеч и мускулистых ног. Ричард, граф Солсбери, значительно старше Йорка, но по-прежнему жилист (сразу видно человека с Приграничья), а на щеках здоровый румянец. При виде графа Перси Солсбери заметно помрачнел, но в следующую секунду оба они вместе с Йорком опустились на одно колено и склонили головы.
– Ваше величество, несказанно рад вновь вас видеть в добром здравии, – елейно-почтительным тоном произнес Йорк, когда король жестом велел им встать. – Я молился за вас вплоть до этого дня и нынче же прикажу звонить здравицы во всех церквах на вверенных мне землях.
Король полоснул по нему взглядом, между тем понимая, что отчасти гневается именно за то, что, заняв место временщика, Йорк проявил себя на нем весьма достойно. В сущности, изыскивать какую-то вину в лорде-протекторе и его канцлере было не к месту, но тут Генриху вспомнился Сомерсет, томящийся сейчас по приказу Йорка в ожидании суда и неминуемой казни. Это подействовало укрепляюще. Вообще злобность была Генриху не свойственна, но в эту минуту он упивался высотой своего положения.
– Ричард, герцог Йоркский, – чугунным медленным голосом выговорил он. – Я повелел, чтобы в эту комнату была сейчас же доставлена королевская Печать. Ее ты передашь в мои руки. Сразу после этого я отрешаю тебя от должности Защитника и Радетеля королевства. Твой канцлер граф Солсбери тоже отстраняется. Моим повелением те, кого ты взял в заточение, будут освобождены. А их место займут те, кого ты выпустил на волю!
От этих слов короля Йорк побледнел, как под ударом хлыста.
– Ваше королевское величество. Я действовал сугубо в интересах страны, пока вы… – он замешкался, подбирая слова, которые б не резали слух, – пока вы были нездоровы. Моя верность, моя преданность короне непогрешимы.
Он быстро и зорко взглянул из-под опущенных бровей, оценивая изменения, произошедшие в этом человеке, что сейчас столь холодно и властно, с царственной повадкой поглядывал вокруг. Король Генрих помнился ему рохлей и душой, и телом, с желаниями, не выходящими дальше смиренной любви к молитве и тишине. А этот… Этот действительно был непреклонен в своей воле, хотя и бледен как воск.
Ответить Генрих не успел: за спиной у него в комнату влетели четверо носчиков Печати с серебряным ларцом, при котором пребывали неразлучно. Судя по тому, как они отдувались, по дворцу их гнали бегом. «Держатель воска» выставил ларчики на стол заметно дрожащими руками.
– Открой это, Ричард, – кивком указал Генрих. – Подай мне мой собственный образ, мою Печать.
Йорк с глубоким вздохом подчинился. Ему с трудом верилось, что перед ним он, тот самый человек. Приказы звучали столь четко и непререкаемо, что впору даже усомниться. Куда делся тот безбородый юноша? Кто пришел вместо него, такой жесткий и надменный? Из ларчиков достали шелковые мешочки, где позвякивали заветные серебряные половинки. Потянув за тесьму, Йорк вынул их и положил королю на ладонь.
– Благодарю тебя, Ричард Плантагенет, герцог Йоркский. Теперь вы оба можете удалиться, пока я снова вас не призову. Оставьте меня. Ну а если будете молиться, то молитесь, чтобы лорд Сомерсет в Тауэре пребывал все еще в целости и сохранности.
Йорк и Солсбери с глубоким поклоном вышли – бок о бок, со всем тем натянутым достоинством, которое им удавалось сохранить. Граф Перси проводил их взглядом, полным несказанного удовлетворения.
– Этот день я буду помнить долго, ваше величество, – грубовато польстил он. – День, в который вы вернулись повелевать, вышвырнув прочь всех этих негодяев и их прихвостней.
8
Приближаясь к королевскому дворцу, Маргарет слышала, как семь раз бархатисто пробил колокол Вестминстера. Низкое утреннее солнце в сизом от туч небе едва проглядывало масляным желтоватым пятном. Ночь королева встретила у камина в Виндзорском замке, из которого после того, как гости посрывались с мест, словно ушла сама жизнь. Не было больше праздничной рождественской суеты. Ночь тянулась без конца и края, а Маргарет изнывала без новостей. Наконец она решила, что ждать больше нельзя. Ее муж отправился в Лондон с самыми преданными лордами, но из ума не шли мысли одна тревожнее другой: а вдруг он там от переутомления снова заболел, упал в обморок, а то и вовсе впал в беспамятство, пока она здесь торчит возле жаркого камина, бездумно и бесцельно транжиря время до рассвета. Думать об этом, понятно, нелепо, но у Маргарет была обида, что Дерри Брюер ее предал, ушел с мужем. Хотя понятно, что это глупость. Его место сейчас именно подле короля – она это знала, но вместе с тем так привыкла к тому, что он всегда рядом. Без него она чувствовала себя веретеном, что одиноко крутится, а нить на нем свивается все туже.
Для сборов в дорогу она подняла с постелей слуг – это помимо тех, кто ночью и без того не спал или дежурил на стенах замка. Двенадцать дней Рождества традиционно считались временем примирения, так что Маргарет без огорчений сняла с охраны замка еще и две дюжины стражников, чтобы стерегли ее в дороге от кочующих бригандов. Трое медиков, что пеклись о здоровье Генриха, не замедлили изъявить живейшее желание тоже ее сопровождать. Без ухода за королем их существование здесь становилось совершенно бессмысленным, так что Хэтклиф с Фосби, а с ними и Скрутон буквально ухватились за возможность следить за поправкой Генриха, так сказать, на месте.
«Маленькому Эдуарду будет вполне безопасно здесь, в уюте и тепле вместе с кормилицей», – не переставая внушала себе королева. Между тем с самого рождения сына Маргарет не оставляла его ни на одну ночь и потому очень переживала, как он там будет вынюхивать и выискивать маму, а потом безутешно плакать, когда ее нигде не окажется. Она нахмурилась на жгучий холод и на свою нерешительность, еще сильнее закутываясь в плащ с капюшоном, такой длинный, что частично прикрывал круп лошади.
Для быстрой езды на дороге было слишком темно, но мили сглатывались и мелкой рысцой. Постепенно лицо у Маргарет на холоде совсем онемело, а брови заблестели от кристалликов то ли снега, то ли льда. Рассвет застал ее в пути, но усталости она не чувствовала, вся живя предвкушением скорой встречи с Генри. Эта радость в ней еще не начала тускнеть. Она наполняла каждый ее вдох восторженной нежностью и тем внутренним теплом, что побеждает зимний холод.
Хотя присутствовала и толика негодования, как бы Маргарет ни старалась его от себя гнать. Все то время, что ее муж лежал без сил, совсем беспомощный, она неустанно хлопотала, чтобы его имя и значимость не угасали, а он, едва очнувшись, в тот же день ускакал с людьми вроде Бекингема и Перси, про нее и не вспомнив. Эта досада сидела внутри болезненной занозой, которую нет-нет да и заденешь, и деваться от нее некуда.
Большой зал Вестминстерского дворца, куда она прибыла, напоминал собой нечто среднее между казармой и конюшней: там, где днем заседают судьи или парламент, сейчас топтались, пофыркивали и тихонько ржали лошади, а на свободных местах вповалку лежали люди. Жарко и беспокойно пылали светильники, их свет Маргарет заметила еще снаружи.
Она спешилась и пошла следом за своими стражниками, которые завели ее лошадь в помещение, под высоким сводом которого, где-то в полутьме, порхали воробьи. Лицо у Маргарет, казалось, пропеклось холодом до твердости доски: того и гляди треснет, стоит хотя бы улыбнуться. Здесь, где ветра не было, она на минуту остановилась растереть щеки руками в перчатках, отчего лицо наконец снова ожило румянцем. В зале было тихо, лишь взмахивали хвостами лошади, к чему-нибудь привязанные или стреноженные. Зато люди здесь валялись повсюду – спали кто где на каждом свободном пятачке, вне зависимости от ранга и титула. Маргарет заметил один из дворецких Генриха и тут же поспешил навстречу, неуклюже встав на одно колено среди разбросанной соломы.
