Конн Иггульден - Троица
От темноты ужасный кусачий холод только усиливался. Взбеленившийся с заходом солнца ветер швырял колкие брызги подмерзшей водяной взвеси. Но еще мучительней этой пронзительной непогоды воспринималась собственная слабость. Генриха удручало, насколько же немощным он стал – настолько хилым, что не успел одолеть верхом каких-то двадцати миль, а уже ни рук ни ног, нытье в суставах, одышка, а под доспехами все мокро и холодно от пота. Может, лишь благодаря железу и удерживаешься в седле, а то бы брякнулся навзничь.
Ехать в Вестминстерский дворец во главе целой процессии Генрих не намеревался, но в Виндзоре на этот момент гостило едва ли не сорок преданных ему лордов, и все они как один шумно вызвались сопровождать монарха. Едва пронеслась весть о том, что король поднялся со своего одра и думает скакать в Лондон, как поднялся невиданный рокот и гвалт – вначале в замке, а затем все это выплеснулось наружу в город, множась и разрастаясь, пока уже тысячи глоток не скандировали королю здравицы, перекрывая вой зимней вьюги.
Перед отъездом король Генрих еще высидел рождественскую мессу в часовне Святого Георгия, бледный и безмолвный, как смерть, а все, кто там был, возносили хвалу Господу за избавление короля от болезни. Громадный пиршественный стол, уже накрытый для гостей, был разорен проходящими мимо знатными персонами, что в радостной спешке скликали слуг и велели седлать себе коней, чтобы ехать вместе с государем в столицу. Мутно-красный шар низкого зимнего солнца уже клонился к западу, когда Генрих пустился в дорогу более чем с сотней людей – все до единого с оружием, в доспехах и с королевскими львами на знаменах, туго трепещущих на промозглом ветру.
Вестминстерский дворец стоял от города вверх по течению Темзы, подальше от зловонных миазмов, что каждое лето приносили в город болезни. Генрих держал путь вдоль берега реки. По левую руку от короля ехал Бекингем, по правую – граф Перси, а за ними впереди сплоченного конного строя держался Дерри Брюер. К этой поре король уже вел свою лошадь шагом, чтобы хоть как-то поберечь силы. На покрытие тех миль от Виндзора и без того уже ушло пять с лишним часов; Генриха глодало беспокойство, что сила воли завела его дальше, чем хватало силы тела. Он понимал: если сейчас упасть в обморок или свалиться, это будет для его положения ударом, от которого он может уже никогда не оправиться. Вместе с тем по приказу Йорка по-прежнему находится в заключении граф Сомерсет. Генрих понимал, что, если мешкать чересчур долго, граф может невзначай исчезнуть. Но и без этой заботы ему нужно было забрать у Йорка Большую королевскую печать. А потому не оставалось ничего иного, как настырно двигаться вперед, превозмогая неровный трепет сердца и боль во всех тканях и сухожилиях. Такого физического истощения он у себя прежде не помнил, но при этом вновь и вновь напоминал себе, что даже Христос по пути на Голгофу трижды падал. Он же не упадет, а если и упадет, то все равно поднимется, взберется на коня и продолжит путь.
С появлением вдали Вестминстера Генрих с новой силой ощутил волну ожидания людей, что ехали следом; бремя веры тех, кого за минувший год оттеснили и задвинули фавориты Йорка. Их жалобы на Невиллов остались неуслышаны, дела в судах клались под сукно судьями на содержании у протектора. Но есть Божья справедливость на свете, и вот проснулся ото сна король. Теперь на душе у них было широко и радостно, как иной раз бывает во хмелю. На руку было то, что деревни вокруг Лондона выходили в основном к дороге, так что проезд Генриха был там виден. Люди бросали праздничные застолья, прерывали церковные службы и выбегали радостно приветствовать, узнавая знамена со львами: король наконец вернулся в мир! Целые сотни бежали вдоль строя там, где только можно было ступить, и провожали своего монарха так долго, как могли, в то время как Генрих жаждал лишь одного – отдыха. Ноги внутри доспехов немилосердно тряслись, а рука уже не раз поднималась отереть зудящий пот с глаз, но все никак не получалось, и лишь противно скребла по железу боевая рукавица.
Вначале он думал, что войдет в Лондон и отправится через весь город к Тауэру, освободить из заключения Сомерсета. Но изнуряющая слабость и боль заставили пересмотреть этот замысел и на эту ночь ограничиться одним Вестминстером. Дай-то бог, чтобы там удалось передохнуть и восстановить силы, хотя бы на время.
Въехал Генрих между королевским дворцом и Вестминстерским аббатством, а чтобы спешиться, направил коня в тесный круг всадников. Бекингем, чуя, что король близок к обмороку, спрыгнул с седла и специально встал так, чтобы Генрих на него оперся. Одновременно он как мог пытался прикрыть его от посторонних глаз. Генрих, подавшись вперед, с грехом пополам слез и какое-то время стоял, держась рукавицами за луку седла, пока ноги наконец более-менее не утвердились под весом собственного тела. Королевские герольды протрубили через двор протяжные медные ноты, хотя во все стороны уже и без того спешили люди, криками оглашая весть о прибытии короля.
Генрих встал прямо, чувствуя, что сил достаточно. Вытянув руку, он на секунду оперся о плечо Бекингема.
– Благодарю тебя, Хамфри. Если ты заведешь меня внутрь, я велю принести мне мою Печать.
Грудь Бекингема надулась так, что заскрипели ремни доспехов. Охваченный порывом, он преклонил колено. Граф Перси в эту секунду спешивался, кинув поводья одному из своих взятых в дорогу людей. Под колючим ветром и под скрип своих старых суставов он тоже грузно опустился на одно колено, запахивая вокруг плеч меха. То же самое постепенно проделали все нобили и рыцари; стоять над всеми остался один Генрих. С глубоким резким вдохом он поглядел поверх голов на величественные двери Вестминстерского дворца. Сколько же времени прошло.
– Поднимитесь, милорды. Довольно стоять на холоде и в темноте. Веди меня туда, Бекингем. Пусть увидят: король пришел.
Герцог Бекингем поднялся и с напыщенной гордостью двинулся вперед. Остальные тронулись за Генрихом, как войско за полководцем, преисполненные решимости и готовые на все.
Все-таки хорошо – очень хорошо, – что на нем при проходе по длинному центральному коридору дворца были доспехи. Безусловно, их вес вытягивал немало сил, но зато они придавали солидность и объем, давая Генриху вид того, кем он хотел казаться. Во дворце его встречали заплаканные на радостях слуги, которые сейчас шагали впереди, ведя Генриха со свитой в королевские покои, где сейчас размещался протектор. Во всяком случае, Йорк не был сейчас в отъезде где-нибудь на севере – что, если честно, могло бы частично облегчить поставленные задачи. Если на то пошло, Печать – не более чем две серебряные половинки в мешочках, что хранятся в двух ларцах. Но без них не может быть заверен ни один королевский указ или принят новый закон. Печать – просто символ, но тот, у кого она хранится, уже в силу этого приобретает определенную власть над страной.
При отсутствии ветра было немного теплей, хотя Вестминстерский дворец и в погожие-то дни был местом сырым и холодным. После езды Генрих все еще обильно потел. Сейчас он – великолепно мрачный, с непокрытой головой – шел, позвякивая шпорами, длинной анфиладой, ведущей в его комнаты с видом на реку. По дороге он напряженно подыскивал верные, желательно угрюмые и грозные, слова, которые надо будет сказать нынешнему «защитнику и радетелю» его королевства. К этому времени Генрих уже знал, что Ричард Плантагенет королевство не погубил, не пустил по ветру и не разорил войной. Со слов лордов получалось, что Йорк, пока государь грезил и дремал в Виндзоре, не допустил ни голодных бунтов, ни восстаний, да и вообще никаких напастей. Сложно объяснить, почему эти новости разжигали в короле холодный гнев, но, несмотря на неясность причины, в этом чувстве имелась и своеобразная польза. Монарх не должен позволять себе расслабиться, пока не отстранен от власти человек, фактически сидящий на его троне и правящий от его имени.
После подъема по длинной лестнице Генрих был вынужден остановиться и отдышаться в ожидании, пока уймется дрожь в мышцах. Отчасти для того, чтобы скрыть свою нужду в отдыхе, он стал раздавать приказания. Бекингему он указал держать наготове гонцов, чтобы вмиг доставили в Тауэр приказ об освобождении Сомерсета, как только Печать снова окажется в руках у государя. По строю был прогнан многократно повторенный возбужденными голосами приказ вызвать из комнат хранителей Печати. Срочно.
Во рту у Генриха пересохло. Он поднес руку к горлу и кашлянул. Ему тут же без слов протянул фляжку стоящий за его спиной Дерри Брюер. Король, тоже молча, взял ее и при первом же глотке шумно поперхнулся, густо, до слез покраснев: там оказался виски.
– Это лучше, чем вода, государь, – тонко и знающе усмехнулся Дерри. – Сил сразу прибавится.
