Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
Темучин слегка улыбнулся и подошел к одному из многочисленных ящиков с захваченной добычей.
— Я дарю тебе эту серебряную чашу, а это дорогое платье — твоей красавице жене, Кара-Чоно. Моя супруга хвалила твою маленькую меркитку. Во время набега чуркинов она находилась в одном из шатров Борты?
— Да, Темучин.
— Ты правильно поступил. Случись с ней что, твое горе стало бы моим горем. Моя Борта сказала, как почтительно умеет хранить молчание твоя жена.
— Как это предписано законом, мой друг.
— А еще моя нежная Борта сказала, будто твоя маленькая жена одевается и тебе, и всем людям на радость.
— Она любит меня, Темучин.
— Хороших мужей узнают по хорошим женам, — сказал хан. — Когда жена глупа и злоблива, когда не содержит хозяйство в должном порядке и не умеет любезно принять гостей, все сразу видят в этом плохие свойства мужа. А когда у нее в руках все спорится, когда она ласково принимает гостей и угощает их на славу, это прибавляет уважения мужу и укрепляет его доброе имя.
Темучин поднялся, сделав мне знак следовать за ним.
В восточном углу большой дворцовой юрты он отбросил в сторону тяжелый бархатный полог. И мы оказались в небольшом полукруглом помещении, полностью обтянутом небесно-голубым шелком. В центре стояла золотая колыбель. На белом покрывале лежали бесчисленные жемчужины, большие и маленькие, походившие на капли росы.
— Это мои татарские трофеи, — проговорил он тихо, словно новорожденный уже лежал в колыбели, и слегка тронул кончиками пальцев драгоценную чудесную вещь, которая начала покачиваться туда-сюда.
— Если Борта вскорости родит и это будет мальчик, я назову его Тули!
Я видел счастье в его глазах. Они сияли, как жемчужины на покрывале в колыбели.
Когда я возвращался в свою юрту, мне у трех дубов повстречалось много народу. Рост пленных больше не измеряли по ступице высокого колеса в повозке…
Глава 11
С ЛУКОМ И МЕЧОМ
С каждой зимой у нас прибывало седины в волосах, каждое лето сгорало в боях и войнах и приумножало наши силы.
В то время как младший сын Чингисхана — Тули, качавшийся в раннем детстве в драгоценной татарской колыбели, еще хранил вместе с матерью огонь в отцовском шатре, его старшие сыновья Джучи, Чагутай и Угедей сражались бок о бок с отцом, покоряли чужие племена и народы, повергали в прах непокорных, не желавших склонить головы перед ханом. Скольких мы уже ни взяли под свою руку, как ни разрослось наше царство, еще хватало племен и народов, не присоединившихся к нам и не желавших слияния всех живущих в войлочных юртах.
Поздней весной года Кур{7}, когда мы снова стояли лагерем у голубого Керулена, в орду примчался стрелогонец.
— К хану! Я немедленно должен предстать перед ханом! — крикнул он, спешиваясь с разгоряченного коня.
Я сопроводил его. Все лицо гонца было покрыто степной пылью.
— Что случилось? — резким голосом спросил Темучин, взглянув в глаза стрелогонца. — Ты стоишь передо мной с таким видом, будто за тобой гнались тысячи духов!
— Мой хан! — выдавил из себя гонец. — Прости, что мой язык, передававший тебе так много добрых вестей, на сей раз приносит дурную: твой бывший друг Джамуха признан нашими врагами Гур-ханом, верховным правителем степи. Он объединил вокруг себя тайчиутов во главе с Таргутаем, трех вождей с остатками войска меркитов, многочисленные татарские народы и другие племена, которые ты пощадил. Они желают тебе зла. Прости мне, хан, что мой язык донес до твоего слуха такую обидную весть.
— Созовите ко мне всех благородных. Я хочу держать с ними совет! — повелел Темучин.
Потом он отослал из шатра своих телохранителей, слуг он тоже отправил прочь, даже того, который всегда стоял за его спиной и отгонял павлиньим пером надоедливых мух.
— Пусть Борта тоже оставит нас. И пусть матушка последует за ней.
— А я, Темучин?
— Останься, Кара-Чоно! Разве ты не был всегда рядом со мной? Ты ведь знаешь, что вот-вот появится еще один стрелогонец с куда горшей вестью. Ты должен выслушать ее. Наши сердца будут болеть, потому что Джамуха когда-то был нашим другом.
— Однако отчего же ты отослал женщин? Ведь это они посоветовали тебе когда-то расстаться с Джамухой?
Чингисхан сел на свое место. Взял в руки маленькую китайскую чашку, по дну которой полз искусно нарисованный изрыгающий огонь дракон. Взвешивая чашку на ладони, Темучин с улыбкой проговорил:
— Я не желаю, чтобы меня вторично оскорбляли в присутствии моей супруги Борты и моей старой матушки Оэлон-Эке. И чтобы причиной этому стал Джамуха. Низкородный оскорбляет высокородного! Он, предки которого стерегли в прошлом стада овец да баранов, желает возвыситься надо мной, предкам которого принадлежали огромные табуны лошадей. Я проклинаю его!
Его пальцы сжали тонкий сосуд из фарфора, и чашечка сразу треснула и рассыпалась на куски.
— Джамуха! — сказал он. — Джамуха, ты был другом моего детства, мы обменивались с тобой подарками!..
Рука хана разжалась, и осколки чашки упали на пестрый ковер. Они были такими же красными, как раздавленный дракон, а из ладони хана капала кровь.
Я сразу опустился перед ним на колени, приник губами к ранкам и высосал из них кровь.
Немного погодя он негромко проговорил:
— Жаркая ненависть обуревала меня, боль стучала в моих висках. Сейчас она ушла с кровью, я успокаиваюсь, Кара-Чоно. Посмотри, появился ли уже в орде второй гонец.
Вовсю светило солнце, украшая реку, долину и лес, но моих грустных мыслей оно не смягчало. Телохранители вопросительно взглянули на меня, подводя коня. Я молча оседлал вороного и поскакал к Керулену по широкой дороге, идущей вдоль берега, — гонец должен был появиться с этой стороны. На высоком ясене передрались сороки, но я не обратил бы на это внимания, не упади прямо передо мной в седло несколько красных ягод. Я задрал голову и услышал у себя за спиной чей-то тихий призыв:
— Чоно! Мой Чоно!
О-о, я прекрасно знал этот голос! Лишь драчливые сороки были повинны в том, что я не сразу заметил поднимавшуюся от реки с кувшинами воды жену, мой Золотой Цветок. Она стояла передо мной в платье из ярко-красного бархата.
— Куда пропал блеск в твоих глазах, Чоно? Хан был недобр с тобой?
— В глазах хана тоже нет блеска, Золотой Цветок.
— А у Борты?
— И у нее тоже нет!
Я поднял Золотой Цветок на лошадь.
— Значит, в ближайшие дни мы не будем сидеть с тобой у реки? И не будем удить рыбу? И не будем мечтать вместе? И спать под одной крышей, Чоно?
— Похоже, так, Золотой Цветок. Сказать больше мне запретил хан!
— Ты все сказал, Чоно! — И в ее глазах тоже пропал блеск.
У въезда в орду, где стояли первые юрты и начиналась ровная степь, раздался крик, который полетел быстрее, чем сам всадник!
Люди кричали:
— Дорогу! Дорогу! Гонец!
— Гонец!
Люди отпрыгивали в сторону. Дорога пылила. Было слышно, как гонец настегивает лошадь и подбадривает ее громкими возгласами.
Опустив Золотой Цветок на землю, я помчался впереди стрелогонца, указывая ему путь к дворцовой юрте нашего властителя. Однако под гонцом оказался такой быстроногий скакун, что он опередил меня, и я не без труда держался сразу за ним. И именно в то мгновение, когда гонец спрыгнул с него перед улочкой жертвенных алтарей, его скакун рухнул замертво. Гонец, едва переставляя ноги, шел мимо очистительных огней к шатру. Перед самым входом я догнал его. Телохранитель поднял тяжелый синий полог, и мы оба предстали перед ханом.
— Вот он! — обратился я к Темучину, сидевшему к нам спиной. — Пусть говорит?
Чингисхан кивнул, не поворачивая головы.
Гонца всего трясло от страха. Он уставился на спину хана и на его черную косицу и никак не мог начать. Наконец выдавил из себя:
— Джамуха достиг сегодня ночью берега Аргуни и поклялся Вечному Небу…
— Твой голос дрожит, гонец! — перебил его Темучин. — Тебе нечего бояться. То, что я не поворачиваюсь, относится не к тебе, а к словам Джамухи, которые ты должен передать. Продолжай, говори, как будто я не что иное, как огромный синий валун, который не в силах расколоть никто.
— О хан, Джамуха со своими людьми поклялся самой высокой клятвой, которая только есть в нашей степи. Они принесли в жертву жеребца, быка и барана, а потом воззвали к Небу и земле и дали клятву, что с каждым, кто нарушит слово, будет то же.
— Продолжай, не медли! Что было дальше?
— Они срубили на берегу Аргуни могучие деревья и столкнули их в воду с криками…
— Почему ты умолк, гонец?
— Срубая каждое дерево, которое они сталкивали в реку, они кричали: смерть…
— Продолжай!
— Смерть Темучину!.. Мой хан, в том, что язык мой осквернен, вина Джамухи.
