Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов
Лось пока не проявил себя, но он был там, в этом небольшом острове ольховника. Надо было ждать. Валентин обтоптался, проверил ружье, присел на корточки и оперся спиной на сосну. Через полчаса у Романова затекла спина, он начал подмерзать, а зверь все не проявлялся. Валентин пожалел, что не взял с собой Азиза. Раньше мальчишка просился на охоту, теперь от Аси не отходит. Способный, на аккордеоне играет уже. Не просто так прилипли друг к другу. Ей сорок, ему — семнадцать. Несчастье прилепило, оба про горе знают, как людям не надо бы знать...
Лось негромким шумом обозначился в кустарниках, шел своим следом, кормился, задирая голову и объедая концы веток. До него было далековато, и Валентин опять задумался. Даже маленько ревновал, что Ася так часто с Азизом сидит, разговаривают о чем-то. Валентину тоже хотелось поговорить с интересной женщиной, ему было, что рассказать. Романов полез за папиросами, но вспомнил, где он... Редкая женщина, как на такое решилась... — Валентин аж крякнул от Асиной потери. Он не знал таких женщин. Вернее, точно знал, что ни Тоня, ни Анна не отважились бы ехать с ребятишками. Эх-х, арифметика Господня... Как теперь Георгию покажется?
Он весь уже затек. И на корточках, и вставал осторожно, лось то исчезал, то показывался. Ночь короткая, не успел пожрать, теперь наверстывает, думал Валентин. Да и ни к чему тебе жрать-то... иди уже!
Валентин подумал это нечаянно и поразился — получалось, что он знает судьбу сохатого, а сам сохатый не знает! Ест спокойно. У людей то же — Господь знает, мы — нет! Знал бы мальчонка, сколько горя принесет матери, разве пошел бы ночью? Ой-ой-ой, — вздохнул. Сам Романов, когда собирался что-то опасное сделать, всегда крестился со словами «Помогай, Господи!». И бывали ситуации, когда язык не поворачивался сказать такое. Тогда он не делал этого опасного дела. Так Господь и берег его от безрассудства. Вот бы Севке так сказать было! Может, и не пошел бы? А может, и пошел, сам же ты нас, Господи, любопытными сделал.
Он вздрогнул, здоровый горбатый самец шел прямо на него, проваливался шумно сквозь толстый наст. Остановился. До него было метров тридцать. Валентин сидел на корточках, спиной к сосне, ружье стояло рядом. Они с сохатым глядели друг на друга. Охотник чуть заволновался и уверенно поднялся во весь рост. Зверь вскинулся большой головой, прянул в сторону и заскакал по глубокому снегу. Валентин побежал к нему легонько, наст держал, зверь же проваливался почти по грудь, вскидывал острые копыта и двигался медленно, будто в снежной полынье барахтался. Валентин подошел шагов на десять, сохатый развернулся к нему мордой и замер. Раздался выстрел, зверь, битый в шею, заваливался, суча страшными копытами в разные стороны. Охотник подождал, пока сохатый затихнет, и перерезал глотку. Кровь хлынула темным ручьем.
Валентин закурил и стал обтаптывать снег вокруг добычи.
День непривычно быстро прибавлялся, было начало мая, солнце в четыре уже поднималось из тайги и голубило небо над белым еще, закованным в лед Енисеем. Анна с Валентином вставали следом за солнцем, вместе с ними и Ася. Азиз тоже был ранней пташкой, привычный к деревенскому укладу, вставал еще раньше и успевал наносить воды. У порога летней кухни, где спали Ася с Колей, всегда стояло ведро с чистой енисейской водой, льдинки плавали. Коля спал долго, а просыпаясь, читал лежа. Он прочел все, что было у Романовых, и теперь Валентин возил ему при случае книги из Ангутихи, из школьной библиотеки.
В это утро Ася с Азизом, как обычно, занимались аккордеоном. Чтобы никому не мешать, сидели у окна в просторной бане. Азиз окреп, волосы отросли, он выглядел симпатичным, стройным молодым парнишкой и был очень настойчив в занятиях. Сейчас он осваивал новые гаммы, какое-то место не давалось, он, нахмурившись, строго проигрывал и проигрывал его. Ася разглядывала его, улыбалась невольно. Черные с отблеском волосы, нос с горбинкой, глаза умные и строгие к себе. Тонкие, всегда стиснутые губы. Азиз был молчалив и, даже когда оживлялся, смеялся одними глазами и уголками рта. Его отец был учителем, Ася представляла, что это сам Азиз учитель. Строгий и справедливый.
Он заметил ее улыбку, перестал играть и вдруг спросил:
— А почему твой Сева никогда не играл?
— У нас не было инструмента...
Азиз был единственный, с кем она говорила о Севе. И Анна, и Валентин были внимательны, но у них были свои заботы, дети, своя непростая жизнь. Азиз же чувствовал ее горе, слушал очень внимательно, иногда рассказывал о своих. Он был очень стеснительный, но иногда вдруг брал и целовал ее руку. Он переживал ее потерю, она его.
Азиз был трепетно влюблен в свою учительницу. Тихо ревновал Колю, что он ее сын и может любить ее открыто. Он неожиданно отложил инструмент:
— У тебя с Севой нечаянно получилось — ни ты, ни он, никто не виноват! — Он замолчал надолго, поднял на нее гордый, полный тоски взгляд. — У меня только отец погиб как мужчина. На фронте. Мама, братья и дед никогда не делали ничего плохого! За что их замучили?! Нам говорили — за предательство, но в Чечне никогда не было немцев. Русские всегда врут!
Кто-то подъехал к дому, окриком остановил лошадь, та громко выдохнула и забренчала уздечкой. Ася настороженно прислушалась, Азиз словно не слышал, продолжал рассказывать:
— Солдаты окружили наше село, их было очень много, но они все равно врали, что это военные учения. Все врали! Ни один солдат не сказал, что нас увозят. Сталин так велел! Потом долго везли в Казахстан и опять врали, что скоро приедем, что накормят, что будет врач... врали, что они хоронят умерших... Они обманули меня и увезли от заболевшего деда. — Азиз заскрежетал зубами и схватил себя за горло. — Дед был уже совсем слабый, без руки...
Ася молчала.
— Я ненавидел всех русских, я хотел мстить... Потом русский меня спас. Почему так?
— Не надо мстить... не надо, на земле слишком много горя.
— Это мужское дело! — насупился Азиз. — Я за тебя тоже убить
