Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 2 - Жорж Тушар-Лафосс
Я провела две недели в Сен-Фаржо у Мадемуазель. Это наилучшая принцесса, какую только можно встретить. У нее все хозяева, исключая той, которая одна должна быть хозяйкой; дамы, офицеры, слуги – все это у нее живет в свое удовольствие. Последний паж считает себя вправе возражать на ее приказания, а иногда и ослушиваться. Не знаю, отчего это происходит; недостаточно ли внушительна ее наружность, или манеры ее такие ободряющие. Мужчины разговаривают с ней очень свободно.
Мадемуазель много рассказывала мне о Христине Шведской, которую она видела в то время, когда эта государыня, сошедшая с престола, проживала во Франции. Я записала вкратце рассказ ее высочества.
Христина въехала в Париж на белом коне и тотчас же отправилась в собор Богородицы, где причастилась. Лицо у нее тогда было овальное, но довольно полное, глаза голубые и живые, нос римский, губы довольно свежие. Королева эта была малого роста, почти горбатая. Нелегко было прикрыть подобный недостаток и поэтому она не столько старалась его скрывать, сколько употребляла усилия замаскировать свой пол, которого, по-видимому, стыдилась. Она одевалась по-мужски, т. е. сверху убор ее состоял из кафтана, обыкновенно вышитого, и юбки. Она носила, парик и шляпу с перьями. В этом костюме Христина довольно удачно представляла хорошенького мальчика: во взгляде этой государыни, как и в чертах лица выражались хитрость, лукавство и сладострастие. Она старалась понижать свой голос, ходила свободно, кланялась по-мужски. Речь Христины не противоречила мужским приемам, которые она охотно усваивала: в ее разговоре, господствовала вольность. Любовные приключения, самые вольные анекдоты приправляли ее беседу, и Христина всегда наводила на этот предмет, хотя бы разговор был совершенно другого свойства. Петроний и Марциал были любимейшими ее авторами; она ежеминутно заимствовала у них какую-нибудь сальность, которыми они изобилуют. Не только скромные женщины не могли долго слушать Христину, но и порядочные мужчины стыдились разговаривать с ней: тон ее разговора подходил к пажам и мушкетерам.
Прежде причастья в соборе Богородицы, в день приезда в Париж, она потребовала Амьенского епископа исповедать ее в комнате архиепископии, которую велела отворить. Когда этот прелат явился к ней, она пристально оглядела его без сомнения, он редко видел подобных кающихся. Во все время обедни она стояла и своими вопросами смущала окружавших ее епископов. На другой день Христина отправилась в Компьен, где в то время находился двор. Король и Монсье были ей представлены кардиналом и Мазарином. После нескольких приветствий, сказанных этим особам, Христина спросила, были ли у них любовницы – вопрос, на который не последовало ответа, так он им казался странным со стороны королевы в подобную минуту. Мазарини, заметивший их смущение, ловко дал другой оборот разговору.
Обладательнице остроготов, как называет ее Мадемуазель, очень понравилось в Компьене; но тем не менее сама она не полюбилась вдовствующей королеве, которая не могла выносить ни ее манер, ни ее костюма. Однажды, сидя возле Анны Австрийской в придворном спектакле, Христина приняла такую неприличную позу, что положила ноги на край ложи. Несмотря на то, что ей сказали об этом потихоньку, она и не думала переменить положения.
Вскоре высшим придворным садовникам было поручено заметить ей осторожно об ее весьма продолжительном пребывании при дворе. Главным поводом было то, что она проведала о любви короля к девице Манчини. Она обыкновенно старалась находиться с влюбленными, изъявляя желание быть их поверенной; ободряла их любовь, предрекая королю блаженство, уверяя, что девица Манчини создана для этого. Анна Австрийская и кардинал полагали, что подобного профессора не должно допускать в воспитатели Людовика ХIV: Христине выказали холодность, и она принуждена была оставить двор.
Проезжая Монтаржи, дочь Густава-Адольфа ночевала в замке, принадлежащем мадемуазель; будучи уведомлена об этом, последняя в тот же вечер отправилась приветствовать ее величество. Она ее нашла в комнате, занимаемой обыкновенно дамами свиты, когда принцесса приезжала в Монтаржи: небольшая свечка горела на столе; постель была наполовину прикрыта старым, изорванным зеленым одеялом. Вместо чепчика голова королевы была повязана салфеткой; Христина лежала в одной рубашке; ее руки, которые Мадемуазель показались очень белыми, были обнажены. Во время разговора она часто раскрывалась совсем. Мадемуазель приехала с госпожами Тианж и Фронтенак, которые сперва не смели войти в комнату ее шведского величества; но Христина потребовала их присутствия.
– Как ваше величество нашли короля? спросила Мадемуазель.
– Очень хорош, отвечала Христина: – но немного робок, также как и его брат.
– Недостаток, от которого мужчины скоро исправляются, сказала ее высочество, покраснев немного.
– Тем лучше, возразила королева: – ибо ничего нет смешнее, если молодой человек краснеет словно девушка.
– Это очень редко в нашей стране.
– Значит, оба принца дурно воспитаны… Это делает мало чести дамам французского двора: им предстояла бы слава и польза сформировать таких двух хорошеньких принцев.
– Прошу ваше величество припомнить мое положение, бормотала Мадемуазель, опуская глаза.
– Ах, извините, принцесса. Это правда… Приличия… Вы должны сопровождать меня в Рим, прибавила Христина, обращаясь к госпоже Тианж.
– Это путешествие с вашим величеством было бы большой честью для меня… но мой муж…
– А! вы привязаны к нему! Какое благодушие! Мужья! мужья! Да самый лучший из них ничего не стоит. Верьте мне, принцесса, не выходите никогда замуж. Потом иметь детей – какая ужасная вещь! На другой день Христина выехала.
Замечательно, что с ней не было женской прислуги.
Она не терпела женщин. Женские поцелуи сердили ее в высшей степени.
– И что за страсть у этих дам целовать меня в лицо! говорила она часто. – Единственным разве извинением служит то, что я похожа на мужчину.
Шведская королева прибыла во Францию с намерением в ней поселиться; но поведение ее до такой степени поражало весь двор, что король для ускорения ее отъезда, замедлявшегося ожиданием денег, велел выдать ей потребную сумму из казначейства[31].
* * *
На этих днях я узнала, зачем ездил Лафелльяд в Мадрид несколько месяцев назад: это хвастовство, заслуживающее быть записанным. Жорж Обюссон, епископ Эмбренский и наш посланник в Италии, имел в прошлом году ссору с одним испанским дворянином Сент-Онэ по поводу дела барона Ваттвиля. Епископы не бьются, но как Обюссон получил серьезное оскорбление, то и выписал брата своего герцога Лафелльяда выступить
