Последний полет орла - Екатерина Владимировна Глаголева
«Либеральные намерения императора… Назначить вас в Государственный совет…» Констан шел домой, всё ускоряя шаг; две эти фразы настойчиво звенели у него в голове, сменяя друг друга. Наконец, он запыхался и прислонился к стене, чтобы перевести дух. В тёмно-синем небе сияла яркая луна, похожая на стертую серебряную медаль. «Конечно, на деле всё обернется деспотизмом, – размышлял про себя Бенжамен, – зато хоть не сидеть сложа руки. Видно, такая уж моя судьба. Надо соглашаться».
– Надо соглашаться! – повторил он вслух.
Глава седьмая. Испорченный медовый месяц
Солнце уже клонилось к закату, но было еще светло. Розовые облачка улеглись друг на друга, точно пушистые котята в корзинке, пологие Ламмермурские холмы приняли отчетливые рельефные очертания, Конон, впитавший в себя небесную синеву, брезгливо огибал бурый голый островок, устремляясь с громким журчанием к покрытым юной зеленью лугам. От созерцания этой картины, открывавшейся с бельведера, грудь наполнялась тихой радостью, которой хотелось поделиться. Уильям обнял Магдалену за талию, она прижалась головой к его плечу.
– Дангласс – это как-то связано со стеклом?[11] – спросил он.
– Нет. Это древнее название, на старом местном наречии, оно означает «серо-зеленый холм».
Уильям обвел взглядом линию горизонта.
– В самом деле, – заметил он, – одни холмы зеленые, а другие, скорее, серые. Интересно, отчего это?
Магдалена фыркнула:
– Если бы здесь был отец, он прочитал бы вам целую лекцию о горных породах, из которых сложены эти холмы, какие там есть минералы, как их состав влияет на почвы и, соответственно, на виды растений, способных на них произрастать.
– А вам всё это неинтересно?
– Ах, это так ску-учно! Наука убивает поэзию. Ученые препарируют скальпелем красоту, превращая ее в труп. Разве так уж необходимо досконально изучать всё вокруг? Можно просто любить это. – Она искоса взглянула на мужа. – Вы так не считаете?
Он помолчал, обдумывая ответ.
– Когда пытаешься что-нибудь понять, то постоянно думаешь об этом, а значит, больше любишь. Потом, по мере постижения, тебе открывается то, что не видно прочим, между тобой и предметом твоего интереса возникают… особые узы. Да, конечно, любить можно и так, но понимание усиливает любовь, делает ее… настоящей.
У Магдалены порозовели щеки: она снова вела себя, как ребенок.
– Вы правы, Уильям, – прошептала она. – С моей стороны было очень глупо хвалиться своим невежеством.
Он молча коснулся губами ее волос.
В тишине ясно послышался мерный перестук копыт; оба разом повернули головы в сторону дороги, змеившейся вдоль реки. Всадник ненадолго скрылся под холмом, потом вынырнул из-за оранжереи, по гравиевой дорожке выехал во двор и остановил лошадь у крыльца-подковы.
– Эй, кто-нибудь! – крикнул он, спрыгнув с седла.
Это был молодой человек, высокий и стройный, в сшитом по фигуре фраке коричного цвета и бежевых панталонах, уходивших в сапоги.
– Роберт! – окликнула его Магдалена, перегнувшись через балюстраду.
Он задрал голову кверху, чуть не потеряв цилиндр, и помахал ей рукой в лайковой перчатке.
– Это мой кузен Роберт Прингл, – пояснила она Уильяму, пока они спускались по лестнице на первый этаж. – Тетушка считает его шалопаем, но он довольно милый.
Гость был уже в прихожей и, снимая перчатки, шутил с горничной, державшей его шляпу и хлыст.
– Познакомьтесь: сэр Роберт Прингл, – произнесла Магдалена уже официальным тоном. Роберт поклонился. – Сэр Уильям Хау де Ланси, мой муж.
– Муж? – удивился Роберт. – Я, как всегда, всё узнаю последним. И чем я провинился, что меня не позвали на свадьбу?
Все трое прошли в полутемную гостиную, где еще не зажигали свечи, и уселись друг против друга.
– Ничем, дорогой Роберт. Свадьба была очень скромной, в узком домашнем кругу. Даже Бэзил ничего не знает: он сейчас в Индии. А папа чуть ли не прямо из церкви отправился в новую экспедицию.
– Если я нарушил милое уединение, скажите мне об этом прямо, и я немедленно уеду.
– Ну что ты, Роберт! Даже у меня не хватит духу выгнать тебя из дома на ночь глядя.
– Ах, сестра! – он встал с кресла, чтобы поцеловать Магдалене руку. – Я всегда знал, что в этом доме мне не откажут в куске хлеба и ночлеге! Не пугайтесь: я не приехал просить денег в долг. Просто нашла такая блажь – весна, пробуждение природы… Пожалуй, я проведу с вами несколько дней.
– Конечно! Тетя Амалия будет очень рада.
Уголки губ Магдалены слегка подрагивали, и Уильям понял, что в этих словах заключен проказливый намек, тем более что Роберт испустил вздох разочарования и смирения.
Тетя Амалия присоединилась к ним за ужином. Это была строгая пожилая дама, избравшая своим девизом «Самоотверженность и бескорыстие». Она рано овдовела, не успев обзавестись детьми, больше не вышла замуж и стала брать на воспитание бедных родственниц, подыскивая им хорошую партию. Ее новая воспитанница, застенчивая семнадцатилетняя Фанни, сидела за столом, не поднимая глаз от тарелки и вздрагивая каждый раз, когда сэр Роберт обращался к ней с каким-нибудь вопросом, поэтому он быстро оставил ее в покое.
– Де Ланси – это ведь французская фамилия? – спросил он Уильяма.
– Совершенно верно. Но мои далекие предки имели неосторожность сделаться гугенотами, и им пришлось бежать из Франции, когда начались гонения за веру. Мой прадед Этьен де Ланси принял английское подданство и стал купцом в Америке. Дом, который он построил в Нью-Йорке, – старейший в этом городе, а похоронен он был в церкви Троицы, которая потом сгорела во время Великого пожара, когда началась революционная война. Все три его сына были лоялистами, и младший, Оливер, мой дед, после капитуляции генерала Корнуоллиса уехал с женой и дочерьми в Англию, потому что его имения в Нью-Йорке и Нью-Джерси конфисковали патриоты. Он был полковником еще до этой войны, а когда бостонцы подняли мятеж, сколотил три полка за свой собственный счет и стал бригадным генералом. Говорят, что если бы генерал Хау в 1776 году прислушался к его советам, Англия сохранила бы все свои колонии. Мой отец во время той войны служил подполковником во втором батальоне де Ланси, и я родился в
