Английский раб султана - Старшов Евгений
Меж тем юного Торнвилля точило одно подозрение, которым он, взлелеяв его, поделился с другими:
— А что, значит, стрелок мой пошел на службу к неверным? Так ведь выходит, он меня по голове и огрел…
— С чего вдруг, господин?
— Да с того, что, кроме нас, там никого более не было, а я хотел взорвать корабль…
Снова тишина. Ни восхваления, ни порицания.
Хотелось пить. Осознание несчастья Урсулы угнетало. Вот, он и ей не помог и оказался, как любил выражаться его достопочтенный дядюшка-аббат, у дьявола в заднице. Забыться бы, да как? Хваленая кумандария в руках нехристей.
— А что, по наши души завтра придут?
— Кто знает. Может быть. А то и тут оставят гнить.
Наутро пришли — какой-то козлобородый старичок в зеленой чалме хаджи[42], и стражники. Старичок обратился к узникам на сносной латыни, и Торнвиллю, с его больной головой, пришлось периодически еще растолковывать — его товарищи по несчастью, простые моряки, не все понимали.
Речи гостя не отличались новизной. Рассказав о всех прелестях и преимуществах ислама как веры, он поставил пленников перед простой альтернативой — служба султану (великому падишаху, как называли его сами турки) или рабство — тяжелое, но не исключающее перемены решения насчет веры и возвращения в полноценное общество. Впрочем, полностью свободным всё равно никто бы не стал, потому что даже слуги султана, юридически свободные люди, назывались рабами — рабами султана.
Надо сказать, что турки вообще мало считались с происхождением и социальным статусом человека, поскольку все были рабами султана, начиная от уборщика навоза и заканчивая великим визирем, чья судьба, невзирая на все его дарования, напрямую зависела от воли и каприза хозяина Константинополя.
Зато перед любым человеком "из народа", даже обращенного в ислам из христианства, открывались широкие возможности продвижения по социальной лестнице, вплоть до высочайших постов. Залог был в усердии, трудолюбии и добросовестности.
Скромный, но усердный ученик сельского медресе мог продолжить образование в столице и, отслужив свое на надлежащих постах, планомерно перемещаясь все выше и выше без помощи кошеля (Османская империя того времени не была так коррумпирована, как в последующие века), мог достигнуть высоких государственных или духовных должностей, вплоть до великого визиря.
Так же и в армии. Простой, сданный в янычары христианский юноша, служа преданно и верно, выходил в полководцы или иные высокие чины. Пример тому — великий зодчий Синан (из более позднего времени), некогда православный византиец, потом ренегат, янычар, сапер и, наконец, архитектор, чьими творениями в Стамбуле и Эдирне (Адрианополе) до сих пор восхищается весь более-менее культурный мир.
Или вот, Месих-паша (он же Мизак-паша, мы еще с ним встретимся), в православии — Мануил Палеолог, племянник последнего византийского императора и брат царевны Софьи, жены Ивана Третьего. Этот человек очень удачно устроился, сменив религию (в 1477 году, чуть позже описываемых событий) и даже став великим визирем. И в то время как его зять Иван Третий скидывал ордынское иго с Руси, в том же 1480 году руководил турецкими войсками, осаждавшими Родос.
Великий воин Албании Георгий Кастриот, более известный как Скандербег, сделал неплохую военную карьеру при султане Мураде Втором, отце Мехмеда Завоевателя, но с готовностью пожертвовал всем ради свободы родины, много лет изничтожая турецких завоевателей.
В более позднее время, при Сулеймане Великолепном и Селиме Втором, был знаменит венгерский ренегат адмирал Пиали-паша. Голодным ребенком его подобрали янычары при осаде Белграда в 1530 году. Он был воспитан при турецком дворе и получил в жены, ни много ни мало, внучку самого султана Сулеймана.
Христиане крепко запомнили этого свирепого турецкого начальника в боях за Триполи и Мальту, а затем за Кипр. (Имя Пиали-паши до сих пор носит одна из улиц христианской Ларнаки.)
В общем, любой талант приветствовался османами, и ему были открыты все пути-дороги. Главное — принять ислам и быть верным рабом султана.
Старичок в зеленой чалме рассказал пленным много подобных нравоучительных примеров (хоть и не мог брать эти примеры из шестнадцатого века, как автор этой книги), а закончил так:
— Я буду вашим мюридом — наставником в вере. Пока, чтобы начать свой спасительный путь, вы только поднимите правую руку — для этого вас раскуют — и произнесите: "Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его". Все, вы — мусульмане. Вас обрежут, и начнется обучение языку, обычаям.
Упоминание обрезания не вызвало у слушателей беспокойства. Израненные в бою, они, кажется, равнодушно отнеслись к перспективе получить еще одну легкую рану.
Старичок невозмутимо продолжал:
— При этом вы будете, дабы и далее оставаться истинными мусульманами, выполнять намазы, то есть молиться. Я обучу вас, как это правильно делать. Будете поститься в священный месяц Рамадан и при всякой возможности подавать милостыню — благо вам будет из чего…
При упоминании денег моряки чуть приободрились, а старичок как будто этого не заметил, хотя явно упомянул об этом с умыслом.
— Знаю, что вы почти все — моряки, — говорил он. — В Алаийе у вас будет хорошо оплачиваемая работа. Ее здесь много, на любой вкус и умение. Здесь снастим корабли великого падишаха, у нас прекрасный док на пять судов. У кого есть предрасположение оставить морское дело и заняться, к примеру, хлопководством — и эта возможность будет ему предоставлена. Если среди вас есть знатоки литейного дела — и это хорошо, мы начинаем отливку пушек в Топхане Куле, арсенальной башне порта.
Слушатели, несмотря на обещанные блага, не изъявляли желания принять истинную веру, поэтому старичок заговорил о тяготах:
— Что вас ожидает с другой стороны, пока вы будете раздумывать: тяжелые труды по починке крепости, которую мы только три года как отбили у нечестивого караманского бея, и посему работы там очень много; 133 башни — не шутка, да еще стены. Будете грузить лес на суда, отправляющиеся в Египет, убирать хлопок, проводить воду. Выбирайте сами, созидать ли вам государство османов, как дом родной, дабы жить в нем в счастливом труде и добром соседстве, либо быть вечными рабами.
"Искуситель" в зеленой чалме взглянул на юного Торнвилля:
— Что же касается рыцаря, он поначалу пойдет служить в крепость и, иншаллах[43], возрастая в чинах и воинском умении, прославит своей доблестью войска великого падишаха. Есть и иной путь: написать на родину, чтобы за него прислал выкуп его достопочтенный дядя. В ожидании этого рыцарь будет искупать свои вины перед Высокой Портой своим трудом во славу Аллаха, пророка его Мохаммеда — да благословит его Аллах и приветствует, — и нашего повелителя Мехмеда Фатиха[44], который является тенью Аллаха на земле, а также великим царем всех царей, правителем бессчетных земель и стран Востока и Запада.
— Как, однако же, вы хорошо обо мне осведомлены! — желчно изрек Торнвилль.
— Ничего удивительного — про тебя все рассказал твой стрелок.
— Это он меня огрел? — спросил Лео.
Турок загадочно закатил глаза вверх и развел руками — понимай, мол, как знаешь, это не мое дело.
— Ничего я никому писать не буду! — заявил Торнвилль.
— Неразумно. В тебе пока не говорит мудрость — может, гнев, может, неразумие, может, рана. Главное, знай, что мы прекрасно напишем твоему дяде и без тебя. Франкские волхвы[45] богаты. Пусть их деньги послужат славе государства османов, Аллах акбар[46]! Но лучше прими мой совет: не дело — воину таскать камни и месить глину. Переходи под зеленое знамя ислама и воюй.
